Виктория Ученова - Беседы о журналистике (второе издание)
Какой автор не мечтает о подобном итоге творческих усилий, какой журналист не стремится создать не просто оперативный злободневный очерк, а произведение, преодолевающее время!
Увы! Условия труда в журналистике таковы, что не всегда можно выкроить время на поиски самого точного слова, самой выразительной фразы, а уж вдоволь его нет никогда. И рождаются в связи с этим самокритичные профессиональные шутки: «Наш лозунг — лучше три раза досрочно, чем один раз правильно». И все же самые верные слова открываются тем, кто не забывает, что простейшая фра&а «Я вчера вечером пришел домой» может иметь 120 оттенков смысла. Они зависят «всего лишь» от порядка слов в этом нехитром предложении.
И вот муки слова, вечные и неповторимые! Писатель из ГДР Г. Кант показал своего героя именно в момент таких мучительных поисков:
«Человек сидит за пишущей машинкой, курит запоем, сдувает пылинки с клавиш, откусывая яблоко, вспоминает Шиллера, тупо глядит на чистый лист бумаги, потом па часы, прочищает литеру „а“, берет очередную сигарету — и все это называется работой.
Он подкарауливает мысль.
Мысль выглянула из-за угла, немного помедлила и стала потихоньку приближаться.
Вот она уже совсем рядом!
Еще один-единственный крошечный шаг — и ловушка захлопнется, мысль будет поймана, и он отстукает ее на бумаге».
Как часто начинающим авторам кажется, что им не поддается строка, тогда как в действительности им не удается «охота за мыслью». Ведь прежде вопроса «как писать?» неизбежен вопрос «о чем?». Этот закон блистательно сформулировал еще в XVII веке французский поэт Н. Буало в классицистических канонах, которые адресованы литераторам, но во многом пригодны (поныне!) и для журналистов. К примеру:
Иной в своих стихах так затемнит идею,Что тусклой пеленой туман лежит над неюИ разума лучам его не разорвать, —Обдумать надо мысль и лишь потом писать!Пока неясно вам, что вы сказать хотите,Простых и точных слов напрасно не ищите;Но если замысел у вас в уме готов,Все нужные слова придут на первый зов.
Право, эти рекомендации стоит запечатлеть на редакционных плакатах. Нередко еще журналисты колдуют над белым листом бумаги, имея самое смутное представление о том, ради чего ведется поиск полнокровных фраз. И тогда пустоту нерожденной мысли заполняет спасительный штамп.
Подобные трафаретные обороты всегда едко высмеивались. В многотиражной газете «Правдист» за 5 октября 1935 года опубликован сатирический проект статьи под названием «Зубочистка». Это набор самых штампованных стилистических оборотов. Пропуски оставлены для любого предмета, попавшего в поле зрения автора.
«Зубочистка» выглядит так:
«…Ряд мелких предметов домашнего обихода трудящихся до сих пор не производится в достаточном количестве. Взять хотя бы… казалось бы, пустяковая вещь.
А между тем без… вы не можете… и даже… Вы идете по улице и вам захотелось… Но это невозможно, так как нет ни одного (ой) приличного (ой)… Мы пробовали обойти все магазины… И что же: нигде мы не могли найти ни одного (ой)… В одном магазине нам даже ответили, что…
Интересно, что по этому поводу думает…
Правда, система… производит за последнее время… Но они столь скверного качества, что потребитель категорически отказывается их брать.
Трудящиеся в нашей стране вполне вправе требовать… Над этим следовало бы призадуматься нашим…»
Едкость этой иронии для коллег оказалась целительной. «Зубочистка» запомнилась. Ссылки на нее долго предостерегали от затертой лексики и штампованных оборотов.
Когда журналист теряет центральную мысль, основную тему, в голову лезут, на бумагу ложатся совершенно несущественные подробности, третьестепенные обстоятельства. Вроде таких: «Когда я вошел в цех, в глазах зарябило от необычных красок», или: «Когда я шел разговаривать с Н., в памяти мелькали данные его биографии…»
Подобные шаблоны — увы! — не вышли из употребления. Их нет-нет и сегодня встречаешь в колонках почтенных изданий.
Очеркист двадцатых годов М. Жестев рассказывал, как в его пору шла жестокая борьба с бездумными трафаретами журналистского слова, шаблонными зачинами и концовками публикаций. Один из шаблонов выглядел так: «Мы ехали с председателем колхоза по узкой полевой тропе. Луна светила нам в лицо». Дальше шел перечень сухих цифр и скучнейших фактов об удоях, доходах ферм и т. п., а кончался очерк тем же рефреном: «…мы вместе с председателем колхоза ехали обратно по той же полевой дороге. На этот раз луна светила нам в спину».
Газетчики прозвали суесловие коллег «луна в спину».
А другие трафареты изложения систематизировали по разрядам. Были очерки: «празднично-юбилейный с поминанием родителей», в котором герой рассказывает свою биографию; «информационный», похожий на своих предшественников, словно он сошел с журналистского конвейера; «очерк портретный», для которого материал подбирался до крайности просто: «Я мог посмотреть личное дело, поговорить с секретарем парторганизации, наконец, задать необходимые вопросы тому, о ком пишу: сколько вам лет, в какой семье родились, какое имеете образование? — и пожалуйте, вся жизнь моего героя (казалось бы!) передо мной».
Эти рецепты еще не вышли из употребления. «Луна в спину» порою светит и современным «рыцарям пера», и неудержимо влекут их стилевые прелести «Зубочистки».
Вред шаблона в том, что он скользит мимо сознания.
А выспренность, ложная красивость дают ощущение фальши, безвкусицы, примитива.
Удача в «кристаллизации» мыслей, чувств, наблюдений следует за тем, кто готов принять к исполнению максиму А. Толстого: «Написать плохую фразу совершенно такое же преступление, как вытащить в трамвае носовой платок у соседа».
Поэтесса Ю. Друнина адресовалась к литераторам, но выразила по этому поводу мысли, близкие журналистам:
Я музу бедную безбожноВсе время дергаю:Постой!Так просто показаться «сложной»,Так сложно, муза,Быть простой.Ах простота!Она даетсяОтнюдь не всем и не всегда…Чем глубже вырыты колодцы,Тем в них прозрачнее вода.
Как ограничивает творческое воображение суровый документализм. За нарушение точности — судебный иск. «Антигерои» фельетонов взывают к удовлетворению. Хотите ли вы, чтобы вас «домыслили»? С кем легче автору — с выдуманным или невыдуманным героем?
— Среди писателей много тех, кто начинал свою творческую работу в журналистике, да и сейчас продолжает выступать в периодической печати. И все-таки труд журналиста серьезно отличается от труда писателя-беллетриста.
— Самое серьезное отличие — документализм журналистики. Это основа жесткого самоограничения журналистской музы.
Выдающийся чешский журналист Э. Киш острил по поводу своей профессии: «Эта работа гораздо опаснее работы поэта, которому не приходится бояться опровержений». Утрируя эту мысль, современный западногерманский литературный критик С. Хаффнер замечает, что фантазию журналиста, пишущего о реальных людях, ограничивают не творческие законы, а законы гражданского кодекса, так как, давая волю домыслу, «он не смог бы вообще работать: ему пришлось бы все время выступать в качестве ответчика на процессах за оскорбление личности».
Судебные процессы случаются. Как правило, их начинают люди, резко раскритикованные газетой, «герои», или, точнее, «антигерои» фельетонов.
На фельетониста «Правды» И. Шатуновского разоблаченные им махинаторы 12 раз подавали в суд, но во всех случаях следствие устанавливало правоту журналиста.
И наоборот, в итоге выявленных И. Шатуновским фактов около ста шестидесяти «антигероев» держали перед судом ответ за свои проступки и получили в сумме почти 900 лет тюремного заключения.
Вот они — жесткие нормы документализма под дамокловым мечом правовой ответственности. Н. Александрова размышляла о них: «Напиши про высокого человека — среднего роста, награди курносого профилем патриция, и „огрех“ тотчас же будет замечен, а печатное слово осмеяно и убито. Странно чувствовал бы любой из нас, окажись он в положении человека, которого „домысливают“».
Эти нормы основательно сдерживают полет фантазии, создают особые сложности для журналистов. Берясь за документальную повесть, писатель Д. Гранин сетовал на такие вериги: «Рассказать об этом человеке хотелось так, чтобы придерживаться фактов и чтобы было интересно. Довольно трудно совмещать эти требования. Факты интересны тогда, когда их не обязательно придерживаться… Подлинность мешала, связывала руки. Куда легче иметь дело с выдуманным героем! Он и покладистый и откровенный — автору известны все его мысли и намерения, и прошлое его, и будущее».
