Наум Халемский - Форварды покидают поле
Саня свистит пронзительно. Я съезжаю с четвертого этажа по перилам, подбадривая себя свистом. Вслед несутся проклятия соседей.
— Санька, — кричу я, — меня вызывают в райкомол, лично!..
— Меня тоже, — он протягивает записку, написанную рукой Студенова.
Раннее утро, но в райкомоле уже полным-полно.
Студенов сидит верхом на скамейке и в чем-то убеждает незнакомого паренька. За его столом две девушки вышивают на знамени три буквы — «КИМ». Завидя нас, Игорь улыбается.
— Садитесь, ребята, я мигом.
Но сесть не на что. Робко топчемся у двери, пока не появляются Зина и Ася. Они, очевидно, в курсе дела. Зина не дает нам долго размышлять:
— Степан сказал тебе о своем отъезде?
— Куда?
— Он уехал к отцу в село. У отца открылась старая рана. Его нужно перевезти в районную больницу.
— А Степан один справится?
— Почему нам не сказали? — забеспокоился Саня. — Мы бы дядю Андрея на руках перенесли. У Вовки здесь знакомый хирург, знаменитый Тоидзе…
— Врачи не разрешают. Далеко везти его нельзя, а там до больницы всего три километра.
Зина говорит о делах Степки так, будто он — самый близкий для нее человек. Санька, видно, подумал то же самое. Он проницательно посмотрел на Зину и едва заметно усмехнулся.
Возвратился Студенов. Он закрыл дверь на ключ и сразу обратился к нам:
— Ребята, могу я доверить вам государственную тайну?
— Конечно! — сказал Саня.
— Так вот. Комсомольцы района выделяют пятьдесят ребят, самых смелых и мужественных, для помощи чекистам в одной операции.
— Но мы ведь не комсомольцы.
— А вот на этой операции покажете, достойны ли вы стать комсомольцами. Несколько отпетых бандитов втянули в свою шайку большую группу беспризорников. Их «малина» находится в лесу, они грабят и терроризируют крестьян. Их надо накрыть одним махом. У главарей есть оружие: револьверы, обрезы, даже лимонки.
Студенов испытующе глядит на нас.
— Мы и сами умеем гранаты бросать, — выпалил Санька.
Прошлым летом хлопцы нашли возле зверинца с полсотни гранат и, сидя в окопе, поочередно кидали их на пустырь. Одна чуть не разорвалась у Саньки в руках, он едва успел отбросить ее на спрессованный бруствер окопа.
— А Радецкий почему молчит? — спросил вдруг Студенов. — На это дело мы посылаем только добровольцев. Кто чувствует слабость гайки — пусть скажет честно.
С какой-то покорностью судьбе я пробормотал:
— При чем здесь гайка? Мне даже нравится такой тарарам. Когда начнется операция, сегодня?
— Нот. Для меня важно убедиться, что вы готовы пойти на задание, требующее смелости. Теперь, ребята, занимайтесь своими делами, а когда понадобитесь, вас известят.
— «Занимайтесь своими делами», — передразнил я, — Интересно, какими делами?
Студенов виновато улыбнулся:
— К новому году пустят завод центрифуг. Ты пойдешь учеником слесаря.
— Так я и поверил…
Игорь протянул мне руку:
— Вот тебе слово комсомольца.
Вмещалась Зина:
— Он комсомольскому слову не верит.
— Нечего расписываться за других! — вскипел я.
— Как ты можешь верить людям, если у тебя у самого нет твердого слова?
— С чего ты взяла?
— А Дзюба рассказывал Игорю, что ты снова не являешься на тренировки.
— Так ты же сама говорила: «Футбол — игра тупиц».
Зина покраснела.
— Здесь дело в принципе. Боитесь вы или не боитесь играть в настоящей команде?
— Что значит — боимся? — обиделся Саня.
— Предположим и такое, — все больше распалялся я. — Но ведь нас здорово молотили, — может, даже Овода так не изукрасили.
— Какого Овода? — поинтересовалась Ася с веснушками.
— Известно, какого. Сына кардинала Монтанелли. Непонятно, что тут смешного?
Игорь заливается, будто его щекочут.
Зина говорит совершенно серьезно:
— Но Овод, пережив ужасные пытки, остался непобежденным. Враги отступили перед ним. А вы испугались, да еще кого — мелких жуликов. Мне, Вова, кажется, что чем трусливей человек себя ведет, тем больше его обижают.
Все знает! Меня возмущает ее осведомленность. По сути, Зина назвала меня и Саню трусами.
— А тебе нож к горлу подносили? — спрашиваю в упор.
Зина побледнела, в глазах ее появился холодный блеск.
— Нет, не подносили. Но разве настоящий человек может отказаться от своих убеждений, едва преступники поднесут ему нож к горлу? Если у человека есть идеалы, стремления, цель — нож не заставит его сдаться на милость воров и хулиганов.
— Говорить легко, — уже с меньшей уверенностью сказал я.
— Предположим, я плохо в этом разбираюсь, можете мне не верить. Но Дзержинскому вы верите? Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому? Враги окружили его со всех сторон, они приставили к его груди наганы, а что он им сказал? Я спрашиваю! Что он им сказал?
Почему Зина спрашивает именно меня? Все любят задавать вопросы, а отвечать на них должен Вова Радецкий. Откуда мне знать, что сказал Дзержинский? И потом, Дзержинский — рыцарь революции, а я — центр форвардов черноярской «Молнии». Надо же понимать!
Шестакович явно перехватила через край. Оставив в покое Дзержинского, она начала ставить нам в пример Головню.
— Колотили ведь главным образом Степу — верно? — спросила она.
Саня подтвердил.
И тогда Зина сказала:
— Как только Степан вернется из села — ни одной тренировки не пропустит. Он дал слово.
Подумайте, какой кретин! За нашей спиной играет в благородство. Тоже мне — герой…
Санька пытливо взглянул на меня. Впрочем, глядели на меня все. Проницательные глаза Студенова словно говорили: «Нельзя тебя посылать с чекистами на операцию, если ты боишься Седого Матроса». Я не мог понять одного: почему Игорь, Зина и Ася прониклись таким интересом к футболу? Не все ли им равно, в какой команде станут ковылять три форварда? Рассудок диктовал мне разумный выход — отказаться, но под испытующим взглядом Зины я очертя голову, вопреки здравому смыслу, кидаюсь в пропасть. Когда я сказал о своем решении, глаза у Зины просветлели. Девчонки даже проводили нас на улицу и так радовались, точно узнали о ликвидации биржи труда.
На прощанье Ася сказала:
— Ребята, сегодня день моего рождения. Приходите вечером ко мне домой. Но помните: никаких подарков — это мещанская отрыжка.
Что ж, Асина точка зрения совпадала с моей. Я против всяких отрыжек, тем более что ни гроша в кармане. Санька вообще противник именин. Гости его смущают, он обычно сидит, точно вешалку проглотил. Зина, наверно, будет меня ждать. Я это понял по ее глазам.
Вечером, по дороге к Асе, мы нарвали большой букет цветов под окнами Коржей. Яркие, пылающие канны все равно погибли бы, — начинался холодный дождь.
Ася жила у трамвайных мастерских, в крохотном домике, с такими оконцами, как в теремке. Ее хижину мы с Саней могли бы перенести на плечах. Встретила нас Асина мама. Ее не трудно узнать, хотя они с дочерью совсем не похожи. Именно такой я себе и представлял Лидию Яковлевну. Она кажется молодой, даже четкая серебристая проседь в каштановых волосах не старит ее, а большие и чуть грустные глаза так и притягивают. Такой я представлял себе Веру Павловну из романа Чернышевского «Что делать?».
Встретила нас Лидия Яковлевна запросто, как старых знакомых.
— Очень хорошо, что вы пришли. Девочки мне о вас рассказывали. Это ты — Саня?
— Я.
— Ну, а теперь легко определить, кто Вова, — рассмеялась Лидия Яковлевна.
Из соседней комнаты слышалась знакомая песня:
Там, вдали за рекой,Засверкали огни,В небе ясном заря догорала,—Сотня юных бойцовИз буденновских войскНа разведку в поля поскакала.
Мы вошли туда, и я сразу почувствовал себя лишним. Выходит, не всегда в глазах можно прочесть правду, особенно в глазах девчонки… Рядом с Зиной сидел, небрежно развалясь, Севка Корбун. Меня бесят его барственные манеры, шелковая косоворотка с серебряным кавказским ремешком и даже пробор, будто прочерченный линейкой. Зачем я приперся, дурак!
— Вова, милый, пришел! Умница! — бросилась ко мне Зина, точно одного только Радецкого ей и не хватало.
— Садись рядом, — потянула Зина меня за руку. Свободных мест нет, и я охотно сажусь с ней на один стул, предвкушая сладкую месть. Покипятится сегодня пан Корбун! Зина запросто держит меня за локоть. Сидеть не очень удобно, но приятно, и я вместе со всеми пою: «Ты, моряк, красивый сам собою», — и незаметно играю мускулами правой руки — пусть Зина ощутит силу моих бицепсов.
Она предлагает мне печенья и, дохнув блаженным теплом в ухо, шепчет:
— У тебя под кожей стальные шары.
— Ничего особенного, обычные мускулы.
