Валерий Хайрюзов - Почтовый круг
— Мы врача вызвали, — сообщила Вера. — Скоро должен приехать.
С мороза щеки у нее были красные, на ресницах и бровях поблескивал иней.
— Ну тогда мне и вовсе делать нечего, — понимающе усмехнулась старуха.
Держась за поясницу, она поднялась со стула и, прихрамывая, двинулась к вешалке. Таня подала ей полушубок, помогла одеться.
— Спасибо, красавица, — пропела Черниха. — Дай бог тебе здоровья.
Черниха ушла.
— Ну и глазищи! — сказала Таня. — Колдунья какая-то.
Она села к брату на кровать, положила на одеяло конверт.
— Ты что это, Котька, болеть вздумал. Санька просил тебе марки передать про собак.
Костя покосился на меня, как бы нехотя взял конверт, вытряхнул на одеяло марки и стал рассматривать. Я поманил Веру на кухню, зашептал на ухо:
— Картошку почисти, брусники принеси, а я в магазин сбегаю, дома-то хоть шаром покати.
— Когда поедем? — коротко взглянула на меня сестра.
— Когда выздоровеет.
Вера согласно кивнула головой, достала из буфета кастрюлю, а я натянул куртку, выскочил на улицу. К дому, ослепив меня фарами, подъехал автобус. Из него боком вывалился Ефим Михайлович, вот бы кому приехать часа на два пораньше.
— Значит, остаешься? — спросил он. — Я сейчас Черниху встретил, она все рассказала.
— Остаюсь, куда сейчас с ним! Попрошу, чтоб продлили отпуск.
— Борьке я шкуру спущу, — пообещал Ефим Михайлович. — Совсем распустился. И в школе, говорят, учится плохо. Руки у меня до всего не доходят. Туда надо, сюда надо. Сегодня вот полдня к начальнику ходил — машину выпрашивал. Даже не знаю, дадут ли в следующий раз. — Он потоптался еще немного, оглянулся на шофера. — Ну что, раз такое дело, мы поедем, а завтра я утром заскочу, попроведую.
В магазине полно народу, народ с работы, очередь двигалась медленно. Все набирали помногу, чтобы потом не бегать лишний раз. Когда я уже стоял около продавца, меня хлопнули по спине. Я оглянулся. На меня, улыбаясь, смотрел Сериков. Вот его-то я не ожидал увидеть здесь. Осенью мать писала, что Алька уехал в Ленинград, плавает на кораблях.
— Ты что, своих не узнаешь? — засмеялся Алька. — Гляжу: кто это по нашему поселку топает? Ну, прямо космонавт!
— Скажешь тоже, — улыбнулся я. — Как живешь, где ребята?
Алька глянул мимо меня на разговаривающих у прилавка женщин. Они, казалось, были заняты своими делами, но по тому, как стихли разговоры, можно было догадаться: ничто не ускользнет от их внимания. Мы отошли в сторону, к обитой жестью печи.
— Разъехались вроде тебя, — прислонив ладони к печи, сказал Алька. — Вадик на Усть-Илим улетел, другие в армии служат. Я шофером работаю, может, слышал?
— Мне писали, ты в мореходку поступал.
— Ростом не вышел, — сплюнул Алька. — Два месяца в Питере пожил, слякоть, дождь, не понравилось мне, приехал обратно. Буду баранку крутить.
Что-то знакомое, школьное мелькнуло у него на лице, таким он становился, когда его вызывали в учительскую.
Разговор, точно бумага в костре, вспыхнув, тут же прогорел, и уже стало неловко, радостное возбуждение померкло. Что-то пропало, исчезло между нами. У каждого теперь свои заботы, свои дела.
Почему так происходят? Почему мы со временем так меняемся? Мы, которые были одно целое, сейчас стоим, мнемся, не знаем, что сказать, о чем спросить друг друга.
— Костя у меня в колодец упал. Сейчас дома лежит, температура тридцать девять, — перевел я разговор на свое.
— Ты сахар с водкой пережги. Говорят, помогает, — думая о чем-то, сказал Сериков. — Слышал я, не повезло тебе. Моя-то еще крепкая. Только уеду я от нее, — неожиданно озлобляясь, сказал он. — Надоело под юбкой сидеть.
Я вспомнил Галину Степановну, и мне почему-то стало жаль ее. Всю жизнь она тянулась на Альку, старалась, чтоб ее сын был не хуже других, и вот тебе на!
— Она говорила, вроде жениться собираешься, — осторожно сказал я.
Алька отвернулся в сторону, скривил в усмешке губы.
— Не жениться, а женить думает. Тут подыскала одну с образованием, с дипломом. Что я, сам найти не могу!
— Она ведь добра тебе желает.
— Материнская любовь слепа. — Алька замолчал на секунду, потом кивнул на мои унты: — Может, мне такие достанешь? У вас, я слышал, можно.
— Возьму, — пообещал я.
— Будешь уезжать, зайди ко мне. Я у шефа автобус попрошу, — прощаясь, сказал Сериков. — Он ведь когда-то с твоим отцом на фронте был, до сих пор вспоминает. Заскочил бы, конечно, к тебе, да времени нет.
— Вот что, — остановил я его, — адрес мой возьми.
Я отыскал клочок бумаги, записал. Алька, не глядя, засунул его в куртку и, косолапя, заторопился к выходу.
Я купил сыру, селедки, бутылку красного вина. Кое-как рассовал все по карманам, пошел домой. Дома было жарко, весело потрескивали дрова в печи, трещала на сковороде картошка, раскаленно алел дальний угол духовки. Таня домывала на кухне пол.
— Мужчины, как всегда, недогадливые, — смахивая рукой со лба волосы, сказала она. — Нет, чтоб сумку взять, так обязательно в карманы напихают.
Я тщательно вытер ноги, прошел к столу и стал выкладывать покупки.
— Ты что такой сердитый? — Таня снизу заглянула мне в глаза.
— Степ, а мы портфель в чемодан не положили, — подал голос Костя. — Я сейчас лежал и вспомнил.
— А где он у тебя был? — удивился я, вспомнив, что Костиного портфеля в чемодане не было.
— Под кроватью у стенки был — я вымела, — улыбнулась Таня.
Вера посмотрела на меня и, как это делала мама, сокрушенно покачала головой.
— Просто беда с ним. Два раза уже терял портфель. Один раз зацепился за машину, а когда выпрыгнул, то оставил его на крючке. А осенью сороку ловил, портфель в кустах забыл, еле-еле отыскали.
В другое время Костя не простил бы её такого предательства, но сейчас промолчал, только покосился на стоявший рядом с кроватью стул. На нем лежали бумажки, стояли бутылочки с лекарствами.
— Врач приезжал? — поймав его взгляд, спросил я.
— Был. Говорит, ничего опасного, но дня два-три дома придется побыть, — ответила Таня.
Я взял Костин портфель, заглянул вовнутрь. В нос шибануло запахом табака. Засунул руку, нащупал на дне мелкие крошки, особенно много их было по углам.
— Курил?
— Не. Мы в шпионов играли, — отвел глаза Костя. — Чтоб Полкан след не взял, я табак сыпал. Ни в жисть не возьмет.
«Обманывает», — подумал я и достал тетрадь.
Костя беспокойно задергался под одеялом, оглянулся на Веру.
— Лежи, пусть Степан посмотрит, как ты в школе занимаешься, — сказала Вера.
Отец почти никогда не проверял мои тетради, ему было достаточно, что я каждый год перехожу в следующий класс. Он любил хвастаться перед соседями, особенно когда выпьет: «Сын-то у меня ударник, можно сказать, стахановец. Из класса в класс как по лестнице». Сам он кончил семь классов и очень жалел, что не пришлось учиться дальше, и если я спрашивал его об этом, он хмурился: «Работать надо было, а сейчас близко локоть, да не укусишь».
Тетрадь была по математике. На первом листе четверка, потом тройка, потом вперемежку двойки с тройками. На последнем листе обложки лезли в гору танки, вели огонь миноносцы. Сверху пикировали два краснозвездных истребителя.
— Разве так рисуют самолеты? — не сдержался я. — Хвост как валенок, крылья будто плохо пришитые рукава!
— Здесь у меня плохо, а вот на другой тетради, по-русскому, Гагарин с Титовым на ракетах.
— Что? — опомнился я.
— У него все тетради изрисованы, — подлила масла в огонь Вера.
Костя вдруг схватился за руку и, покачнувшись как маятник, застонал.
— Артист, — насмешливо проговорила Вера, — из погорелого театра.
Таня сидела рядом с ним, улыбаясь, поглядывала то на меня, то на Костю. Она уже поставила на стол картошку, нарезала селедку, хлеб, ждала, когда мы закончим разбираться.
— Хватит, давайте за стол, а то все остынет, — наконец не выдержала она.
Я открыл вино, налил в два стакана.
— Нет, что ты, я не буду, — запротестовала Таня.
— Чтоб больше Костя не падал в колодец, — сказал я.
— Выпейте, Татьяна Васильевна, — попросила Вера. — За то, чтоб вы к нам почаще приходили.
После ужина она помогла Вере убрать со стола, засобиралась домой.
— Что, уже? — разочарованно протянул Костя. — Вы обещали мне про Маугли рассказать.
— Поздно, мне идти далеко.
— А вы у нас оставайтесь, — неожиданно предложил брат. — С Верой спать будете, только она ноги складывать любит.
Таня смутилась, быстро проговорила:
— Как-нибудь в другой раз. Мне к завтрашнему дню надо план писать.
— Ну ладно. Саньке спасибо за марки, скажите, я в долгу не останусь, — вздохнул Костя.
Он потянулся к подоконнику, включил радиоприемник. Из запыленного кругляшка ударила по комнате музыка. И странное дело, веселый перебор баяна замкнул что-то у меня внутри.
