Тамара Кондратьева - Актуальные проблемы Европы №4 / 2010

В своем развитии иммигрантские ассоциации прошли несколько этапов. Конкретное выражение, а равно и датировка этих этапов варьируется от страны к стране. Общей тенденцией является очевидное усиление идентитарной, социокультурной либо конфессиональной направленности требований иммигрантских организаций, в то время как мотив социальной дискриминации начинает ослабевать. Это отражает общие изменения в характере иммигрантского феномена в Европе на рубеже XX–XXI вв.

Реализация данной – «ассоциативной» – формы политического участия сталкивается с несколькими основными препятствиями.

Формальное препятствие. Нередко ассоциациям легальных резидентов приходится иметь дело с более сложным режимом регистрации, нежели ассоциациям граждан. Примером тому является и упоминавшийся французский закон 1981 г., предполагавший разрешительный, а не регистрационный характер создания организаций этого типа. Мотивы подобной дискриминации вполне очевидны.

На сегодняшний день ряд европейских стран продолжают придерживаться ограничительной стратегии в отношении иммигрантских организаций. В Соединенном Королевстве право создавать ассоциации гарантировано лишь легальным резидентам – выходцам из стран Британского Содружества. В Бельгии и Люксембурге не менее 75 % членов вновь создаваемой ассоциации должны иметь гражданство соответствующей страны. Ограничения существуют также в ФРГ, Италии, ряде других европейских стран.

Неформальные ограничения. К ним относится, в первую очередь, недостаточное (по сравнению с организациями граждан) ресурсное обеспечение. Существенную роль в выправлении этой ситуации в настоящее время играет «общеевропейский интеграционный контур» – как правовой, так и институциональный. Речь идет о программах и институтах, действующих в рамках Совета Европы и Европейского союза и предназначенных именно для поддержки маргинализирующихся социальных групп.

Что определяет конкретные формы и уровень участия иммигрантов в политической жизни принявшего их государства? Вопрос этот активно дебатируется в экспертной среде5. К настоящему времени устоялось представление о нескольких главных детерминантах политического участия иммигрантов. К таковым относят: ресурсы, мотивации, а также институциональные возможности для социальной мобилизации (того, что в англоязычной литературе обычно именуется recruitment) [Kosic].

Под ресурсами в данном контексте понимают, как правило, изначально имеющиеся у индивида преимущества, реализуемые в процессе интеграции – образовательный потенциал, материальные средства, время, профессиональный опыт, коммуникативные способности и возможности индивида. И хотя упоминавшиеся выше сети социальной мобилизации (recruitment networks) иногда, как уже было сказано, рассматриваются как отдельный фактор, строго говоря, они тоже могут считаться специфическим ресурсом. От степени вовлечения иммигранта в общинную жизнь (в том числе религиозную), социализации на рабочем месте, от уровня доступа к коммуникационным технологиям и т.д. напрямую зависит его политическая либо гражданская активность.

На выявлении роли образования в процессе политической интеграции иммигрантов некоторые исследователи фокусируют особо пристальное внимание6. Действительно, именно этот фактор не только формирует идентичность индивида и его ценностный код, не только обусловливает во многом профессиональный путь иммигранта, но и, по мнению многих, коррелирует с коммуникативными возможностями индивида. Чем выше уровень полученного образования, тем проще дается иммигранту интеграция в новый социум и политическое участие в нем [Kosic].

Часть исследователей, впрочем, оспаривает эту точку зрения. В ряде случаев высокий уровень социальной активности иммигрантов накладывается на их весьма низкий образовательный статус. В частности, это было характерно для манифестаций бёров7 во Франции в 1990‐х годах. «Существуют очевидные доказательства политического активизма (иммигрантов. – А.Т. – Б.) в условиях отчуждения от образования – в формах манифестаций и участия в гражданских ассоциациях» [Faure Atger]. Подобные коллизии побуждают исследователей дифференцировать виды иммигрантской гражданской активности, увязывая их с различной степенью обусловленности уровнем образованности. Если для начальной фазы активности – внутриобщинной – степень образованности иммигрантов особой роли не играет, то для фазы политического участия на национальном уровне корреляция образованности и успешности политического участия очевидна.

Время, понимаемое как ресурс, также может быть интерпретировано через другие факторы. В частности, семейный статус иммигранта, род его профессиональных занятий во многом определяют то количество времени, которое этот иммигрант может уделить политическому участию [Kosic]. По логике вещей, не имеющий семьи иммигрант со свободным графиком работы будет заведомо более пригоден для политической работы (волонтерство и пр.), нежели человек, обремененный семьей и работающий на заводе. Однако наблюдения показывают, что семейный иммигрант более предрасположен к политической активности, нежели холостой.

Попытки интерпретации этого кажущегося парадокса приводят экспертов к необходимости проанализировать фактор мотивации политического участия иммигрантов. Для объяснения этого фактора исследователи изначально привлекали инструментарий таких подходов, как теория игр либо теория рационального выбора. Однако постулируемые в рамках данных теорий тезисы об определяющей роли рациональной оценки индивидом баланса преимуществ и издержек не в полной мере способны объяснить все типы политического участия, такие как волонтерство, голосование на выборах, благотворительность [Kosic].

Поэтому на рубеже веков в экспертных штудиях на смену парадигме рационального выбора приходит в качестве более адекватного метода интерпретации психологический подход. Этот подход предполагает, что интерпретация должна базироваться на оценке таких переменных, как ценности, субъективные мотивации и личностные особенности. Субъективные мотивации типологизируются в рамках известной «пирамиды потребностей» Маслоу, дифференцировавшего пять основных уровней потребностей индивида – физиологические, экзистенциальные (потребность в безопасности), социальные (связи, общение, привязанность, совместная деятельность), престижные (самоуважение, признание, внешний успех) и духовные (познание, самоактуализация, самовыражение) [Маслоу, с. 77–105]. В контексте политического/социального участия иммигрант реализует потребности большинства этих комплексов – от экзистенциального (участие в антирасистском движении как реализация потребности в безопасности) до духовного.

При этом какие бы мотивации у личности ни преобладали, успешность их реализации, очевидно, увязана с личностными особенностями конкретного человека. Так, наличие врожденной харизмы, хороших организаторских способностей и т.д. может компенсировать отсутствие образования в контексте политического участия [Kosic].

Такова в самом общем виде концептуальная рамка, в которой реализуются права иммигрантов на политическое участие. Как выглядит феномен политического участия на практике?

Политическое участие иммигрантов – граждан и неграждан – в жизни стран их проживания реализуется в основном в трех формах: через участие в политических партиях, деятельность в органах исполнительной власти разного уровня, а также в разного рода неправительственных организациях. В данном разделе мы рассмотрим аспекты политического участия, связанные с непосредственным присутствием индивида во власти – в исполнительных и представительных органах.

Общим для европейских стран явлением можно признать увеличение численности выборных лиц из среды иммигрантов в органах власти разных уровней. Так, в нижней и верхней палатах бельгийского парламента число сенаторов и депутатов из иммигрантов неевропейского происхождения за последние 20 лет увеличилось с 1–3 до 21 человека (в брюссельском столичном парламенте они составляют 23 % от общего числа депутатов) [Parlementaires d'origine…]. Численность выборных должностных лиц (эшевенов) иммигрантского происхождения возросла с 24 (легислатуры 2000–2006 гг.) до 42 человек (нынешние легислатуры) [Echevins belges].

Во Франции представительство иммигрантов неевропейского происхождения существенно ниже бельгийского уровня, однако для динамики также характерен рост. Если за период 1958–2002 гг. в Национальном собрании заседали всего три депутата-неевропейца, то выборы 2007 г. привели в депутатские и сенаторские кресла уже девять выходцев из иммигрантской среды. В ныне действующем правительстве Ф.Фийона пять министров и государственных секретарей – из иммигрантов. Кроме того, 30 французов неевропейского происхождения занимают посты региональных советников, мэров и вице-мэров в метрополии [Elus d'origine non-européenne].