Владимир Ажажа - Иная жизнь
Вокруг ламп, где свет сходится с тьмой, выстроившись многоярусными и ровными, как на параде, рядами, движется килька. Если смотреть сверху, то эта карусель почему-то вращается против часовой стрелки. С приближением к лампам порядок движения нарушается, становится хаотичным. Возле отверстия рыбонасоса килька, как бы загипнотизированная светом, беснуется и, попадая в зону всасывания, увлекается потоком воды. Золотое солнце ламп, серебрящаяся килька, затянутые в цветную резину фигуры друзей, зеленый, переходящий в непроницаемую мглу фон — все это создает неподражаемую игру красок, света и теней. Но красота — красотой, а оборачиваться назад, в темноту, не хочется. Хочется плавать рядом со светом. Примерно такое же чувство возникает, когда сидишь в лесу ночью у костра. Любопытно, что рыб, «потерявших голову» от обилия света, можно брать руками.
Со мной в этот раз шли Виктор Фомин и Олег Соколов. На семи метрах болезненно ощущаю, как тонкая пленка резинового шлема втягивается в ушные раковины, вода давит неумолимым прессом. Останавливаюсь, чтобы уравнять давление. Фыркаю носом в маску, чувствую облегчение и пикирую вниз. Метрах на 20–22 — резкая боль в правом ухе. Напрасно пытаюсь оттянуть шлем и впустить воду. Его резина глубоко втянута в мои уши. Перед глазами возникли какие-то бурые потоки, застилающие свет ручных фонарей и ламп, установленных на месте киносъемки. Пелена затянула маску, боль охватила голову. Став незрячим, я по соленому вкусу понял, что маска заполнилась кровью.
Передать на борт обеспечивающего судна команду «Тревога. Поднимайте меня» с помощью сигнального конца я не мог, так как его просто не было. Погружались одновременно три водолаза, и в узком участке три веревки не помогали бы, а мешали. Был только один направляющий становой трос — один на всех. Поэтому главным элементом техники безопасности, кроме квалификации, была надежда друг на друга.
Захлебываясь кровью, я потерял ориентиры. Дыхание сбилось. Пытаясь найти становой трос, я на самом деле уходил от него. Увидев мои пируэты, Виктор почуял неладное и тут же потащил меня наверх. Осторожно, по инструкции, не обгоняя пузырьков воздуха.
На палубе с меня содрали шлем гидрокомбинезона, и стал ясен диагноз: разрыв барабанной перепонки правого уха. Неприятно, но не смертельно. Почему же вдруг так получилось?
Я не могу подробно описать, как наглотался воды четырехлетний ребенок в немецком пруду в 1931 году, но механизм второго инцидента 33-летний инструктор подводного спорта объяснить просто обязан. Попробую изложить все лаконично. Изнутри к барабанной перепонке через носоглотку поступал воздух от легочного автомата акваланга. Снаружи через мягкую резину шлема на перепонку с такой же силой давила вода. Но ниже глубины 20 метров эластичности старой резины не хватало. Она, натянувшись, превратилась в жесткую преграду, препятствующую передаче наружного давления воды. Равновесие нарушилось, и барабанную перепонку перфорировало, а по-простому, продырявило изнутри давлением вдыхаемого воздуха, которое возрастало с глубиной. Разницы в две десятых атмосферы для наших чутких ушей вполне достаточно. Мораль: не погружайся в старой экипировке, даже когда нет новой.
Я не знал, как благодарить за мое третье рождение Виктора Фомина, потому что в описанном случае грабли бы не помогли. Глубина места составляла 150 метров.
Потом я еще не раз тонул… в моральном и физическом смысле. У моряковподводников есть такой тост: «За то, чтобы число погружений равнялось количеству всплытий». Так всегда со мной и случалось. Но…
Сейчас я погрузился в проблему НЛО, а всплыть не могу. Не верьте умникам, кто говорит: мы знаем все об НЛО. Они поступают несерьезно. Проблема эта сложна и многослойна.
Но, пожалуй, самой трагичной попыткой наказать меня за прикосновение к божественным тайнам Вселенной было не водное, а сухопутное приключение неудавшееся покушение со стороны религиозных уфофанатов в июне 1994 года. Подробнее об этом речь пойдет ниже. В двух словах: против меня использовали электрошокер. А рядом с киллером, которого, как обычно пишут в официальной прессе, мне удалось обезвредить, обнаружилась емкость с бензином. Замысел был таков: беззвучно в укромном месте парализовать жертву, облить горючим и сжечь. Дабы не шельмовал являющихся с неба «посланцев божьих», ну и чтоб другим неповадно было.
Не без помощи тех же полоумных фанатов мы с женой в том же июне попали в автомобильную катастрофу. Ее невольные свидетели полагали, что из сплюснутой кабины «Жигулей» придется извлекать соответственно сплюснутые тела или их части. Но судьба смилостивилась и на этот раз. Я, сидевший справа, не получил ни царапины, а Алла, управлявшая машиной, отделалась синяками.
Каким же образом поселилась во мне неистребимая тяга к неизведанному, за которую не раз приходилось расплачиваться по-крупному? Истоки этого проследить трудно.
Знаю только одно, что читать научился очень рано, и перед учебой в школе уже перечитал немало взрослых книг. О классическом воспитании в семье «врага народа» не могло быть и речи. Семья (мама, младший брат, бабушка) едва сводила концы с концами. В принципе, я воспитывался сам, посещая, кроме школы, различные кружки в Московском доме пионеров — поэтический, хореографический, изобразительного искусства, и читал, читал все подряд.
Но когда же все-таки в меня вселилось нечто, заставившее бороздить глубины на исследовательской подлодке, нырять в акваланге с заводским номером один, цепляться с кинокамерой за движущийся рыболовный трал, погружаться на остов затонувшего фрегата «Паллада», искать, где в действительности покоится сердце фельдмаршала Кутузова, вторгнуться в необъятную целину проблемы «летающих тарелок»?
Где-то в середине восьмидесятых годов Алла пригласила меня на автобусную экскурсию по булгаковским местам. Тогда вся Москва зачитывалась «Мастером и Маргаритой», рожденным заново журналом «Юность». Место старта — на Неглинной улице, на задворках Малого театра. А первая остановка, как объявила экскурсовод, — у места, где Михаил Афанасьевич Булгаков устроился на свою первую московскую службу. И автобус не спеша выруливает через Сретенский бульвар в Бобров переулок к подъезду № 6 огромного старинного дома, известного москвичам как «дом России». Я заволновался. И повод для этого был основательный. В доме, у которого остановился автобус, я родился. И как раз в подъезде № 6. Мне стало совсем не по себе, когда услышал, что литературная контора, приютившая писателя, размещалась на четвертом этаже. На том же этаже произрастал и я. «Скажите, пожалуйста, а какой был номер у квартиры, где размещался офис Булгакова?» — спросил я и не узнал своего голоса. «Номер шестьдесят четыре». Напряжение пошло на убыль. Я проживал в квартире шестьдесят шесть. Но все равно. Этаж был тот же. Лифт и лестница — те же. То есть можно говорить об общем жизненном пространстве, которое, как полагают некоторые психоаналитики, способно вырабатывать общность психического склада. Именно здесь еще несмышленым мальчишкой я поневоле впитывал неистребимую булгаковскую ауру.
А может быть, приобщение к Тайне произошло иначе? Я не забуду ту белую ночь на Белом же море. Теплым летом 1951-го краснознаменная подводная лодка «С-51», где я состоял штурманом, миновав пролив, именуемый на Севере горлом, ходко шла в надводном положении на Архангельск. Мы достаточно удалились от своей базы в Кольском заливе и с удовольствием направлялись отрабатывать совместные задачи с Беломорской флотилией. Здесь стояло нормальное российское лето и вольготней дышалось, чему немало способствовало и отсутствие глаз начальства. Я нес вахту на ходовом мостике и заметил нечто в воздухе. Сигнальщик завопил: «Самолет слева десять, угол места…» «Отставить доклад» — прервал я, потому что в бинокль видел не самолет, а самый что ни на есть пароход с трубой посередине и шапкой дыма. Да, да, в небе плыл стандартный лесовоз класса «Либерти». Мы сближались с фантомом, с изображением судна, которое на самом деле находилось где-то за горизонтом вне пределов видимости. Это было одно из редких явлений природы — мираж. Все выглядело красиво и величественно. Появившийся оранжевый зонт солнца, белесая гладь моря, разрезанная кильватерным следом подлодки, и «летучий голландец», а точнее «летучий норвежец», рожденный оптическим эффектом преломления лучей. Недоставало только мажорной музыки. Но она возникала внутри каждого, кто благоговейно взирал на эту композицию. Помните, как в романсе: «И мы, как путники, обмануты миражем…» И верхние вахтенные, и вышедшие покурить перед сменой матросы — всего человек семь — завороженно воспринимали этот естественный обман, очищали увиденным свои прокуренные и закомплексованные души и растворялись в огромности и непознаваемости мира.
