В. Зырянов - Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени
Поразительна не только разница в оценках целей и средств христианизации среди гражданских и духовных лиц. Удивительно читать, насколько малый вес имел авторитет духовного сословия для администрации. Действительно, «что же и духовной власти творити? Когда доношения их не приемлют, прощения не слушают». Так, в своем послании в Синод в октябре 1721 года схимник Феодор, уже передав митрополичью кафедру Антонию, пишет о таких возмутительных вещах: «Тут же доношу Святейшему Правительствующему Синоду, что в великом утеснении и в бещестии духовный чин у комендантов в Сибери: явих прикащиков – попов бьют, з луков стреляют, а на Березове господин комендант Инглис игумена среде града так убил княми, что чуть живаго священци унесли в монастырь. А причина, что новокрещенных грабит комендант, и о том игумен нам известил. И он же, господин Инглис, и попов держит на цепе в приказе, в церкви окровавил подьячого, князцов новокрещенных бьет безвинно. Доношу губернаторской светлости о всем и нет управи и истязаниям. Только как наделает где комендант худо, то в иной город переменят».
Прибегая к помощи Священного Синода как высшего духовного авторитета после церковной реформы Петра, Филофей надеется решить несколько правовых и моральных противоречий. В этом смысле он совершенно прав, поскольку Синод, единственный в своем роде в Российской империи, обладал необходимым правовым и административным инструментарием, чтобы разрешить с виду тупиковые противоречия. Послание очень ценно тем, что обнажает не самые заметные с виду проблемы, с которыми столкнулись проводники Христова слова в Сибири в первые и последующие годы христианизации. Моральный регламент православия строг, но жизненные обстоятельства заставляют христиан отступать от заповедей, пренебрегая своим благочестием, например: «Мужа взято в воинство, оставшия жена за нищету и за невоздержание идут замуж или приживающий детей. Как быть сему?» Вот, например, очень характерный средневековый пережиток: «Воини, похищающий насилием на блуд дев и жен. Чим то исправить?» Вопрос пленников был животрепещущим, Федор поднимает еще одну проблему: «Пленники или от язик приемлющий крещение и благочестие от кого должни помилование имети? И каков путь ко житию им показати?» Или противоречие брачного диалога культур: «Деви или жени посягающий за иноверния. Как быть сему? Да не мужа ради и сама пойдет в ересь и погибнет душа та. Что подобает творить?» Обращение в православие язычников сталкивалось с очень серьезной проблемой: конфликтом моральных и правовых штампов. Преобразовать одну систему в другую одномоментно невозможно, придется однозначно ломать старые штампы или подгонять их под новую конъюнктуру. Вот, в частности, брачная сфера, очень показательный пример: «Иновернии прежде крещения по своем поганском праве поемши в замужество вторых сестри или снохи, и родивши с ними дети, и по крещении нехотящими сих оставить. Что подобает делать?»
Отношения между христианским и нехристианским мирами также не были лишены противоречий. Разделительная чертам между ними была очень условной, посему они часто контактировали друг с другом, и случалось, что язычники «крещеним пакости творят, убийства, грабления и раззорения, а мирская власть как бы того и не видит». «Как тому засечи?» – с надеждой спрашивает старец Филофей, на долю которого до прибытия Антония легло бремя решения всех неразрешимых тяжб.
30 января 1722 года Синод составил ответ на доклад бывшего митрополита в канцелярском тоне, с обещанием все проблемы рассмотреть и об описанном доложить выше: «…О светских делах сообщить в Сенат ведение с таким требованием, чтоб во оном учинена была сатисфакция и впредь бы им, светским управителям, в такия духовныя дела интересоватца было запрещено. А о показанных оною росписью делах выписать в доклад приличные к ним ис Кормчие книги правила, и из грацких законов, и из его императорского величества указов пункты, которые предложить к синодальному разсуждению немедленно».
Атмосфера не отличалась размеренностью и спокойствием. В тех же донесениях Филофея в Синод описываются случаи, которые в современной лексике именуют диверсиями. Так, некий начальный татарин Сабанак, на которого указали арестованные наемники («И симаны были те абизи, и седели в канцелярии, и дали сказку, что де нас Сабанак послал остяков помутить, чтоб архиерея убили») «посилат в остяки своих абизов и велет, чтоб абизи научали остяков новокрещенных дабы нас позабивали до смерти: указ де прислан государев убить архиерея». Нанятые Сабанаком подняли пищали на служителей церкви, главный благодетель новых христиан Сибири схимник Феодор был ими ранен: «…Тех юртах человек четирох наших перестреляно до полусмерти и мене самого вдарено с пищали под пояс, но Бог помиловал мя: пуля кругом ободраля плате, а мене не вредила». Выше мы говорили о том, что Филофей был человеком редких духовных качеств, так, он не требует казни своих обидчиков и убийц, а рекомендует: «Аще бы возможно того Сабанака з братом взять в Сант-Питербурх на вечное житье, мощно бы и всем татаром креститись, а то он, Сабанак, великое препятие чинит крещению». Синод традиционно давал положительные ответы, так, вопрос злоупотреблений комендантов и преступлений Сабанака был разрешен в пользу бывшего митрополита, вердикт был таким: «Со оного его архиерейского доношения для учинения показанных тем доношением сибирских городов комендантом, которые во увещание к святому крещению некрещеных татар чинят препятие, паче же и крещеных развращают, о требовании сатисфакции. И о взятье за таковыми ж показанными причинами начального некрещеного татарина Сабанака».
Обретение животворящего креста Господня в Пскове. «Чудо» в православном сознании
Приверженность к атрибутам старины, несмотря на бушевавшую европеизацию, тотальное переиначивание и переодевание, сохраняла свою силу и нисколько не думала уступать своего места. Интересным примером в этом смысле выступает явление животворящего креста в Пскове, задокументированного примечательной агиографической запиской конца XVIII века. Предание гласит, что император Константин Великий, заручившись «горчичным зерном» веры и святой реликвией, с Божьей помощью разгромил Лициния и восстановил Бизантиум на берегу Босфора; говорится, что «ходил царь Констянтин на рать и победил иноплеменник, и на рать с собою носил пред полки». Тот самый Бизантиум, который затем стал благолепным Константинополем – центром восточного христианства. Преемница православного патриаршего престола Московия стала хранительницей и почтенной реликвии. Известно, что ковчег с крестом был утрачен во время прискорбного Нарвского поражения, повергшего Россию в шок и, в сущности, во многом казуально обусловившего форсированную модернизацию. Считается, что реликвия, сопровождавшая государя на поле брани, после поражения попала в руки неизвестного немца – любителя наживы, как сказано в источнике, прельстившегося на «драгие каменья и жемчуг драгоценный».
Достоверность документа спорна, исторические источники вроде «Гистории Свейской войны», «Журнала, или Поденной записки» Петра I, «Истории России» Ф. Поликарпова, «Подробной летописи», доведенной до 1709 г., о ней молчат. Но воссозданный в записке исторический фон отличается точностью. Поэтому описанные в ней события можно считать близкими к действительности до определенного предела. Так, например, Б. П. Шереметев с конницей и казаками действительно по указанию Петра зимовал в Пскове, в полном соответствии со сказанным в повести. Эта зимовка имела тактический смысл: части Шереметева играли роль заслонки от шведской группировки в Лифляндии, где Карл XII расположился на Двине, генерал Шлиппенбах – у Дерпта (Юрьева). Войсковая группировка графа Шереметева, слушаясь распоряжения государя «быть в Свейском походе», приняла бой при деревне Рауге 19 июля, при мысе Ряпино – 4 сентября. 1 сентября 1702 года шведы были разгромлены под Эрестфером, впрочем, как и в перечисленных выше случаях.
В повести говорится, что состоятельной псковитянке, «благочестивой жене-вдове, сущей богатей», некий голос горних сил, «некоторый силы божия» приказывают отправить своих домочадцев в Ругодев (Нарву) для покупки сакральной вещи. Некие горние распорядители «являя ей непобедимую силу свою животворящий крест господень, повеле ей послати на рубежь Немецкия земли Свицкия, веля ей посланным тамо купити вещь от кого не убоятися, что какия быти тамо новый богом сохранени тамо будут, и послати на куплю тоя вещи злата доволно и сребра, елико довлеет за ту вещь дати, кто станет продавати, а насилием тоя вещи не взимати, токмо цена дати». Та повиновалась воле небесных сил и «собра все свое имение, елика имяше излишнее богатство у себя, и посла верных своих домочадцев, рабов сущих своих, и заповеда им ехать на рубежь Свицкия земли Немецкия, быти близ града Ругодева». Домочадцы получили инструкцию: «кто что станет продавать, какую чудную вещь, то бы им и купити». Для выкупа реликвии была собрана немалая сумма в «400 златых червонных, да 300 ефимков любских». Промысел божьих сил, занимающий, в сущности, центральное место в повествовании, свел людей благочестивой вдовы с неким немцем: «И по некоему божию смотрению увидевше они тамо иноземца, ходяща единаго прежде, и они его зело убояшася, како бы не впасти поганых в руки римляном. И абие страх отложивше и на бога упование свое возложивше, ставше на единем месте, а сами страха ради вооружившеся. И видевше того немчина к себе идуща и в руках у себя оружия не имеюща». Те предпочли прикинуться дозорными людьми или пограничниками, отвечая на вопросы иноверца об их занятиях так: «Мы ездим на сем месте вас ради, но путь стрежем, чтобы вы на Русь не шли вести ради». Похоже, что посланцы богобоязненной вдовы не были выдающимися смельчаками: разговаривая с безоружным немецким торговцем, они мешкают, боятся попасть в плен «поганых римлян». Впрочем, неясно, почему переговорщики вели себя столь робко. Вероятно, что ощущение близости святыни внушительной духовной величины так их смутило. Есть мнение, что деланой робостью псковичи пытаются запутать инородца. Понятно, сначала ссылаясь на отсутствие прав на торговый промысел: «да аще мы купим вещь сию, и то мы за то истязани будем от началных людей, где вы такую вещь взяли», а затем и вовсе утверждая невозможность ввоза реликвии в Россию: «никако же мы не имеем, таковыя вещи сея нелзе нам явити на Русии», они заигрывают с «римлянином», пытаются ввести в заблуждение и с меньшими потерями для кошелька и живота забрать реликвию. В конце концов немчин рассказывает, что попавшая ему в руки святыня не позволяет ввозить ее в немецкие земли. Даже зарыть ее не представлялось возможным. Естественно, здесь вновь вмешивались горние силы. Как ковчег попал в его неправедные руки и что заставляет его избавиться от бремени, протестант описывает так: «егда мы обошли силу вашу ратных людей под градом Ругодевым, и пришедшу ми до шатра царского, и вшедшу ми в шатер царской, и видех сей ковчег, и взят его аз един, и мнях, яко злато в нем есть, и тако сохраних его у себе, и отшедшу ми оттоле и скрых его в некоем месте в горе в землю, и по некоем времяни пришедшу ми на место оно и хотех взять ковчег сей и нести в дом свой, и не могущу ми, понеже многажды ми хотящу нести крест сей кому отдати или продати, или кому отдати руским людем, тогда весь цел бываю. Таже положих на уме своем таковое обещание, что нести его на Русь, понеже и многажды мне от ковчега сего глас бысть нести сию вещь и продати ея на Русь, понеже не носи мене в землю свою, не могу тамо быти, а ты от мене никакия напасти не приимеши».
