Александр Гордон - Диалоги (март 2003 г.)
П.Т. Но там ведь ещё, так сказать, с языком проблема. Дума же запретила, как говорится, непарламентские выражения.
А.Т. Что, слово «смерть» запретила?
П.Т. Нет, но в сказках же не всегда, так сказать, литературным языком всё рассказано.
А.Т. Языком, который единственно действенен и сюжет, который единственно действенный. На самом деле, эти сказки архетипичны, там есть основные типы.
П.Т. Ты имеешь в виду, что страх – это какой-то одомашненный ужас?
А.Т. Да.
П.Т. Как если бы был поросёнок вместо вепря.
П.Т. Кстати говоря, сказка «Аленький цветочек» используется как терапевтический приём для оказания помощи детям, страдающим онкологическими заболеваниями и испытывающими страх перед лечением и перед возможной смертью, поскольку они знают из их личного опыта о смерти соседа по палате или ещё что-то такое. И одной из форм адаптации к смерти служит сказка «Аленький цветочек».
А.Т. Ну, и любая сказка, любое искусство, любое катарсическое переживание есть приручение ужаса. Я как-то увидел, по-моему в Америке, издание книжки по психоанализу сказки, а на обложке была иллюстрация русской сказки, по-моему, «Гуси-лебеди», которая вызывает даже у взрослого человека ужас. Там изображено, как на заборе висят черепа, но это на самом деле ведь имело очень важный терапевтический смысл – одомашнивание ужаса, с которым сталкивается человек всё время. Если не будет таких технологий, то тогда мы можем прийти к довольно серьёзной патологии разного рода. Поэтому, религия, искусство, наука тоже являются способом одомашнивания ужаса, который испытывает человек. А что происходит, когда человек оказывается перед миром непонятным, непознаваемым? Он хочет его упорядочить, он хочет найти средство и способы совладания с ним. И за это отвечает наука. В этом заключалась иллюзия науки в эпоху Просвещения.
П.Т. Сейчас есть такая концепция «общества риска», немецкого социолога Ульриха Бека, который считает, что современное постиндустриальное общество перешло от основного мотива производства – производства богатства, к производству страха и борьбы со страхом. То есть он говорит, что страх превращается в своеобразную новую форму товара.
А.Т. В универсальную форму товара.
П.Т. Да, и эта потребность – защита от страха, она, в отличие от удовлетворения голода, бесконечна.
А.Т. Голод тоже бесконечен. Ты поел, ужинать всё равно тебе придётся.
П.Т. Кстати говоря, у него есть хорошее высказывание. Он говорит: «Современная кухня превращается в токсикологическую лабораторию. Перед тем, как начать готовить, мы начинаем считать наличие холестерина, белков, соли, жиров, и все вместе балансировать.
И, кстати говоря, для него очень характерно как раз то экологическое обстоятельство поворота от прогрессистского просвещенческого представления о том, что наука есть спаситель и вся задача борьбы с ужасом, с превращением, так сказать, его в одомашненную форму страха, это покорение природы. Он показывает, что экологический поворот формирует обратное чувство, что наука и есть угроза. Что чем больше человек покоряет природу, тем больше он начинает сам себе угрожать и возникает вот такое двунаправленное переживание страха. С одной стороны, мы, конечно же, боимся природы, откуда на нас напирает и Ирак, и СПИД, и всё прочее, и хотим её покорить.
А.Т. Мы хотим её превратить в сад, одомашнить.
П.Т. В том-то и дело, что возникает встречное движение, встречный страх того, что чем больше мы покоряем, тем больше мы сами себе угрожаем.
А.Т. Здесь такая же двойная игра, как и с религией. Наука же даёт и средства.
П.Т. Бек говорит, что наука участвует в производстве этих страхов в тройной форме: она является источником страха, потому что производит технологии, которые что-то разрушают, чему-то угрожают; она является единственным диагностом источников страха, потому что она создаёт приборы, чтобы можно было измерить холестерин, пестициды, нитраты и так далее; и она является тем, кто создаёт технологию, производящую средства защиты. То есть наука, как он считает, является новым социальным агентом, который сам себе создаёт и предмет, и средства, и формы.
А.Г. Тоталитарная секта просто.
П.Т. Важно здесь то, что в классическую эпоху наука могла предполагать, что риски, связанные с результатами технологических действий, предсказуемы и контролируемы. Теперь же, фактически, мы приходим к ситуации, например, в генной инженерии, что на передних планах развития биотехнологии риски практически непредсказуемы.
А.Г. То есть, получается перекос в первую из функций наук, потому что они создают технологии, которые нагоняют страх, но при этом не могут создать инструментарий, который бы мог их оценивать.
П.Т. Ну, на самом деле, всё то, что мы имеем сейчас на переднем крае науки, это производство средств, которые предлагают только вероятностные решения.
А.Т. Человек, на самом деле, всегда плохо переносит вероятностные решения.
А.Г. Потому что они вызывают у него тревогу.
А.Т. Абсолютно. У человека в голове психологически не помещается это, ему нужен чёткий план спасения души.
П.Т. И не только спасения души, но и спасения кого угодно.
А.Т. Никакой диалектики, только формальная логика. Вы мне скажите либо так, либо так, и что я должен делать. А если вы не скажете, что я должен делать, то вы вообще не учёный и что тут делаете?
П.Т. Сейчас активизировались инвестиции в проект «Геном человека», это постоянные рассказы о том, что вот, сейчас-сейчас мы всё откроем, как говорят американцы.
А.Т. Всё сейчас вам поправим и будет всё нормально.
А.Г. А озоновые дыры, а глобальное потепление?
А.Т. Это такие универсальные страшилки, которые периодически время от времени возникают, чтобы журналистам было о чём писать. Потом, ведь это огромные деньги. Вот, кстати, вспомните, совсем недавно была так называемая проблема милениума. Этот страх культивировался фирмами, производящими компьютерное оборудование и программное обеспечение. Они нас пугали, что всё рухнет и мы все окажемся в каменном веке, а потом оказалось, что этот страх был инспирирован самими компаниями, которые на этом страхе сделали огромные деньги.
А.Г. Не надо далеко за примером ходить. Если мы прервёмся на рекламу, а это рано или поздно случится в этой программе, то вы увидите рекламу прокладок, в которой продают страх девушки, что в публичном месте, в определённые дни изменение цвета одежды может вызвать всеобщее внимание и чтобы этого не произошло, надо купить прокладку. Или не дай Бог, вы войдёте в компанию и у вас будет пахнуть изо рта, чтобы этого не произошло, вы должны купить жвачку. 90 процентов всей рекламы построено именно на этом принципе – напугать и защитить.
П.Т. Я бы ещё хотел сказать, что очень важно всё-таки качество. Я немножко знаком с тем, как устроена современная наука, связанная с геномикой в США. Там, внутри самих институтов, создаются и созданы мощные отделы паблик рилейшнс. Помимо центрифуг, там есть большие отделы паблик релейшнс и плюс отделы патентования. Эта проблема патентования генов совершенно странная вещь, как будто патентование кислорода. Стволовые клетки открыли, запатентовали, кислород открыли, запатентовали, – покупайте.
А.Г. Я хочу смерть запатентовать.
А.Т. Она уже запатентована.
П.Т. Специфический момент. Сейчас всё, что было на бытовом уровне, все эти страшилки, они технологизируются и включаются в процесс.
А.Г. А политтехнология? Вот грозящая война в Ираке, это что такое? Это продажа страха от внешнего врага, поскольку внутренний как бы не определён в Соединённых Штатах Америки.
А.Т. Мне кажется, что этот момент мы тоже не должны недооценивать, так как устройство психики и мышления нормального человека организовано таким образом, что для него всё должно быть понятно. Человек справляется с разлитым везде страхом путём нахождения врага, и тогда сразу становится понятно, что нужно делать. Страх канализируется и одомашнивается таким образом.
П.Т. Но других-то путей к человеческому сердцу нет, как же ты хочешь с людьми работать?
А.Т. Есть ещё любовь, но это более сложная вещь.
А.Г. Любовь ближе к ужасу.
А.Т. Стоп, я объясню, что я думаю по этому поводу. Я думаю, что поскольку страх, тревога, ужас – это абсолютно неспецифические и очень архаические вещи, возникающие крайне рано, то мне кажется, что здесь эксплуатируется ещё в значительной степени архаические, детские события, самые ранние, которые остаются очень долго. Вот есть много классификаций различных страхов. Как их можно классифицировать? По объекту, который вызывает страх, например пауки, змеи, жабы, высота, американцы, иранцы, чеченцы. Это всё в значительной степени зависит от вкуса. Но оказалось, что такой подход мало продуктивен. Есть, на мой взгляд, довольно интересная классификация в современном психоанализе, где выделяется три базовых типа страха не по содержанию, а по структуре. Самый первый, самый архаический, возникающий, когда у человека ещё не сформирована граница, отделяющая его от внешнего мира, когда ещё не понятно кто ты, где ты заканчиваешься и где начинаешься. Это страх расчленения, уничтожения, исчезновения границ, который очень архаичен.
