Роберт Пири - Северный полюс
Утром 1 марта я проснулся еще до рассвета. Вокруг иглу со свистом гулял ветер. Такое явление в самый день нашего старта, после многих дней безветрия, я расценил как невезенье, но, выглянув в смотровое окошечко, увидел, что погода стоит по-прежнему ясная, а звезды сверкают, как алмазы. Ветер дул с востока — впервые за все те годы, что я провел в Арктике. Разумеется, эскимосы приписали это необычное обстоятельство — явление в самом деле из ряда вон выходящее — козням своего заклятого врага Торнарсука, попросту говоря, черта.
После завтрака, с первыми проблесками дневного света, мы выбрались из иглу и огляделись. Ветер дико завывал вокруг восточной оконечности утеса Индепенденс, ледяные поля на севере, так же как и низменная часть суши, прятались в той сероватой дымке, которая, как знает всякий опытный полярник, означает жесточайший ветер. Для экспедиции, не столь хорошо одетой, как наша, такие условия погоды показались бы весьма суровыми, а иные экспедиции вообще сочли бы невозможным путешествовать в такую погоду и вернулись бы в иглу.
Однако я, наученный опытом поездки в Арктику три года назад, заранее распорядился, чтобы во время перехода от корабля к мысу Колумбия и пребывания на мысе все участники экспедиции были в старой зимней одежде, а покидая мыс Колумбия, надели новый комплект, специально сшитый для санного марша. Поэтому мы все были в новой, абсолютно сухой одежде, и ветер был нам нипочем.
Отряды один за другим отделялись от основных сил армии саней и упряжек, выходили по следу Бартлетта на лед и исчезали в дымке на севере. Отъезд происходил бесшумно — леденящий восточный ветер уносил все звуки. Уже через несколько мгновений люди и собаки пропадали из виду, поглощенные дымкой поземки и метущим снегом.
Придав отъезду видимость порядка, я со своим отрядом выехал последним. Предварительно я дал двум больным эскимосам указание спокойно сидеть в иглу на мысе, пользуясь выделенными им припасами, пока первый вспомогательный отряд не вернется на мыс и не доставит их на корабль.
Спустя час после выезда из лагеря мы пересекли ледниковую кромку. Таким образом, вся экспедиция, состоявшая из 24 человек, 19 саней и 133 собак, находилась наконец на льду Полярного моря [120], примерно на 83-й параллели.
На этот раз мы вышли в путь на восемь дней раньше, чем три года назад, выигрывая шесть календарных дней и два дня пути, поскольку находились примерно на два перехода севернее мыса Хекла — нашего прежнего отправного пункта.
Когда мы вышли из-под прикрытия суши, ветер обрушился на нас со всей силой, но, поскольку он дул не в лицо, а шли мы по проложенному следу, с опущенной головой и полузакрытыми глазами, он не останавливал нас и не причинял нам серьезного беспокойства. Однако я понимал, хоть и старался не задумываться над этим, что ветер неизбежно откроет полыньи на нашем маршруте.
Когда мы сошли с ледниковой кромки на торосистые нагромождения приливной трещины, след стал в высшей степени труднопроходим, в особенности для саней эскимосского типа, несмотря на то что над ним основательно поработали и наши ледорубы, и ледорубы головного отряда, прошедшего перед нами. Новые «сани Пири» благодаря их длине и особой форме легче и с меньшим напряжением скользили по льду. Вырвавшись наконец из этого чудовищного ледового пояса, ширина которого достигала нескольких миль, и оказавшись на старом льду, мы вздохнули с облегчением. Идти по старым ледяным полям было значительно легче. Снег, плотно убитый зимними ветрами, лежал не слишком глубоко, всего лишь на несколько дюймов. Все же поверхность, по которой мы шли, была очень неровная и местами буквально противопоказанная саням, ставшим хрупкими на морозе в 50° [121]. Но я полагал, что, если на первых ста милях пути нам не встретится ничего худшего, у нас не будет серьезных оснований для жалоб.
Чуть подальше — я в это время шел пешком за своим отрядом — нам навстречу попался Киута из отряда Марвина, спешивший обратно на пустых санях. Он поломал свои сани, причем настолько серьезно, что целесообразнее было вернуться на мыс Колумбия за запасными, чем производить починку на месте. Я велел ему не терять ни минуты и непременно нагнать нас на стоянке этой же ночью, и он вскоре исчез в поземке у нас за спиной.
Еще дальше мы встретили Кудлукту: он спешил обратно по той же причине, а еще дальше нескольких членов других отрядов: им пришлось остановиться для починки саней, получивших сильные повреждения на неровном льду.
Наконец мы достигли места первой стоянки Бартлетта в десяти милях пути от края ледниковой кромки. Тут нас ждали два иглу, и я занял один, а отряд Марвина другой. Отрядам Гудсела, Макмиллана и Хенсона предстояло в этот вечер самим построить для себя жилища. Бартлетт и Боруп, находясь в авангарде, строили по иглу на каждой своей стоянке. Я как самый старший в экспедиции занимал один из них, а очередность занятия другого отряды Марвина, Макмиллана, Гудсела и Хенсона определили жеребьевкой на мысе Колумбия, причем первая очередь досталась Марвину. Позднее, когда в авангарде шел только отряд Бартлетта, на стоянках по маршруту похода имелся лишь один иглу.
К тому времени, когда последняя упряжка достигла места первой стоянки, сумерки полярного дня, который теперь длился около двенадцати часов, окончательно угасли. Для саней это был трудный день. Новый тип «саней Пири», благодаря своей форме и большей длине, показал себя наилучшим образом. Хотя двое саней этого типа получили мелкие повреждения, но ни одни из них не вышли из строя. Одни сани старого эскимосского типа были сильно покалечены, а двое других совершенно разбиты.
Как только собаки были накормлены, все разошлись ужинать и отдыхать по своим иглу, предоставив развороченную поверхность льда тьме, завывающему ветру и метели. Лично мне переход дался нелегко — впервые за 16 лет у меня сильно разболелась нога, которую я сломал в Гренландии в 1891 году.
Не успели мы закрыть дверь нашего иглу снежным блоком, как к нам прибежал один эскимос из отряда Хенсона. Синий от страха, он сказал, что не иначе как Торнарсук находится в лагере, потому что они никак не могут поджечь спирт в их новой печке. Я очень удивился: все печки были испытаны на борту судна и работали отлично, но все же вылез наружу и прошел в иглу Хенсона. Оказалось, он извел целый коробок спичек, безуспешно пытаясь разжечь печку. Печки у нас были совершенно нового устройства, без фитилей, и я с первого взгляда понял, в чем дело. Мороз стоял такой, что спирт не испарялся и не воспламенялся непосредственно от спички, как бывает при более высокой температуре. Клочок зажженной бумаги, брошенный в печку, мгновенно разрешил вопрос, и инцидент был исчерпан. Выход из строя хотя бы одной спиртовой печки серьезно подорвал бы наши шансы на успех, поскольку люди не смогли бы готовить чай, абсолютно необходимый при работе в условиях низких температур.
Киута, эскимос, возвращавшийся на сушу со сломанными санями, в ту же ночь вернулся в лагерь, однако Кудлукту не появился. Таким образом в первый же день перехода по полярному льду из состава экспедиции выбыл один человек.
Глава 24
Первая открытая вода
С первым серьезным препятствием в санном походе мы столкнулись уже на второй день после выхода с суши. День был облачный, восточный ветер не ослабевал. Я снова сознательно следовал за своим отрядом, желая убедиться, что все идет как надо, все предусмотрено. Дорога была такая же, как накануне, неровная и тяжелая для людей, собак и саней.
Когда мы проделали примерно три четверти дневного перехода, впереди над северным горизонтом показалась темная зловещая туча — предвестник открытой воды. Вблизи полыней всегда наблюдается туман. С поверхности воды происходит интенсивное испарение, пары в холодном воздухе конденсируются и образуют настолько густой туман, что временами он выглядит черным, как дым степного пожара.
Мои опасения оправдались: прямо впереди нас на снегу обозначились черные точки — вспомогательные отряды, задержанные полыньей. Подойдя поближе, я увидел полосу открытой воды примерно в четверть мили шириной, образовавшуюся уже после того, как тут прошел отряд капитана. Ветер оказывал свое действие.
Я распорядился разбить лагерь (ничего другого не оставалось делать). Пока строились иглу, Марвин и Макмиллан измерили с края полыньи глубину моря, которая оказалась равной 96 морским саженям.
Дойдя до этой полыньи, мы побили английский рекорд капитана Маркема, достигшего 83°20′ севернее мыса Джозеф-Генри 12 мая 1876 года.
Наутро перед рассветом мы услышали скрежет льда и поняли, что полынья закрывается. Постучав топором по ледяному полу иглу, я дал знак всем остальным отрядам живо подниматься и завтракать. Утро снова выдалось ясное, если не считать поземки, однако ветер дул не ослабевая.
