Андрей Шарый - Дунай: река империй
В словацкой историографии закрепилось использование астионима “Братислава” применительно ко всему тысячелетнему городскому прошлому. Подчас это обстоятельство производит комический эффект. Интерьеры главного братиславского “венского кафе” – кондитерской Mayer на Главной площади – выдержаны в чинном стиле австро-венгерской ностальгии: с бюстом почтенного Франца Иосифа, с копией портрета красавицы императрицы Елизаветы придворной кисти Франца Ксавера Винтерхальтера. По стенам кафе развешаны стилизованные фотографии с городскими пейзажами начала минувшего века; город всюду обозначен на них как Братислава. Франц Иосиф и Елизавета обиженно молчат, но самые многочисленные посетители кондитерской, японские и испанские туристы, на исторические несоответствия внимания не обращают.
Словацкая история, указывают многие видные ученые, скажем, корифеи западного славяноведения Френсис Дворник и Роберт Сетон-Уотсон, – это прежде всего история словацкого народа, но не история Словакии или словацкой государственности. С большим сочувствием о невыгодном для словаков “тысячелетнем браке” с венграми и непростых отношениях с чехами пишет Клаудио Магрис. Эта особенность национального развития – долгий опыт подневольной жизни в многонациональном государстве – дает словацким интеллектуалам многочисленные поводы для общественных дискуссий и патриотических обид. Им обидно, например, что Йозефа Шафарика, как и некоторых других народных будителей [31], в Праге считают всего лишь “чешским просветителем словацкого происхождения”. Хранитель библиотеки Карлова университета, этот проникшийся теорией взаимности историк и лингвист, не только разработал рекомендации метрического принципа для чешского стихосложения и ввел в практику научную дисциплину “славянская археология”, но бытового удобства ради даже изменил произношение и написание собственной фамилии на привычное для чешских глаза и уха Шафаржик (Šafařík). Теперь проспект и университет в городе Кошице отстаивают словацкий вариант фамилии ученого, а улица и мемориальная доска в Праге – чешский.
За четыре с половиной часа железнодорожного путешествия я успел выпить несколько порций кофе из твердых бумажных стаканчиков и пролистать книжку Станислава Киршбаума “История Словакии: Борьба за выживание”. Kirschbaum в переводе с немецкого – “вишневое дерево”. Мелькание фруктово-ягодных садов за окном поезда казалось мне забавным совпадением, правда, немного отвлекало от чтения. Книга у Киршбаума, заявленная как первое комплексное исследование словацкой истории на английском языке, получилась пристрастной, поскольку написана она с позиций радикального словацкого автономизма, однако неглупой и познавательной. Отчасти идеологию автора разъясняет то обстоятельство, что его отец, публицист Йозеф Киршбаум, и сам сыграл некоторую роль в истории Словакии. В межвоенный период Киршбаум-старший под остроумным псевдонимом Марьян Черешня сочинял тексты о пользе национальной независимости. Потом он состоял на партийной и дипломатической службе в профашистской Словацкой республике, солдаты которой принимали участие во Второй мировой войне на стороне держав оси и сражались (правда, не слишком героически, иногда массово сдаваясь в плен) против Красной армии на Украине и в южных областях России. Тем не менее лучший словацкий военный летчик Ян Режньяк получил Железный крест и сбил по крайней мере 32 советских самолета. А Йозефу Киршбауму пришлось полвека своей жизни провести в Канаде, куда он перебрался в 1949 году вместе с сыном Станиславом, в ту пору младшим школьником.
ЛЮДИ ДУНАЯ
ЯН КОЛЛАР
поэт и славянин
Родился в 1793 году в селе Мошовице. Изучал теологию в лютеранском лицее в Пожони, с 1817 года жил в Германии. В Йене Коллар встретил Вильгельмину Шмидт (словацкие историки называют ее “дочерью онемеченных потомков полабского славянства”), но жениться на своей возлюбленной смог из-за сопротивления ее родителей только в 1835 году. Главное художественное произведение Коллара – написанная в традициях Петрарки и Данте эпическая поэма “Дочь Славы”, в последнем варианте которой 645 сонетов объединены в пять песен (третья песнь названа “Дунай”). Размышляя о судьбах народов, лирический герой Коллара Амур путешествует по землям славянских племен, от балтийских островов до Баварии. Действие заключительных песен эпоса разворачивается в славянских раю (Лета) и аду (Ахерон). Проводником по раю Коллару служит образ Мины, которая является ему то йенской прелестницей, то дочерью родоначальницы славян богини Славы. “Погоди, я выну сердце и разорву его на две половины – / Одну отдам отечеству, другую ей”, – восклицает поэт, будучи не в состоянии решить, кого он любит больше: Мину или славянство. “Могильником славян” Коллар считает Германию и свой ад населяет германскими королями вроде Карла Великого:
Давно ли нежный голос Славии звучалОт пенных Болта волн до синего ДунаяИ от предательского Лаба до равнинНеверной Вислы! Ныне он уж онемел…И кто ж повинен в грабеже, вопьющем к небу?Кто оскорбил весь род людской в одном народе?Зардись стыдом, завистная Тевтония,Соседка Славы! С рук твоих ничто не смоетПотоков крови, пролитых в борьбе со Славой.
“Дочь Славы” написана на чешском языке, с использованием говора, на основе которого позже развился литературный словацкий язык. Один из критиков поэмы, вызвавшей чрезвычайный интерес и волну подражаний в славянском мире, писал: “Все, что нашел в славянских племенах великого, Коллар прославил горячим словом; все, что нашел пагубного и унизительного, покарал пророческим гневом”. Коллару приписывают авторство главного лозунга славянской взаимности: Slávme slávne slávu slávov slávnych (буквально: “Славно прославим славу славных славян!”). В 1836 и 1837 годах Коллар издал на чешском и немецком языках трактат “О литературной взаимности между отдельными славянскими племенами и наречиями”. В отличие от Людовита Штура, пропагандировавшего литературное развитие словацкого языка, Коллар выступал за лингвистическую стандартизацию на основе русского, польского, сербскохорватского (“иллирийского”) и чешского языков. В Пеште, где Коллар три десятилетия прослужил пастором, его идеи не встречали понимания: над проповедником насмехалась толпа, прихожане устраивали ему кошачьи концерты. Коллар нашел защиту от мадьяронства у австрийских властей.
Шесть лет независимости под покровительством нацистской Германии принесли словакам противоречивый опыт государственного строительства, соединивший решение задач национального развития с кампаниями по преследованию евреев и радикальной клерикальной практикой. После войны низложенный президент Словацкой республики священник Йозеф Тисо и его премьер-министр Войтех Тука были признаны военными преступниками. По приговору скорого народного суда обоих повесили во внутреннем дворе Дворца юстиции в Братиславе. Современные словацкие политики, за крайне редким исключением, не считают новое независимое государство преемником республики Тисо, предпочитая в связи с событиями военной поры вспоминать о традициях антифашистской партизанской борьбы. Станислав Киршбаум – осуждая сотрудничество “той” Словакии с рейхом – в своей книге старательно выстраивает систему идеологической защиты, согласно которой даже плохонькая и с негодными союзниками самостоятельность все-таки лучше сосуществования в фактическом подчинении с другими, пусть даже дружественными, народами. Автор “Борьбы за выживание” с горечью пишет: словаки “пропустили свою историю”, позднее национальное пробуждение едва не оставило этот народ без государственности.
История XX века отмерила Словакии 172 километра Дуная. Гидрографы указывают: на словацко-австрийской границе, у Девинских ворот, начинается Средний Дунай. Здесь река пробивала русло к Малым Карпатам и после столкновения с отрогами этих невысоких гор в двухстах километрах ниже по течению резко повернула на юг, в глубь Венгрии. Еще четверть века назад девинская граница двух миров была запретной. При попытках побега на Запад, из Чехословакии в Австрию, на этом небольшом участке погибли 62 человека. Их застрелили с наблюдательных вышек часовые, они утонули в Дунае или Мораве, они сгорели от разряда пропущенного через колючую проволоку электрического тока. Фрагменты демонтированной после “бархатной революции” пограничной полосы сохранились до сих пор; вступление Словакии в Европейский союз сделало эти клочки железного занавеса, ржавые кусты колючей проволоки, совсем уж бессмысленными.
Течение Дуная совпадает со словацко-австрийской границей только на малом участке: река “втыкается” в Словакию почти под прямым углом. Свое дунайское правобережье – около ста квадратных километров, сейчас целиком в городской черте, – новосозданная Чехословакия в 1920 году прирезала согласно Трианонскому договору [32], лишившему Будапешт в том числе и самых западных территорий в пользу Вены и Праги; еще немного удалось отщипнуть по итогам Второй мировой. В середине минувшего века, помимо нескольких деревень и речного порта, на территории нынешней Братиславы V размещались лагеря: сначала нацистские “трудовые” – для евреев, потом (они же) чехословацкие пересыльные – для венгров. Теперь здесь, на ставшем невидимым стыке трех государств, сплошная мирная, добрососедская жизнь. Исследуя придунайские земли на своих двоих и свернув не в ту сторону, я маршевым темпом едва не проследовал по Шенгенской улице мимо кукурузного поля из Словакии в Венгрию, к уже несуществующему КПП Русовце-Райка. О том, что из одной страны ты попадаешь в другую, извещают только синие дорожные указатели; и лес, и поля, и дорога неотличимы.
