Двоюродные братья - Иосиф Израилевич Рабин
Но вышло иначе.
После каждого предложения левых он добавлял свои противоположные предложения. Он говорил, а мысленно ругал Брахмана и упрекал Шию.
Он закончил:
— Резолюция резолюцией, но если Бунд за общину, то я тоже «за», хотя мне надлежит быть «против».
После его речи не помогли ни опровержения левых, ни то, что Шие назвал его предателем. Илью это не тронуло. Сияющий, он сидел в президиуме между правыми членами комитета, таинственно нашептывавшими ему что-то.
Он чувствовал себя как человек, долю носивший тяжелую ношу и сбросивший ее наконец, как человек, вернувшийся к своим после большого, тяжкого, опасного пути.
Принятая резолюция тоже была короткой и ясной. Бунд идет в общину. К этому было добавлено: Илья будет членом общины.
* * *
Собрание закончилось. Президиум расстался со своим столом. Бундовцы спешили домой.
Он снова остался один. Он тоже побрел домой. Он шагал, миновал освещенные дома и неожиданно встретил женщину. Об этой женщине он может сказать, что когда-то она была его женой, а что она ему теперь, он не знает. Он произнес ее имя... Он знал, что она не остановится, что пройдет мимо и будет ядовито улыбаться, чтобы обидеть его. Ему хотелось подольше смотреть на нее. Он посторонился, чтобы пропустить ее. Но она остановилась и усмехнулась:
— Я уже знаю...
Он прислонился к стене, в глазах у него замелькали синие пятирублевки, зеленые трехрублевки, немецкие марки и даже американские доллары. Она знает. Отрицать невозможно... Но он должен отрицать... Она продолжала:
— Уже слыхала... Бунд идет в общину... И товарищ Илья кандидат в общину. Ха-ха... Революционеры из Бунда идут в общину, в то время как Красная армия может через несколько дней войти в город. Революционеры из Бунда... Ха-ха!..
Она ушла. В ушах Ильи все еще звенел ее хохот.
Потом он тихонько побрел, как оторвавшийся от армии солдат.
ГОРА С ГОРОЙ...
Он сам бесспорно не понимал, что говорит. Горечь и недовольство были написаны на его лице. Губы его тряслись, и слова бессвязно вылетали.
— Почему нельзя описывать пролетариат? Разве необходимо всегда описывать пейсы, быть вечным вегетарианцем? Слыхано ли это?
Мендель Гой по привычке погладил собеседника по талии, точно примерял сюртук.
— Я кусаюсь, как муха, твердят они, от моих укусов могут остаться следы... Вот что... А когда придут красные, они бесспорно начнут заискивать передо мной, чтобы получить паек или хорошую службу. За хорошую службу я мог бы и теперь словить их, как рыбу неводом...
День за днем он бесцельно разгуливал, озлобляясь.
Лейб-Иосель видел его один только раз. Сегодня он увидел его вторично. Он прервал его вопросом:
— И действительно-таки не дают описывать пролетариат?
Мендель Гой раскрыл изумленно глаза. Он сразу не мог решить, какой смысл имеет этот лукавый вопрос. Потом ему ясно стало: этот тип хочет посмеяться над ним, пошутить и сделать при этом серьезное и дружеское лицо. Гою больше всего обидно, что это ничтожное существо, со своими дамскими головными платками, думает, будто Мендель не поймет, что над ним смеются.
Они молчали, рассматривая друг у друга пуговицы на пальто.
«Стоять так довольно глупо», — думал Мендель Гой, но ему вдруг показалось, что лицо Лейб-Иоселя начинает проясняться. И Гой уже надеется услышать от Лейб-Йоселя доброе слово о себе, хотя он и знает, что слова эти будут неискренни. Гоем овладело любопытство: что он может сказать, если все те, которые называли его бездарным, не читали его произведений, когда между ним и теми, собственно говоря, классовая борьба.
Но Лейб-Иосель прервал его мысли:
— Итак вы придете?
Так как Гой не слыхал, куда зовут его, у него ничего другого не оставалось, как спросить:
— Почему, собственно говоря, вы зовете?
— Писатели любят переспрашивать, выпытывать и зазнаваться!.. Какая разница, кто зовет, важно, — куда зовут.
— И куда зовут? — Гой улыбнулся, ему нравилось, что его называют писателем, хотя это звучало для него необычно и чуждо.
— Так вот. Вы ведь меня знаете, Лейб-Иоселя... Вернулся из длительного путешествия и созываю всех на выпивку. У меня на выпивку собираются большевики и меньшевики. У меня в доме между людьми мир. И для писателей у меня отдельный стол. Приходите, приходите!
Лейб-Иосель ушел. Дамский головной платок вылез из кармана и развевался по ветру.
Вечером, когда Мендель Гой пришел, Лейб-Иосель почти забыл о нем, но встретил его, так же как и всех, хвалебными словами и добрыми пожеланиями:
— Великий писатель, известный художник...
Гою вначале показалось, что насмехаются над ним, но многие старались пожать ему руку. Многие из тех, которые только слыхали, о еврейской литературе, но никогда не читали ее, почтительно окружили его. Он рас- терялся и почувствовал вдруг желание сделать жест, подобающий писателю. Он с удивлением разглядывал всех. Он не ожидал встретить столько народу. За длинными столами, уставленными точно на еврейских свадьбах, тортами, пирогами, винами, водкой, еврейской фаршированной рыбой, орехами и конфетами и даже поросенком, сидели люди. Они утомились и с усталой медлительностью разжевывали пищу. Было шумно.
Гоя усадили за стол между наполовину незнакомыми людьми, которых он видел не то в союзе, не то в клубе, не то на митинге. Его наперебой угощали водкой. Он пил из зеленых рюмок с надписью «Пейсах»13. Он обратился к соседу:
— Я вас где-то видел. Ваше лицо мне знакомо...
Лейб-Иосель вышел на середину комнаты и хлопнул в ладоши.
— Ш-ш-ш-ш-ша, тихо... Первым делом я поздравляю самого себя с возвращением из России. Во-вторых... я уезжаю и хочу проститься с вами. Так вот... я хочу проститься с вами... Будьте здоровы...
Он затих, стер пот со лба.
— Могу ли я от вашего имени, от имени пролетариата и крестьянства, от имени эксплоатируемых просить в России помощи для вашей борьбы? Когда я вернусь назад, я устрою еще большую выпивку... Значит можно сказать...
— А кто вы?
— В самом деле.
— Действительно.
— В самом деле — я Лейб-Иосель... Чего вы так вскочили, — может быть, я совсем шучу...
— Ах, вот как...
— Шутка...
— Но кто вы? — обратился к нему Мендель Гой.— Кто вы в самом деле? Я, пролетарий, хочу знать. В чьем доме я нахожусь, чью вино я пью из зеленых бокалов, которые должны были находиться сейчас на чердаке и стыть на морозе до пасхи. Скажите, кто вы?
Лейб-Иосель что-то ответил, но
