Салли Сэйтл - Нейромания. Как мы теряем разум в эпоху расцвета науки о мозге
Восемь лет спустя адвокаты Симмонса узнали о случае, рассматривавшемся Верховным судом США, который вдохновил их подать апелляцию в Верховный суд Миссури. В том процессе, Аткинс против Вирджинии, суд попросили вынести решение о том, не нарушает ли смертная казнь умственно отсталых преступников Восьмую поправку о защите от жестоких и необычных наказаний. Дэрил Аткинс, 24-летний мужчина с коэффициентом интеллекта 59 (что на 11 пунктов ниже стандартного рубежа умственной отсталости, равного 70 пунктам), был приговорен судом Вирджинии к смертной казни за убийство мужчины при ограблении. Адвокаты Аткинса заявили, что «смертный приговор неприемлем» для людей с умственной отсталостью, поскольку у них нарушена «способность контролировать собственное поведение, понимание контекста, в котором они действуют, зрелость и ответственность, с которой они выносят нравственные суждения» (2).
Еще до того как в мае 2002 года было вынесено решение по делу Аткинса, адвокаты Симмонса бросились с апелляцией в Верховный суд Миссури с вопросом о конституционности смертной казни для тех, кто совершил преступление, не достигнув 18 лет. «Большое количество недавних научных исследований демонстрирует, что несовершеннолетние по биологическим причинам не обладают способностью действовать на том же уровне нравственного осознания виновности, как взрослые», — заявил представитель Симмонса в суде. Симмонс выиграл. Суд Миссури отменил смертный приговор и ввел более широкий запрет на смертную казнь несовершеннолетних. Симмонс, которому
на тот момент было 27 лет, был повторно приговорен к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение (3).
Однако юридическая сага Кристофера Симмонса на этом не закончилась. В попытке все же осуществить казнь власти штата обратились в Верховный суд США с просьбой отменить решение суда низшей инстанции, запрещающее применение высшей меры наказания к тем, кто совершил преступление, будучи несовершеннолетним. В этом процессе, известном как Роупер против Симмонса, адвокаты молодого человека делали акцент на недостаточные способности тинейджеров, упирая в основном на биологическую незрелость их мозга. «Наука о мозге против смертной казни» звучал заголовок в газете «Бостон гло- уб» осенью 2004 года, за день до слушаний дела Симмонса в Верховном суде США. Аргументы адвокатов сосредотачивались на относительно новых данных, указывавших на то, что биологическое развитие человеческого мозга продолжается приблизительно до 25 лет, в противовес прежним представлениям, что созревание мозга завершается в позднем детстве, то есть в возрасте около 11 лет (4).
«До такой степени, до которой это никогда прежде не осознавалось, ученые сегодня могут показать, что подростки незрелы не только для невооруженного взгляда наблюдателя, но и с точки зрения самой ткани их мозга», — сказано в совместном документе, поданном Американской медицинской ассоциацией, Американской психиатрической ассоциацией и другими общественными объединениями (5). «Сама ткань их мозга» не была метафорой. Как описывали консультанты, развитие мозга включает налаживание взаимодействия между его областями, которые коммуницируют друг с другом посредством пучков отростков нервных клеток (аксонов), которые называются трактами. Такие нервные волокна тянутся от лобных долей, которые связаны с контролем над импульсами и оценкой риска, к миндалевидному телу, связанному, помимо других эмоций, с примитивными импульсами агрессии, злости и страха.
В оптимальном режиме лобные доли регулируют деятельность миндалины — это рабочие отношения, опирающиеся на хорошо функционирующую связь между этими двумя структурами. Но у тинейджеров связи неполноценны, поскольку волокна еще не полностью покрыты миелином — жиросодержащей тканью, ускоряющей передачу электрических импульсов по аксонам. Пока миелинизация не закончена, лобные доли не могут оказывать такого же, как у взрослых, влияния на подвластные миндалине эмоции (6).
Лобные доли тинейджеров тоже пока находятся в стадии формирования. Здесь в этом возрасте идет процесс отсечения избыточных синаптических связей, подобно тому как садовник отрезает лишние торчащие ветви — процесс, который, как считается, позволяет оставшимся актуальным связям функционировать более эффективно. Миндалевидное тело тинейджеров тоже еще развивается. Его чувствительность к стрессу и угрозам вкупе с плохими «тормозами» лобных долей превращает его в неуравновешенный акселератор. И, наконец, некоторые исследователи считают, что система вознаграждения в мозге молодых людей более реактивна, чем у взрослых, что, предположительно, подогревает влечение тинейджеров к доставляющей удовольствие, усиливающей чувственные ощущения деятельности, включая одобрение сверстников. В экспертном заключении все эти особенности были изложены в деталях, и суд предупреждали о том, что смертная казнь несовершеннолетних преступников была бы равносильна «привлечению их к ответственности... за незрелость их нейроанатомии и психического развития» (7).
В марте 2005 года Верховный суд вынес решение по делу Симмонса, пятью голосами против четырех выступив за запрещение смертной казни несовершеннолетних. Некоторые адвокаты по делам несовершеннолетних окрестили этот процесс современной классикой: «Браун против Совета просвещения в области нейроправа», как назвал его один правовед (8).
Существующее уже в течение десяти лет нейроправо — дисциплина на пересечении науки о мозге, теории права и философии нравственности — является восходящей звездой на правовом горизонте. «Нейронаука может оказать столь же грандиозное влияние на правовую систему, как тест ДНК», — сказал президент Фонда Джона и Кэтрин МакАртур, инициировавшего в 2007 году 10-миллионный проект «Право и нейронаука» (Law and Neuroscience Project) для исследования возможных следствий из нейронауки, важных для уголовного права. Консультанты по этике, как при президенте Джордже Буше-младшем, так и при президенте Бараке Обаме, обращали внимание на когнитивную нейронауку и ее способность пролить свет на психические процессы, важные с точки зрения уголовной ответственности, — рациональное мышление, суждение и контроль влечений. Королевское общество Великобритании впервые подняло эти проблемы в 2011 году, и научная литература по данной теме растет лавинообразно. В Интернете было создано несколько блогов, посвященных нейроправу, и все большее число юридических вузов предлагает курсы по нейробиологии и праву (9).
По всем Соединенным Штатам прокуроры, адвокаты и судьи просвещаются в отношении науки о нейровизуализации на конференциях и семинарах — и это правильно теперь, когда доказательства, основанные на данных об активности мозга, становятся общепринятыми в защите при угрозе смертной казни. Фактически несколько признанных виновными убийц уже обжаловали свои смертные приговоры на основании того, что их адвокаты ошибочно не рекомендовали им пройти сканирование. «Нынешние адвокаты и судьи выросли, полагая общественные науки гуманитарными, — говорит специалист по конституционному праву Дэвид Фэйгмэн. — Нейронаука же дает судам зацепку» (10).
Зацепка, конечно, опирается на предположение, что работа мозга, а точнее нейровизуализация, может помочь в объяснении поведения подсудимого. На первый взгляд, в этом есть смысл: если мозг определяет душевное состояние преступника, то криминалисты должны иметь возможность обследовать этот мозг, чтобы решить вопрос об уголовной ответственности. Однако в реальности это чрезмерно сложная задача. Чтобы мозг давал осмысленные и убедительные показания, язык нейронауки сначала должен бьпъ точно переведен на язык юридических понятий.
Дело Симмонса подняло множество фундаментальных проблем внутри нейроправа. Первая группа вопросов носит технический характер: как соотносятся функции мозга в том виде, как они представлены на получаемых изображениях, с преступным поведением? Второй комплекс вопросов относится к сфере права: какой эффект оказывают нейробиологические свидетельства на лиц, решающих вопросы факта? Нетрудно представить, что переоценка значимости томографии в уголовных вопросах может иметь ужасные последствия как для обвиняемого, так и для системы уголовной юстиции в самом широком смысле. Третий комплекс вопросов носит концептуальный и философский характер: каким образом закон трактует объяснение причин поведения при определении вины? Как большинство потенциальных членов жюри присяжных понимают (или не понимают) соотношение между биологическим объяснением поведения и способностью человека к самоконтролю, а следовательно, к уголовной ответственности?
На четком понимании соотношения между психическими содержаниями и способностью к приписыванию ответственности держится ни много ни мало как власть юридической системы призывать преступников к ответу. Давайте конкретизируем. Как могут нейробиологические данные помочь закону удостовериться в виновности человека? Чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо понять, как закон определяет вину. Коротко о сути проблемы. Американское уголовное право считает человека виновным в преступлении, если он имел намерение совершить запрещенный акт. Это состояние называется mens геа, или «виновный разум», и в общем случае предполагает либо наличие преступного намерения, либо грубую беспечность. Без доказательства mens геа закон не может признать личность уголовно ответственной. Например, наезд на пешехода со смертельным исходом в случае, когда машина стала неуправляемой, не содержит mens геа, но если же вы нацелили машину на пешехода, нажали на газ и сбили его, в ваших действиях содержится mens геа.
