Алексей Величко - История Византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I
Вновь наступил черёд действовать императору Констанцию. Он самовластно собрал представителей от обоих Соборов (а что ему оставалось делать в этой ситуации?) и в ходе переговоров, длившихся до поздней ночи, добился от них принятия одобренной Ариминским Собором так называемой Никской формулы.
Никская формула должна считаться догматическим определением и историческим завершением обоих — Ариминского и Селевкийского соборов. При помощи беззастенчивых способов вся Церковь вновь была приведена к вероисповедальному согласию, но в результате победа не досталась никому из противников. Никская формула, признавшая Сына только подобным Отцу, но не детализировавшей, насколько и в чём, открыла двери новой партии омиев, состоявшая в большинстве своём из людей, не сведущих в богословии и попросту совершенно беспринципных. «Веруем в единого и одного истинного Бога Отца Вседержителя, из которого все, и в единородного Сына Божия, который родился от Бога прежде всех веков и прежде всякого начала, и через которого произошло все, видимое и невидимое — веруем, что единородный родился один от одного Отца, Бог от Бога, подобный родившему Его Отцу (выделено мной. — А.В.)…», — говорится в Никском Символе Веры[242]. Таким образом, вместо разрешения богословских проблем омии решили попросту их игнорировать. Но, как ни странно, такое положение дел устраивало многих, поскольку Никская редакция давала простор для творчества представителей самых разных группировок[243]. По крайне мере, её подписал отец св. Григория Богослова епископ Григорий Старший и Дианий Кесарийский — друг и покровитель св. Василия Великого[244].
Новая ситуация вновь требовала срочного созыва Собора епископов, который по указу Констанция и собрался в конце 360 — начале 361 г. в Константинополе. Первоначально приехало около 50 епископов, но потом их число увеличилось до 72. Отцам была предложена для утверждения Никская формула, хотя и в чуть изменённом виде, а также предлагалось запретить к употреблению слова «сущность» и «ипостась», как непонятные народу. Попутно был осужден (наконец-то!) давний придворный интриган епископ Аэций, которого обвинили во внесении смуты в Церковь, и император отправил его в ссылку. Помимо Аэция сосланы были также, хотя и по иным причинам, вожди омиусиан — Василий Анкирский, Евстафий Севастийский, Македоний Константинопольский, Кирилл Иерусалимский и другие[245]. Император разослал Никский символ всем епископам, угрожая отказникам низложением из сана и гневом царя[246]. Единство Церкви опять внешне было восстановлено, хотя и ненадолго.
Константинопольский собор завершил свою работу в феврале 361 г., а в ноябре, лёжа уже на смертном одре, царь с ощущением выполненного долга вспоминал о перипетиях многолетней церковной смуты, которую он, как ему казалось, наконец-то преодолел. Увы, Констанций ошибался. В ситуации, сложившейся вследствие тринитарных споров в Церкви, никакая сила и власть не смогли бы привести к разрешению всех догматических и богословских противоречий.
Но для того, чтобы сама Церковь «разрешилась от богословского бремени» своих искушений, нужно было сохранить её единство, что и было обеспечено последовательной церковной политикой Констанция. Не являясь богословом по призванию, он предпринимал всё для того, чтобы противники садились за стол переговоров и искали компромисса. Нет ничего невозможного в том, что без этого принуждения общение церквей вообще бы прекратилось — это не кажется невероятным, если вспомнить ригоризм противников. Бесконечные и безрезультативные Соборы заставляли Церковь искать свою веру, мужать разумом, преодолевать сомнения и богословски формулировать истину. В те же минуты, когда такое общение становилось совершенно невозможным, являлся император, который требовал во имя исполнения своей воли признания той компромиссной формулы, на основе которой, как казалось, можно было восстановить единство Церкви. В этом и заключается величайшая заслуга императора Констанция перед всем православным миром и Церковью.
Глава 3. Личность Констанция
Теперь самое время обратиться непосредственно к личности последнего сына св. Константина и тем оценкам, которые он снискал после смерти. Надо сказать, если судьба при жизни долго щадила последнего отпрыска великого императора Рима, то впоследствии его не пожалели историки. Констанция часто изображают недалёким, высокомерным человеком, страдающим манией величия, бесталанным правителем и неудачным полководцем, безнравственным женолюбом (!), неразборчивым в способах достижения своих целей, «зверем», гонителем православных и т.п. С «лёгкой» руки Э. Гиббона, полагают, будто правление его было возможным только путём создания целой армии шпионов и доносчиков. А главнейшим способом пополнения казны, как рассказывают, стало вымогательство средств у обеспеченных граждан[247]. Почему-то именно западные авторы считают, что царь являл собой образчик завистливой, слабой, тщеславной фигуры, полностью находившейся под контролем евнухов, женщин и близких епископов[248].
Но на самом деле пословица, будто «природа отдыхает на детях гениев», мало пригодна для характеристики Констанция. Наверное, он не был гением, но занимает далеко не последнюю строчку в череде византийских, а тем более, европейских самодержцев. Возможно, в воинских успехах Констанций действительно уступал своему отцу — человеку, выигравшему все сражения без исключения. Однако в то же время Констанций имел и свои военные удачи, которые обоснованно можно было бы привести в качестве положительного примера. В частности, он не без успеха противостоял персам — очень серьёзному противнику, побеждал варваров и умело, быстро подавлял внутренние бунты, например Магненция. В персидских походах он неоднократно подвергал себя лишениям и опасности, за что пользовался уважением у солдат. Введя строгую дисциплину, проявив недюжинные организаторские способности, царь из деморализованной и самовольной массы создал мобильную и хорошо обеспеченную армию, наводившую страх на врагов[249].
Допустим, он не обладал такой политической мудростью, как св. Константин, и не сумел вовремя ликвидировать следы своих ошибок, быстро становившихся известными. Но, в отличие от четырнадцати мирных последних лет правления равноапостольного императора, Констанций жил в бушующем мире варварских нашествий, вечных войн и внутренних заговоров. Оставшись один на один с многочисленными проблемами, не обладая авторитетом своего отца, имея вначале под рукой разлагающуюся армию, нередко стремящуюся дезертировать с поля боя, Констанций сделал всё, что было в его силах. При нём в тяжелейших условиях Римская империя сохранила свою территориальную целостность и политическую стабильность. Царь провёл административную реформу и привёл в порядок юстицию. Финансы были, конечно, в плохом состоянии, что обуславливалось частыми войнами и многочисленными соборами епископов, содержащихся на казенный счёт, — очень затратное мероприятие.
Обстоятельства последних месяцев жизни Констанция заставляют сомневаться в тех оценках, где он изображается слабым правителем и высокомерным себялюбом. Когда на чаше весов оказалась гибель восточных провинций и восстановление единовластия, царь без долгих сомнений отправился в поход на персов, тем самым фактически предопределив судьбу императорской короны и буквально отдав её в руки беззастенчивого конкурента. Не стесняемый ничем, не встречая на своём пути почти никаких воинских подразделений соперника, Юлиан беспрепятственно шёл к Константинополю. Именно он, а не Констанций, совершенно забыл о своей обязанности охранять западные границы Римской империи от варваров.
Тезис о «кровавом режиме» Констанция также весьма слабо сочетается с многочисленными проявлениями верности, которые демонстрировали войска императору даже в условиях, когда его участь уже была предрешена. Между тем прагматичный и привычный к своим «свободам» Рим никогда не ощущал пиетета к неудачным полководцам и слабым императорам. Считалось, что все они должны были быть достойными его славы и истории, и если даже в ходе нашествия Юлиана многие города не желали перейти под власть удачливого и молодого узурпатора, то, очевидно, ещё и потому, что искренне любили Констанция и, в отличие от поздних историков, не считали его тираном. Хрестоматийный пример этому — обстоятельства проводов тела покойного царя жителями тех населённых пунктов, каким его вёз Иовиан, и знаки почтения, какие они выказывали уже покойному Констанцию.
