Владимир Авдеев - Раса и этнос
— «Понятие „мы“, как в прошлом, так и тем более в современных условиях, гораздо чаще ассоциируется с внеэтническими и даже глобальными категориями (граждане, люди, человечество)»;[108]
— «По моим собственным убеждениям, „национальная политика“ — это политика осуществления национальных интересов государства. Именно так это принято понимать во всем мире»;[109]
— «Может быть, выход из теоретического тупика — в отказе от термина „нация“ в его этническом значении и сохранении того его значения, которое принято в мировой научной литературе и международной политической практике, то есть нация — это совокупность граждан одного государства?.. Для большинства населения мира такое понимание является нормой»;[110]
— «Гражданский национализм, основанный на понятии „народа“ как территориального сообщества и понятии „нации“ как многокультурной политической общности, считается как бы нормой человеческого общежития… Из этой посылки исходят как большинство государственных доктрин, так и международно-правовая практика».[111]
— «Академический, интеллектуальный этнонационализм обрел причудливые формы как изощренных схоластических конструкций, так и паранаучных построений о „подразделениях этноса“, „субэтносах“, „суперэтносах“, „мета-этносах“ и т. д., которыми питается многообразный и процветающий постсоветский этнонационализм. Весь его язык фактически заимствован из этнографических и исторических текстов, включая такие основополагающие понятия, как „жизнь или вымирание этносов (наций)“, „этническая территория“, „коренная нация“, „своя государственность“, „национальное движение (возрождение) народов“, „национальная политика“, „национальный вопрос“, „межнациональные отношения (конфликты)“, „национальность“, „родной язык“ и т. п. Ни одно из этих понятий в мировой науке не используется в качестве категорий, а если используется, то исключительно в гражданско-политическом контексте: „национальность“ как гражданство, „национальная политика“ как политика государственных интересов, „межнациональные отношения“ как межгосударственные отношения, „родной язык“ как материнский или первый выученный язык и т. п.».[112]
Вот так, ничтоже сумняшеся, вся отечественная этнологическая традиция, по сути дела, противопоставляется западному образцу и объявляется неполноценной на его фоне. Тишков прекрасно осведомлен о том, что в России давно сложилась оригинальная научная школа именно в этнологии и антропологии (которыми он, к несчастью, призван руководить) и что постулаты этой школы идут полностью вразрез с его теориями. Описывая сложившуюся в России научную традицию, он констатирует:
«В советском обществознании понятие нации как некоего архетипа, как „этно-социального организма“ утвердилось и остается пока господствующим и противопоставляется этатистскому значению слова „нация“ (как согражданство), которое якобы всего лишь утвердилось во французском, а затем и в английском языке»;[113]
«За внешней ругательно-осуждающей дефиницией национализма на самом деле присутствовал безоговорочно господствующий этнонационализм как в науке, так и в политике. Таковой ситуация остается и поныне… Биологический принцип крови оказывается для сторонников таких взглядов важнее культурной включенности — например, знания языка или факта проживания на территории государственного образования»;[114]
«При критическом отношении к биологизаторским моментам, на глубоко примордиалистких позициях стоял и Ю. В. Бромлей, а вместе с ним и все советские обществоведы, для которых базовой категорией и архетипом был „этнос“ как „этносоциальный организм“, а его высшим типом — нация. В целом, в мировой этнологии и социально-культурной антропологии этот подход остается маргинальным и подвергается серьезной критике».[115]
Вновь и вновь Тишков пытается утвердить на голом месте конструктивистский подход, разрушив для этого фронтально противостоящий ему солидарный взгляд отечественной науки: «Мы бы хотели отметить особое значение конструктивистского подхода по двум причинам: во-первых, он все еще остается абсолютно чужд отечественному обществоведению и, во-вторых, именно общественная практика посткоммунистического пространства демонстрирует изобилие примеров в пользу конструктивистских интерпретаций этничности и этнического конфликта».[116] Однако никакого «изобилия примеров» Тишков именно что не приводит, а те единственные два примера, что он привел, оба свидетельствуют против него:
1) «Мой сват, Борис Бабаян, моя невестка Осана Бабаян, приятель моего сына Феликс Хачатурян, прожившие всю жизнь в Москве, не знающие ни одного слова по-армянски и не бывавшие в Армении, числятся по паспорту армянами, хотя не только по культуре, но по самосознанию являются русскими. Но как объяснил ситуацию один из них: „Если я подойду к зеркалу и скажу самому себе: Ну, здравствуй, Феликс Фердинандович Хачатурян — русский, то я просто упаду со смеху“. Для успешного молодого человека это представляется смешным вопросом, но для скольких людей это — вопрос недоумения, растерянности и серьезной коллизии, а для некоторых — и жизненной трагедии? Звучание фамилии и фенотипический стереотип не могут быть маркерами, а тем более детерминантами этнической идентичности (это почему же? разве есть более яркие, наглядные и убедительные маркеры и детерминанты? — А. С.)».[117]
Итак, мы видим, что даже близкое и родственное Тишкову инородческое окружение (не говоря уж об ученом мире) высмеивает его «деэтнизирующий» подход к проблеме этничности;
2) «Меценат Борис Березовский, объявлявший 7 января 1997 г. о вручении премии „Триумф“ выдающимся представителям „русской интеллигенции“, в более строгом смысле, конечно, имел в виду российскую культуру. Тем более, что среди пяти лауреатов этой премии были грузин Габриадзе, русский/серб Воинович, еврей Кисин, русский Филатов, узбек/татарин Хамдамов. Но в равной мере они могут считаться и русскими, если следовать известному определению Петра Струве, „все, кто участвует в культуре“».[118]
Вновь вместо доводов нам подсовывают ссылку на весьма сомнительные и мягко говоря непризнанные авторитеты…
Итак, мы видим, что Тишков, не имея, видимо, настоящих аргументов, пытается подтвердить свою позицию то якобы международно признанными научными стандартами, то якобы международно признанными научными авторитетами. Забывая, что, во-первых, наука не любит однажды навсегда установленных стандартов, а во-вторых, что в собственной стране сложилась цельная, непротиворечивая и устойчивая традиция в социальных науках, рассматривающая те же проблемы с диаметральной противоположной позиции. Твердокаменный «демократ первой волны», Тишков пытается убеждать нас в неполноценности этой традиции по сравнению с западным образцом. Он свято убежден в непогрешимости американской этнополитической модели и, быть может, именно поэтому так явно пренебрегает аргументацией. Ведь для него США — пример и идеал.
Именно как величайший позитив, достойный не просто подражания, а повсеместного утверждения, приводит он данные американской статистики: «В США, по переписи 1980 г., 12 млн. граждан не смогли определить свое этническое происхождение по народу-предку и назвали таковым „американское“, а более 80 млн. указали смешанное происхождение».[119] Как хорошо было бы, с точки зрения Тишкова, чтобы и в России население определилось бы подобным образом именно как «российское», а не русское, татарское, бурятское и т. д.! Ведь по его мнению, «оснований признать существование общероссийской гражданской общности, а тем более предпринимать усилия по ее укреплению, более чем достаточно», поскольку «рядовое сознание граждан здесь более гомогенно, чем сознание и установки интеллектуальных и политических элит».[120] А уж коли пока что с тотальным «россиянством» не вытанцовывается, то по крайней мере надо взять пример со Штатов в формировании высших властных структур. И начать надо «с недавнего примера формирования президентом США Б. Клинтоном состава новой администрации. Президент открыто сформулировал принцип, что его кабинет из 14 человек должен „выглядеть, как Америка“, т. е. отражать этническую, расовую и половую мозаику общества… В итоге специальных усилий в кабинет вошли 4 афроамериканца, 2 испаноамериканца, 3 женщины и еще 2 женщины заняли должности, приравниваемые к членам кабинета. Этот же принцип сейчас проводится при заполнении примерно 3 тыс. высоких должностных постов, которые обычно переходят к сторонникам победившей партии».[121] На мой взгляд, в таком подходе нет ничего, кроме дешевого популизма и злостного идиотизма, но для Тишкова это — образец!
