Коллектив авторов - Социально-психологические исследования коррупции
Отношение к коррупции в российском обществе
Исследователи проблемы подчеркивают три важных свойства российского отношения к коррупции, непосредственно связанные с нашей массовой психологией.
Первое – толерантность к коррупции, отношение к ней как к повсеместному («воруют-с», «все берут» и т. п.), неискоренимому и неизбежному «минимальному уровню зла», не заслуживающему серьезного осуждения. Как пишет Ю. Ю. Болдырев, «сама идея нормальности „минимума коррупции“ уже выводит это явление из числа смертных грехов и переводит в разряд неабсолютного зла» (Болдырев, 2010, с. 457). А в отчете об исследовании коррупции фонда ИНДЕМ отмечается, что «главная характеристика оценок коррупции – относительное спокойствие и равнодушие» (Диагностика российской коррупции…, 2011, с. 2).
Второе важное свойство нашего отношения к коррупции состоит в том, что выраженное осуждение получают не сами по себе акты коррупции, а лишь запредельные размеры взяток, в особенности если они «непропорциональны» должности коррупционеров. Например, случай, когда рядовой следователь требовала с предпринимателя взятку в 3 миллиона долларов. Получается, что, если бы взятка имела более скромные размеры, все обошлось бы?
Третья регулярно акцентируемая особенность российского отношения к коррупции – непоследовательность и противоречивость. Как и во многих других ситуациях, проявляется система двойных стандартов: «я и мое окружение – другие». Свое собственное коррупционное поведение, равно как и аналогичное поведение родных и близких, воспринимается в качестве вынужденного ответа на объективные обстоятельства («не подмажешь – не поедешь» и т. п.), не ассоциируется с коррупцией и не получает отрицательной эмоциональной оценки, в то время как аналогичное поведение других лиц рассматривается как коррупционное и выражающее их негативные личностные качества. Отвечая на вопрос о том, кто чаще проявляет инициативу при совершении коррупционных сделок, более трети респондентов называют чиновника, а чиновники, оценивая свой собственный опыт таких сделок, составляют лишь 17 % респондентов (Диагностика российской коррупции, 2001). Очень симптоматично и восприятие нашими согражданами своего поведения в соответствии с формулой: «Да, взятки берем, но решаем по совести». Подобная «асимметрия восприятия» органично вписывается в закономерности атрибуции ответственности, хорошо известные в социальной психологии (Андреева, 1997; и др.).
Важная социально-психологическая особенность нашей культуры, создающая благоприятную среду для коррупции, состоит в приоритете неформальных социальных отношений над формальными, «неуставных» над «уставными» (Журавлев, Юревич, 2014а, б, 2015). Как отмечает Т. А. Нестик, «Патернализм, иерархичность и опора на неформальные отношения с властью, подкрепляемые подарками и услугами, стали фундаментальными характеристиками самой российской культуры» (Нестик, 2002). В результате обмен ненормативных услуг на деньги как всего лишь одна из форм коррупции дополняется такими ее видами, как обмен услуг на услуги, обмен услуг на приобретение более высокого статуса в различных социальных структурах и мн. др. В этой связи следует подчеркнуть, что в словаре понятие коррупции (от лат. corrumpere – «портить») определяется как использование должностным лицом своих властных полномочий и доверенных ему прав в целях личной выгоды, противоречащее установленным правилам (Социально-психологические исследования…, 2010, с. 191). В международных же документах, касающихся коррупции, взятки в денежной форме вообще не упоминаются. Например, коррупция определяется как «злоупотребление властью или понятием доверия ради персональных привилегий или в пользу привилегий другому лицу или группе лиц, к которым наблюдается отношение лояльности» (цит. по: Церкасевич. 2012, с. 532). «Взятка, – пишет В. Радаев, – это всего лишь примитивная начальная форма отношений, которая опосредует короткие (разовые) взаимодействия и характерна преимущественно для чиновника мелкой и средней руки, а также для представителей малого бизнеса. Элементарная взятка перерастает в систему обмена услугами, которые уже не принимают денежную форму и даже не сводятся к личным подаркам-подношениям» (Радаев, 1998, с. 162). Вместе с тем подобные виды коррупции в отличие от ее материальных форм вообще не предусмотрены законодательством, что создает для них практически неограниченные возможности.
Нашей российской культуре, как и другим, не изжившим элементы патриархальности, свойственны клановость, семейственность, кумовщина, телефонное право, «теневые» способы решения проблем, в том числе и властными структурами, всевозможные «серые кардиналы», «банановый» (по родственному признаку) механизм приближения к власти и т. п. Они создают психологическую среду, в которую коррупция вписывается очень органично: «Социальные связи в коррумпированных системах реализуются как частные взаимодействия, дружеский или родственный круг» (Алексеев, 2011). Отсюда проистекают такие очень характерные для нашего общества явления, как, например, то, что жены высоких чиновников часто оказываются «успешными предпринимателями», зарабатывающими в десятки раз больше своих мужей. А «родственники чиновников высокого ранга из таможенных или налоговых органов вдруг, независимо от квалификации, оказываются на весьма денежных должностях в коммерческих структурах. Не менее удачливы и родственники некоторых высокопоставленных служащих из других органов власти» (Коррупция, 2011). Сами чиновники, оставляющие свои высокие посты, как правило, уходят в коммерческие структуры, где активно используют свои прежние связи, что создает крайне благоприятную среду для коррупционных отношений, хотя и не проявляющихся в открытой денежной форме. Справедливо отмечено: «Не работает у нас и норма о конфликте интересов: когда личные чаяния должностного лица вступают в противоречие с его служебными интересами» (Цепляев, Пивоварова, 2011, с. 4), – в отличие от западных стран, где чиновник обязан незамедлительно сообщать о подобных конфликтах. Нет и закона об инсайдерстве, который запрещал бы чиновникам использовать служебную информацию в целях личного обогащения, а также предоставлять ее своим родственникам и знакомым. Бытовой лексикон россиян изобилует такими выражениями, как «искать выход на» (далее указывается имя «большого начальника»), а для поведенческой практики наших сограждан очень характерно, попав в какую-либо неприятную ситуацию, например, в ДТП в качестве виновников, тут же начинать звонить не в ГАИ и не в службу Скорой помощи для спасения пострадавших, а своим друзьям и знакомым, дабы «отмазали». Как пишет Б. Дубин, «реформаторы постсоветских лет воспитали лукавого гражданина: не доверяющего власти, но полностью от нее зависящего, готового взаимодействовать с государством только через „черный ход“ беззакония» (Дубин, 2011, с. 19).
Привычка добиваться чего-либо «через черный ход» – по знакомству, по блату и т. п., органически внедренная в российский менталитет и крайне актуальная во времена всеобщего дефицита, сохранилась и поныне, будучи теперь обращена не на товары народного потребления, а на другие цели (Журавлев, Юревич, 2015). Исследование, проведенное в Нижнем Новгороде Институтом социологии РАН, продемонстрировало: на вопрос «Что необходимо, чтобы стать богатым в России?» 63,6 % выбрали ответ «Иметь нужные связи» (Нестик, 2002). Другой опрос показал, что проблему борьбы с коррупцией 86 % населения считают самой важной или одной из важнейших для современной России, но при этом 40 % выражают положительное или нейтральное отношение к прямому или косвенному участию в теневой экономике (Клямкин, Тимофеев, 2000), очевидно, не видя связи одного с другим. А по данным фонда ИНДЕМ необходимость избегать коррупции усматривают лишь треть отечественных предпринимателей и менее половины наших сограждан, предпринимательством не занимающихся. Активную же антикоррупционную установку имеют лишь 13 % предпринимателей и 15 % граждан (Диагностика российской коррупции…, 2001). В подобных условиях не выглядит удивительным, что, вступая в международные организации по борьбе с коррупцией, такие как ГРЕКО, наша страна систематически не выполняет соответствующих конвенций, в частности, не вводит закон о конфискации имущества коррупционеров и их ближайших родственников.
По всей видимости, получают подтверждение все три основные модели, объясняющие российскую склонность к коррупции: 1) коррупция – это пережиток советской экономики дефицита; 2) психология взятки укоренена в традиционных для патриархальных культур отношениях одаривания; 3) взятка представляет собой рациональный инструмент нашей специфической рыночной экономики (Алексеев, 2011). В то же время идея о том, что коррупция не возникает на пустом месте, а служит продолжением отношений, характерных для данного общества, нуждается в уточнении применительно к разным уровням таких отношений. В частности, если на низшем уровне коррупция представляет собой «верхушку айсберга» традиций одаривания и других видов патриархальных отношений, то на высшем уровне выглядит лишь как одно из свидетельств бесконтрольности власти.
