Владимир Петров - Горечь таежных ягод
— Когда-то занимался. Но отвык.
— Напрасно. Рыбалка — великое дело. Облагораживает человека. Я вот, ежели в воскресенье не посижу с удочкой, потом целую неделю не в форме. Честное слово! Да… Только трудные сейчас времена для нас, рыбаков. Все некогда. Забот много.
— Да, мир сейчас как резонатор: где бы ни ударили пушки, здесь слышно.
— Вот именно. Разъяснять надо это личному составу, поднимать боеготовность. Тренировки и тренировки. Сокращать временные нормативы.
— Смотря какие тренировки, — вскользь заметил Кадомцев.
Фраза эта непроизвольно сорвалась с языка, Кадомцев спохватился, но было поздно: Утяшин уже стоял поперек дороги, крепко, циркулем воткнув ноги. Лицо его медленно багровело.
— Ты думаешь, я не вижу твое пренебрежительное отношение к сегодняшней тренировке? Отлично вижу. Упрощенчество, натаскивание — вот что ты думаешь! А расчет стандартное учебное упражнение отрабатывал.
Правда, Кадомцев оценивал тренировку несколько мягче, но, по существу, именно так. Он считал, что ему показали хорошо отрепетированный спектакль с довольно примитивным сюжетом. А все параметры боевой задачи были, образно говоря, манной кашей для операторов, да и вообще для всего дежурного расчета. Однако эти первые впечатления, возможно, ошибочные, Кадомцев вовсе не собирался высказываться, а тем более критиковать. Он пока просто не имел на это права.
— Остынь, пожалуйста, — спокойно сказал Кадомцев. — С чего ты завелся?
Утяшин по-прохоровски прихлопнул на голове фуражку, тяжело перевел дыхание. Рубанул рукой.
— Не люблю критиканов! Да еще если с дипломатическим подходом. Вроде твоего…
— Предшественника?
— Именно. Умел завертывать касторку в конфетные бумажки.
— Я-то здесь при чем?
— Ты ни при чем, верно. А тоже тенденция имеется. Критическая. Критиковать легко, делать, исправлять — труднее. Например, ненужные расследования задним числом проводить куда как легче.
Кадомцев повернул голову: Утяшин, оказывается, уже знает о его поездке в Поливановку!
С невозмутимым видом Кадомцев сделал несколько шагов по дороге, обернулся, словно приглашая разгоряченного Утяшина: идем, чего же мы стали? Недовольно крякнув, майор тоже двинулся вперед, медленно переставляя ноги. С минуту шли молча.
— Расследование — громко сказано, — миролюбиво произнес Кадомцев. — Скорее, деловая поездка.
— А может, увеселительная? — иронически уточнил Утяшин.
Вот оно что! Значит, он знает и о Шуре, не зря, выходит, она предупреждала насчет разговоров. Кто же сообщил Утяшину об этом? Впрочем, почему обязательно сообщил? Вот он рядом, тот самый развилок, где Шура слезла с мотоцикла и пешком пошла в городок. А он поехал на позиции. Развилок очень хорошо виден из окон штаба — в этом весь секрет.
Кадомцев вспомнил, как она, не оборачиваясь, шла по краю дороги: маленькая, хрупкая, в кирзовых сапогах. Вспомнил взгляд, сухие, обветренные губы, ее извиняющуюся улыбку, словно она что-то не так сделала или не то сказала:
— Не надо о ней плохо думать.
— Да я же шучу! — усмехнулся Утяшин, окончательно настраиваясь на обыденный тон. — Мне ведь известно, что она ходит на практику в Поливановскую больницу. А вообще должен сказать: Хомякова у нас, как жена Цезаря, — выше всяких подозрений. Только вот Цезаря у нее нет, к сожалению. Но когда-то был.
— Был?
— А как же, был. Да сплыл. А почему это тебя так интересует?
Кадомцев промолчал.
7
Домой Кадомцев вернулся только в двенадцатом часу. Старшина Забелин еще не спал, сидел за столом, склонившись над рельефным макетом. Гарнизон был как на ладони: боевые позиции, бараки, летний клуб, столовая, река, окаймленная темной щеткой камыша, зеленый овал соснового бора, даже тропинки — все выдержано в масштабе и пропорциях, все выглядело живым и естественным, как с высоты птичьего полета.
— Здорово сделано! — похвалил Кадомцев.
— Это я еще в училище освоил, — сказал старшина. — После войны пришлось пять лет пребывать на огневом цикле. В должности лаборанта. Был у нас там миниатюр-полигон. Красота!
Старшина поставил в окопы только что покрашенные макеты пусковых установок, намазал клеем и пришлепнул аккуратный желтый домик КПП, которого, кстати, еще не было в действительности. Заметив улыбку Кадомцева, пояснил:
— Тут ведь что? Не только макет. Как сказал командир: генеральная перспектива. Очень сильно он этим макетом интересуется, каждый день заходит. Дает нам с Трушковым ценные указания. Есть тут у нас один ефрейтор. Головастый парень.
— Знаю, — сказал Кадомцев. — Встречались. А что это у вас, Павел Васильевич, за домик в лесу, двухэтажный? Опять фантазия?
— Гвоздь программы! — засмеялся старшина. — Будущий ДНС — дом начсостава. К Новому году будет стоять как миленький. Я себе уже и комнату выбрал, вот эту угловую, солнечную. Привезу свою Марьяну с пацанами и стану вас в гости приглашать. На квас. А квас она варит ну прямо фирменный. С тмином, по рязанскому рецепту. Не пробовали?
— Не доводилось. Если пригласите, с удовольствием отведаю.
Кадомцев подошел к самодельному стеллажу — выбрать что-нибудь почитать перед сном. Книги все залистанные, вероятно, Забелин давал их солдатам. И не случайные, а тематически подобранные: почти все про авиацию. Это бросалось в глаза.
— Служили в авиации, Павел Васильевич?
— Было дело. Технарил в войну, авиационным мотористом. Как говорится: пузо в масле, грудь в тавоте, но зато в воздушном флоте. А когда-то мечтал летать. Глаза подвели.
— Любовь, значит, осталась…
— Не то чтобы любовь, привычка. Солдаты вот тоже удивляются. А я им говорю: мы, ракетчики, с кем взаимодействуем? С авиацией. Стало быть, надлежит ее знать.
— Павел Васильевич, а почему вы не стали офицером? Вам ведь, наверное, предлагали пойти учиться?
— И не раз. Да я отказывался. Образование мое слабое — семь классов. Хотя после войны и с таким брали. Но причинный корень не в этом. Просто, как говорят: не по Сеньке шапка.
— Как это понимать?
— А так и понимать. Не по мне эта работа, не по моим силам. Я так считаю, что каждый человек должен правильно себя оценивать, знать свое место. Потому, ежели ты не на своем месте — от тебя больше вреда, чем пользы. Значит, всяк сверчок знай свой шесток.
— Вот как! Но ведь у каждого человека должна быть большая цель, стремление, окрыленность?
— Должна. Да только по своим возможностям. Что толку, когда иной лезет, карабкается наверх всякими правдами и неправдами? Ну, вылезет. А потом портачит, дело тормозит. Нет, по мне лучше быть хорошим старшиной, чем плохим офицером.
Кадомцеву понравились прямота и трезвость суждения Забелина.
— Вот вы старшина и секретарь партийной организации. И в партийном порядке вам приходится руководить офицерами, старшими вашими начальниками. Как это вас, не смущает?
Кадомцев выжидательно посмотрел на Забелина: продолжит ли он, поддержит линию на откровенность?
Старшина ответил не сразу. Посопел, поковырялся в макете, стамеской расчищая на макете русло Марчихи.
— Обыкновенно получается. На базе требовательности. Положено — выполни. А стесняться нечего: дело делаем, а не пирог с грибами делим. Я вот сегодня, к примеру, не постеснялся, дал вам партийное поручение.
— Которое, кстати, я уже выполнил.
Забелин удивленно поднял голову.
Кадомцев рассказал о поездке в Поливановку, о разговоре с Пелагеей Максимовной.
— Оперативно сработали, — похвалил старшина. Снял очки, потер переносицу, устало улыбнулся. — Ежели бы мне как секретарю положено было объявлять благодарности, я бы вам непременно объявил. А с другой стороны, хотелось бы высказать критическое замечание. Вы не обидетесь?
— Не положено. Тем более если это исходит от секретаря, — пошутил Кадомцев.
Забелин в затруднении поерошил жесткие седоватые волосы.
— Как бы вам сказать, товарищ капитан… Человек вы, я гляжу, хороший. Грамотный, обходительный… Только по нашей жизненной обстановке очень уж много у вас мягкости, доброты…
— Это разные вещи, — сказал Кадомцев. Видя, что Забелин не совсем понимает его, пояснил: — Мягкость и доброта — разные понятия. Например, злые люди тоже иногда бывают мягкими.
— Бывают, — кивнул старшина, так и не оценив существа реплики Кадомцева. — А все-таки твердость — наипервейшее дело для военного человека, для командира. Вот у нас образец — майор Утяшин. Сугубо требовательного характера человек. Приказал — выполни, сказал — баста. И без никаких разговоров. Без всяких разъяснений и уговоров. Уговаривать можно жену или девушку. Это он так выражается. Очень даже правильно.
— Да… — в раздумье протянул Кадомцев. Подошел к стеллажу, положил на место взятую книжку. Читать сегодня, кажется, не придется, разговор принял неожиданно интересный оборот.
