Нурали Латыпов - Страна премудрых пескарей. Очерки истории эпохи
Вроде бы логично. Особенно если взять конечные точки графика и не глядеть на его середину. Хотя именно в ней всё дело.
Для США почти весь XX век – время непрерывного развития, причём в самых что ни на есть благоприятных условиях. Правда, были у них и экономические кризисы – но они охватывали весь мир, кроме СССР и его союзников. Зато в обеих Мировых войнах они не столько воевали сами, сколько снабжали своей продукцией обе стороны конфликта. Причём именно обе! В 1914–1917-м годах они охотно продавали свою продукцию не только Англии, Франции и России, но и Германии, Австрии и Турции (до немцев с турками вследствие английской морской блокады доходило не так уж много, но всё-таки кое-что – и через посредников, и напрямую – добиралось). А уж во Второй Мировой войне США торговали с Германией даже в те годы, когда между ними уже возникло состояние войны. Так, значительная часть немецкой боевой техники создавалась с использованием американских патентов – скажем, бомбардировочные прицелы немцы сделали на основе американских разработок. Правда, немцы за это платили предоставлением на приемлемых условиях лицензий на свои достижения – прежде всего по части химии (до самого конца Второй Мировой войны немецкая химия была лучшей в мире). Была активна и торговля стратегическим сырьём. Так, до середины 1944-го американцы ежегодно продавали Германии больше нефти, чем Советский Союз за все 22 месяца действия торгового договора. За пакт Молотова – Риббентропа – не только договор о ненападении от 1939.08.23, но и предшествовавший ему торговый договор от 1939.08.19 – нас ругают до сих пор и даже обвиняют: мол, без нашей нефти Германия не полезла бы в войну. Но американцы-то, повторяем, пять лет подряд ежегодно продавали немцам больше нефти, чем мы за все эти почти два года. Они продавали, конечно, не напрямую, а через испанских посредников, но все прекрасно знали, куда из Испании идёт эта нефть, поскольку испанцы покупали её в несколько раз больше, чем требовалось на их внутренние нужды. Доходы от торговли с врагом, насколько я наслышан, заметно превзошли расходы на восстановление пары десятков кораблей, повреждённых японцами в Жемчужной гавани 1941.12.07. А с учётом доходов от продажи американских товаров государствам, на чью сторону США в конце концов встали, даже расходы на строительство нескольких сот других боевых кораблей – мелочь. Причём строилось всё это опять же американцами у себя, кормило американскую экономику и в конечном счёте способствовало её подъёму. Опираясь на неё, после этих Мировых войн американцы завоевали почти весь мировой рынок. Добавим, что расходов на восстановление разрушений на собственной территории у них вовсе не было, людских потерь практически не было… В общем, тепличные условия развития.
России о таких условиях даже мечтать не приходилось. И в Первую, и во Вторую Мировую войну немцы и их союзники вели боевые действия на нашей территории – каждый раз на протяжении трёх лет. Правда, в Первой Мировой эти боевые действия не сопровождались заметными разрушениями хозяйства и массированной гибелью мирных жителей. Но наше участие во Второй Мировой называют Великой Отечественной войной именно потому, что немцы на сей раз ставили себе конкретной целью уничтожение значительной части нашего народа и разрушение всего того экономического потенциала, который не могли использовать для своих целей, а при отступлении старались оставить за собой выжженную землю. Конечно, значительную часть наших производств мы при отступлении эвакуировали, но неэвакуированного осталось столько, что всё оборудование, снятое с немецких предприятий в порядке репарации, не покрыло и десятой доли этих разрушений (не говоря уж о людских потерях: немецкие пленные своим трудом возместили опять же никак не более десятой доли снижения производительности от сокращения нашего населения).
Вдобавок у нас была ещё и Гражданская война. Это, конечно, в значительной мере следствие революции – но на наш взгляд, в большей степени Февральской, нежели Октябрьской. Именно государственный переворот, добившийся 1917.03.15 отречения от престола Николая II Александровича Романова (1868.05.18–1918.07.17), запустил неизбежные при практически любом перевороте (как показал, например, Егор Тимурович Гайдар (1956.03.19–2009.12.16) в последней прижизненно изданной книге «Смуты и институты») процессы разрушения, ведущие, в частности, к появлению собственной власти в каждом городе. Нам пришлось собирать страну заново из осколков не столько потому, что эти осколки уходили от социализма, сколько потому, что многие из них начали уходить ещё от либерализма – от Временного правительства, в политическом плане вполне соответствовавшего нынешним белоленточникам, да и столь же «грамотного» по части управления, как нынешние белоленточники. Так что Гражданскую войну нельзя полностью ставить в вину большевикам – наоборот, они в этой войне в значительной степени исправляли ошибки своих предшественников. Впрочем, следует признать: имперская власть поддерживала давно устаревшую политическую систему и в экономике одобряла систему, стремительно накапливающую внешние и внутренние противоречия, что делало радикальные перемены – вплоть до революции – практически неизбежными. Да и национальная политика империи в последние пару десятилетий тоже содержала немало взрывоопасных перекосов – большевикам пришлось их потом исправлять, зачастую даже перегибая палку в противоположном направлении. Так что Гражданская война – фактор вполне объективный, а не только порождённый революцией.
Естественно, у нас потом ушло после этих войн в общей сложности лет десять только на восстановление разрушенного непосредственно в ходе боевых действий – не говоря уж о восстановлении числа трудоспособных граждан.
Таким образом, если посчитать скорость нашего развития в мирные и благополучные периоды, получится, что мы намного опережали Соединённые Государства. Более того, когда скорость нашего развития снизилась почти до американского уровня (она всё равно оставалась выше, чем была в тот момент у американцев – но всё-таки заметно сократилась), мы это восприняли как катастрофический упадок. Времена так называемого застоя подверглись в перестроечные годы жесточайшей критике. Да и сейчас мы считаем, что застой был временем провала и свидетельством слабости нашего тогдашнего экономического и политического руководства – хотя действительно слабое руководство вряд ли сумело бы добиться, что наша скорость развития при всех несомненных тогдашних сложностях всё равно оставалась выше американской.
Начальная часть графика тоже содержит неочевидные тонкости. Перед Первой Мировой войной мы от американцев хотя и медленно, но отставали. По многим формальным показателям мы были вроде бы впереди, но интегральный показатель, дающий представление об экономике в целом – доля в валовом общемировом продукте – у американцев рос значительно быстрее, чем у нас. Причём в политических и экономических обстоятельствах той эпохи даже самые антикоммунистические исследователи не могут указать причины, способные ускорить наше собственное развитие настолько, чтобы соотношение нашей и американской долей мирового производства изменилось в нашу пользу. Зато последовавшие за войной социальные потрясения привели к тому, что даже по средней за 70 лет скорости мы с США сравнялись. Не говоря уж о том, что благодаря изменению хозяйственного уклада мы в годы Первой Великой депрессии не подверглись общемировому упадку (как сейчас, в ходе Второй), а использовали её для создания качественно новой производственной базы.
С учётом всех этих факторов получается: мы именно благодаря революции и последовавшим за нею потрясениям достигли большего и лучшего, чем американцы. Таким образом, игра определённо стоила свеч. Судить же о наших успехах по средней скорости развития за одну из самых бурных эпох отечественной истории вряд ли полезнее, чем оценивать качество здравоохранения на основании средней температуры по больнице.
От Курска до Зеелова
Уже не первое десятилетие в преддверии нападения Третьей Германской империи на Союз Советских Социалистических Республик в отечественных СМИ раздаётся один и тот же горестный возглас: почему мы не оборонялись? Почему не было вдоль всей границы минных полей, изгородей из колючей проволоки, множества рядов траншей, бетонных укрытий для пулемётов и пушек? Почему клепали танки, а не бронеколпаки? Почему, наконец, при первых же вражеских ударах войска не зарылись в землю, а раз за разом атаковали, разбиваясь о безжалостную немецкую военную машину?
Особо рекламирует этот вопрос уже упоминаемый бывший политрук танковой роты и клерк советской военной разведки, а ныне британский пропагандист Владимир Богданович Резун. Во многих томах «Виктор Суворов» подробно расписывает бесчисленные угрозы пехотинцу, бегущему навстречу вражьим винтовкам и миномётам под градом смертоносного металла, и столь же бесчисленные выгоды пехотинца же, устроившегося в уютной траншее, или танка, зарытого по башню в землю. Попутно Резун изобильно цитирует советский армейский устав, предписывающий непрестанно крепить и совершенствовать систему обороны: зарылся по колено – углубляйся в полный рост; обустроил окоп – рой траншею к соседям; создал три ряда траншей – копай четвёртый; укрылся в дерево-земляной огневой точке (ДЗОТ) – помогай сапёрам строить долговременную огневую точку (ДОТ) из железобетона…
