Павел Блонский - Память и мышление
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
И после второго образа:
Увы,— он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Наконец третий фрагментарный образ, т. е. низ и верх картины:
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой...
В результате получились три пассажа: одинокий белый парус в голубом тумане моря — гнущаяся со скрипом мачта и волны — светло-лазурная струя и золотой солнечный луч. Три фрагментарных образа и переход от одного из них к другому так, что как бы должна получиться полная картина. Но дело в том, что этой картины не получается. Наоборот, образ в конце становится настолько смутным, что выступает на первый план только что «под ним» и «над ним», и даже не чувствуется, что струя, конечно, не под парусом и не под мачтой. Но именно эта смутность образа и облегчает иносказательность его.
«Символизация, производимая силой воображения, состоит в том, что она вкладывает в чувственные явления образы, представления и мысли иной смысл, отличный от того, который они непосредственно выражают, но аналогично с ним связанный, а затем представляет эти образы как выражение этого нового смысла». Но «нужно очень различать между символом и значением; не одно и то же, если я говорю, образ символизирует мысли или что он означает то или иное. При символе имеет место колебание между символизированным и символом, нет однозначных отношений, тогда как начерченный математиками образ треугольника выражает понятие треугольника. Между символом и значением можно еще ставить аллегорию; можно сказать, что сущность аллегории состоит в том, что аллегоризированное, правда, дано однозначно, но образ сохраняет еще свою собственную ценность. Можно вообще сказать, что в том ряду, который ведет от восприятия к образу со значением, образ все больше и больше теряет в ценности и что, в заключение, в случае треугольника больше существует понятие значения, а уже не образ. Но еще в символе образ существенное»[ 74 ]. Эта тирада венского психопатолога Шильдера, пусть в несколько неточной формулировке, все же удачно указывает то колебание между символизированным и символом, какое имеет здесь место. Точнее это можно формулировать так: образ настолько уже общ, с одной стороны, и настолько еще в части своих фрагментов своеобразен, что он сам то фигурирует, как таковой, в своем своеобразии, то, становясь более общим, превращается как бы в другой, сходный, образ.
Но даже и эта формулировка не отличается точностью, и в конце ее, во фразе «превращается как бы в другой, сходный, образ», надо очень сильно подчеркнуть всю условность этого «как бы». До сих пор, насколько мне известно, в психологии мало обращали внимания на тот факт, что этот «другой, сходный, образ» фигурирует обыкновенно в очень неразвитом виде. В вышеприведенном примере стихотворения «Парус» нет мало-мальски ясного образа одинокого ищущего бури человека, настолько нет, что даже та расшифровка образа «паруса», которая только что дана, может быть оспариваема, поскольку она мало-мальски детальна. Образ очень неясен, и, пожалуй, его лучше всего назвать образом-чувством: образ «паруса» вызвал то «смутное брожение духа в себе», каковым считает Гегель чувство, и это чувство благодаря весьма разнообразному содержанию, каковым вообще отличается чувство, возбуждает крайне смутный и крайне общий образ человека, возбуждающий те же чувства, что и образ паруса. В сущности, в стихотворении фигурируют только образы, имеющие отношение к парусу; образов, относящихся к человеку, нет в том смысле, что они не представляются, они только «чувствуются».
Не раз поднималась дискуссия о роли сознания и бессодержательного в творческом воображении. С одной стороны, сказать, что поэтическое произведение — «надуманное»,— значит сказать, что оно неудачное, но, с другой стороны, утверждать, что процесс поэтического творчества происходит бессознательно,— значит противоречить несомненному факту огромной сознательной работы хорошего поэта над своим произведением. Подобная дискуссия типично метафизична по постановке своего вопроса. Репродукция образа, фрагментарность, динамичность и схематичность его, а также трансформация и реинтеграция его могут быть вполне непосредственно происходящими процессами — тогда это фантастические образы безумного, или частично, и тогда это образы поэтического вдохновения. Яркость образов, эмоциональность их и, если можно так выразиться, «идущая от сердца» (чувство!) искренность характерны для так развивающегося творчества. Однако все это пока только вдохновение, но еще не творчество. Пока это, повторяем еще раз выражение Гегеля, «смутное брожение духа в себе», иначе говоря, смутное брожение чувств и богатство еще неясно выраженных образов, и только. Творчества еще нет. Творчество начинается лишь с того момента, когда субъект становится в определенное отношение к этим образам, именно использует вышеописанные свойства их. Выражаясь словами Гегеля, «высшая сила воображения, поэтическая фантазия, служит не случайным состояниям и определениям чувства, а идеям... Она отбрасывает случайные и произвольные обстоятельства наличного бытия, выдвигает внутреннюю и существенную его сторону и придает ей образную форму»[ 75 ]. Художник, поэт, беллетрист и т. д., отражая объективную действительность в образах, выделяют и комбинируют, при помощи творческого воображения, наиболее характерное, типичное, существенное в этой действительности.
4. Развитие воображения.
«...Материя, действуя на наши органы чувств, производит ощущение. Ощущение зависит от мозга, нервов, сетчатки и т. д., т. е. от определенным образом организованной материи». «Наши ощущения, наше сознание есть лишь образ внешнего мира...». Ощущения — «образы или отображения вещей». «...Зрительный образ дерева есть функция моей сетчатки, нервов и мозга»[ 76 ].
Но «совпадение мысли с объектом есть процесс: мысль (= человек) не должна представлять себе истину в виде мертвого покоя, в виде простой картины (образа), бледного (тусклого), без стремления, без движения, точно гения, точно число, точно абстрактную мысль». «Познание есть отражение человеком природы. Но это не простое, не непосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий, законов etc., каковые понятия, законы etc. (мышление, наука = «логическая идея») и охватывают условно, приблизительно универсальную закономерность вечно движущейся и развивающейся природы»[ 77 ].
Полученный вследствие действия материи на наши органы чувств образ, отображение вне нас находящихся предметов и явлений природы не исчезает бесследно, хотя физиология еще недостаточно выяснила, как неврологически представлять себе последействие впечатления на нервную систему. Однако как психологи мы знаем, что запечатленный образ в более или менее ослабленном виде может репродуцироваться. С репродукции начинается работа воображения, понимаемого как оперирование подобными образами, причем не надо смешивать репродукцию с вспоминанием. Вспоминание — сознательный акт, предполагающий отношение субъекта к репродукции, именно как к репродукции, т. е. к образу как к образу бывшего впечатления. Вспоминание, таким образом, — высшая ступень репродукции — репродукция, осознанная и использованная как репродукция. Вспоминать — значит пользоваться репродукцией[ 78 ].
Но репродукция очень часто бывает неосознанной, гораздо чаще, чем это думают. Отсутствие отношения к репродуцированному, как таковому, непосредственное переживание репродуцированных образов в настоящем бывает не только в патологических случаях. Сумасшествие, которое само является определенной ступенью психологического развития, лишь в утрированном виде выражает в данном случае то, что на стадии простой репродукции имеет место на каждом шагу в повседневной жизни. Что это действительно так, легко доказать следующими двумя простыми опытами. Первый: показав картину испытуемым различной степени интеллектуального развития, просим затем рассказать о ней. Окажется, что субъекты, наименее развитые (маленькие дети, слабоумные, люди очень плохо знакомые с тем, что изображено на картине, и т. д.), расскажут только то, что действительно видят на картине, и только. Наоборот, в рассказе более развитых поразит обилие того материала, который они раньше знали, а то, что они действительно видят на картине, будет занимать лишь небольшое место[ 79 ]. Так как этот опыт связан с рассказом, то, чтобы отвести возражение, что это специфично только для памяти-рассказа, произведем другой опыт: попросим нарисовать но памяти два рисунка, последовательно показанных испытуемому и частично похожих друг на друга. В подобном опыте мои испытуемые еще до того, как приступить к рисованию, уже начинали жаловаться, что первый рисунок влияет на второй, мешает верно нарисовать его и т. д. И действительно, второй рисунок при воспроизведении отчасти уподобляется первому. Влияние персевераций и репродукций прежних впечатлений на последующие несомненно. Еще в 1903 г. исследователь эволюции и диссолюции образов Филипп писал: «Большая часть наших теперешних восприятий представляет собой не что иное, как старые, но восстановленные впечатления, более или менее ожившие»[ 80 ]. Тот же исследователь обратил внимание на то, что «повторение не умножает образов: оно их генерализирует... Образы, повторяющиеся последовательно один за другим, не умножаются, но смешиваются и вливаются одни в другие, и их число уменьшается по мере того, как увеличивается количество их возвращений... Чем чаще повторяется образ, тем более он имеет тенденцию отдалиться от конкретного типа». Наиболее отчетливы как раз образы не частых, а редких впечатлений[ 81 ].
