Двоюродные братья - Иосиф Израилевич Рабин
Он был девятым в группе. И он, девятый, тоже создавал планы, помог достать оружие и предложил список «эксов»1, где на первом месте стоял Лиин отец. Трех человек дали ему с собой, и он. постучал в Лиину дверь. Но не к ней, пришел он, а к ее отцу. Ей же он даже не ответил на поклон.
1 Эксы — экспроприации — налеты, производившиеся анархистами и эсерами, дезорганизовавшие революц. ряды.
Он положил на стол револьвер. Отец Лии посмотрел на револьвер с улыбкой. Он обрадовался гостю.
— Брахман, как вы поживаете? Так давно не были...
— Так и поживаем...— И как бы не своим голосом закричал: — Денег давайте!
Линн отец не понял, что это всерьез, он решил, что это шутка. Он также хотел принять за шутку приход студентов с Брахманом во главе. Но потому, что оружие всерьез или в шутку, может пролить кровь, а Лиин отец не любил крови, он сказал:
— Брахман!..
Брахман взял револьвер и, размахивая им, как молотком, крикнул:
— Денег давайте!
Отец Лии все еще не мог понять, всерьез ли это. Он, однако, уже понял, что это не в шутку, и сказал:
— Я не дам. Или стреляйте, или берите сами. А давать не стану.
Брахман заранее рассчитал, заранее решил, как вести себя, но не предусмотрел, что ему придется брать деньги самому. Он застыл в смущении. И стоял так, пока лицо его не залилось краской, и даже белки его глаз покраснели. Он громко кричал, как будто его должны были услышать в другом конце города.
—Денег давайте!
Его помощники вздрогнули от его голоса и шепнули ему:
— Что ж, бери сам!
И они взяли. Отец Лии просил не шуметь, дабы не перепугать Лию. Брахман нарочно рванул дверь. Лия не то раздевалась, не то одевалась... Она была без блузки... Прикрывая руками грудь, она при виде направленного на нее револьвера не могла произнести ни слова. Она так и застыла, склонившись. И Брахман, сам не зная, почему, сказал ей: деньги давайте!
Руки его дрожали, его лихорадило. Он хотел почувствовать себя сильнее, тверже, напрягши всю свою волю, он нажал курок, и огонь брызнул из его рук.
* * *
Из Советской России доходили новости. Из России прибывали новые люди, они привозили беспокойство. Они бежали от шума и тревоги, чтобы укрыться среди немецкой чистоты и спокойствия, но тревога ползла за ними.
Немцы расхаживали самодовольно. Они овладевают миром: Украина — их, Литва — их, Польша — у них, все у них. Они и Петроград возьмут. И вдруг, когда все принадлежит им, на мармеладной фабрике — забастовка. И требования! За такие требования — расстреливать. Восемь часов работы, не избивать, не ругаться, женщин обыскивать по-человечески (предложение Малки). У старшины от этих требований лицо побагровело и надулось, потом он тихо, точно прося глоток воды, сказал: расстрелять.
Он был педагогом и социал-демократам, в комнате его висел портрет Августа Бебеля, он был также ландштурмистом — одним из последних немецких мужчин, поднявшихся на старости лет защищать свое отечество, он позвал к себе делегацию рабочих и сказал:
— Берите ваши требования назад, я должен вас расстрелять, но я — народный учитель и мой подход — педагогический...
Он повернулся к Янкелю, внимательно разглядывавшему портрет.
— Ты так смотришь... Ты его знаешь?
— Да.
— Как его звать?
— Бебель.
— Ты социал-демократ?
— Да.
— Садись, товарищ!
Он придвинул ему стул. Остальные попрежнему остались стоять. Вскоре и Янкель встал и сказал старшему, что если он хочет расстрелять — пусть расстреляет. Не такое время теперь... Старшина велел оставить его дом — он их и видеть не хочет. Завтра он даст ответ. У Янкеля он спросил адрес партийного комитета — он хочет пожаловаться.
Фабрика охранялась усиленным караулом. Строго следили и наблюдали за каждым. К обеду ждали ответа. Но обеденное время прошло, а немцы спокойно продолжали курить свои короткие папиросы. Они притворялись ничего не знающими. Рабочие потребовали старшину. Последний не появлялся, и рабочие не встали на работу.
Мармеладная фабрика, с мешками сахарного, песку и полными погребами винных и кислых яблок, благоухающими на всю улицу, неожиданно остановилась.
Янкель снова пошел к старшине. Его впустили в ворота, но назад его уже вели немецкие солдаты.
В доме Янкеля долго ждали его возвращения. Весь забастовочный комитет сидел в его квартире и дожидался ответа, но всеми овладело беспокойство, и они побежали на фабрику.
В дальнейшем заседания комитета происходили в доме Янкеля, к требованиям прибавили новый пункт: «освободить Янкеля».
На фабрику приняли новых рабочих, и каждый день между новыми и старыми происходили драки.
Сумерки. Конец лета. Лето дарило мало дождей, зато много солнца. Осень же началась дождями и грязью. Потом снова стало светло и тепло.
Это было под вечер. Предзакатное солнце затеяло на стеклах веселую игру. Жена Янкеля и Малка сидели у окна и молчали. Каждая была занята своими мыслями, но думы обеих шли по одной дороге — к фабрике, к Янкелю. В сумерках вошел человек и спросил:
— Здесь живет сапожник?
— Да.
— Сапожник Янкель?
— Да, сапожник Янкель... Что вам угодно?
— Извините... его среди знакомых зовут Янкель Шевц?
— Но что вам угодно?
— Мне нужно к нему.
Человек этот с дрожью и почти со страхом выслушал ответ жены Янкеля и хотел уйти. Он робко сказал:
— Я знаю также его жену. Можно ее видеть?
Жена Янкеля все время разглядывала его. Ей казалось, что она знает его, когда-то видела. И вдруг вспомнила:
— Бендет! Бендет!.. Где твоя борода?
Пришелец остался в доме Янкеля. Ему рассказали все, что они знали, и все, что он хотел знать.
— Это плохо,— сказам он.— Янкель был единственным оставшимся из наших. Я остаюсь теперь у закрытых дверей.
Его уложили спать. Он был измучен с дороги. Еще вчера он пробрался через границу, прятался от немецких караульных и только сегодня прибыл сюда. Утомленный, он быстро заснул. И тогда соболезнующее лицо Малки стало печальным, обида сквозила в ее глазах.
— Что значит — у
