1814 год: «Варвары Севера» имеют честь приветствовать французов - Гладышев Андрей Владимирович

Вообще союзники следили за тем, чтобы в летучих отрядах были офицеры, могущие объясниться по-французски, но к каждой квартире толмача не назначишь. Мемуаристы нередко специально оговариваются на тот счет, если русские офицеры знали французский: от них население узнавало последние новости. Впрочем, «плохой французский» рассматривался как один из признаков варварства, ибо в представлениях французов того времени «цивилизованный» человек означал одновременно человек «куртуазный», «учтивый», «милый и обходительный в обществе»[319].

Стинакер пересказывает анекдотический случай, произошедший в марте 1814 г. в Шомоне. Пятнадцать венгерских гусар, ни один из которых не говорил по-французски, никак не могли добиться понимания от хозяев дома. Наконец, видя, что перед ними только две женщины и ребенок, они начали крушить мебель. Однако тринадцатилетний мальчишка сбегал в мэрию за родным дядей. Прибывшая муниципальная комиссия застала венгров в самый разгар буйства. И тогда кому-то в голову пришла идея заговорить с ними на латыни. Язык Цицерона и франкмасонов произвел на венгров желаемое впечатление: с этого момента они превратились в добропорядочных постояльцев и защитников того дома[320].

Особенно французов пугала речь на восточных языках. К немецкому языку они еще как-то привыкли, но «сиплые выкрики татар», в 6 утра поднимающие с постели мирного горожанина, могли добавить трепета перед неведомым варваром. Некоторым мемуаристам, подмечает в своей диссертации Блондо, русский язык казался больше языком животных, чем людей[321].

Отдельно мемуаристы отмечают специфические для их слуха песни и музыку казаков. Дардену понравились лишь церковные песнопения: «Слова, как мне сказали, были на славянском языке, который показался мне столь же гибким, податливым, как итальянский». «Голоса сладкие», «песня приятная» («своего рода гул») - слушал профессор с удовольствием[322].

Что же касается народного творчества, то оно пришлось французам не по вкусу. Очевидец торжественного вступления в Нёфшато 5 января колонны казаков во главе с атаманом М.И. Платовым писал, что происходило это под звуки музыки, издаваемые дудкой и двумя маленькими барабанами, на которых играли ехавшие впереди три казака, «три наиболее отвратительных монстра Сибири». Следующие двенадцать казаков пели «варварскую песню, которая вселяла страх и ужас»[323]. М. Мельвилль, описывая сдачу Лаона отряду казаков под командованием Лопухина, отмечал: два часа спустя «жители с удивлением, смешанным со скорбью, слушали, как на улицах города гремит их варварская музыка и раздаются дикие крики»[324].

Упомянутая выше одиозная брошюра «Историческая картина преступлений, совершенных казаками во Франции» акцентирует «варварство» казаков через лексему «выть»/«вой»: «Эти варвары жутко выли, повернувшись в сторону столицы; было видно, как некоторые, набрав в руки пепла, швыряли его вверх, крича изо всех сил: “Париж!”»[325]. Оттого и кажется узнаваемым замечание романиста Жюля Бордо, который писал, что когда в Труа галопом ворвались казаки, то они это сделали, «издавая дикие завывания»[326].

Однако из всех казачьих возгласов наибольшее впечатление на французов производило, конечно же, дружное «Ура!». Крик «ура» используется в разных языках. Во французском он, как считают некоторые специалисты в области этимологии, присутствует как минимум с 1722 г. Между тем французские словари XIX в. толкуют его в первую очередь как крик приветствия или одобрения (синоним «браво»). Вместе с тем французам было привычнее выражать радость возгласами «Виват!» или «Браво!». Крик «ура» в их армии не был распространен. А как боевой клич «Ура!» ассоциировался исключительно с русскими[327].

О социокультурном назначении и происхождении крика «Ура!» спорили и будут спорить. Но все при этом признают, что крик - очень сильное психологическое оружие, он подбадривает и раззадоривает товарищей, изгоняет из сердца кричащего страх и одновременно наводит ужас на противника[328].

О криках казаков писали еще участники «русской кампании». Барон Луи-Франсуа-Жозеф Боссе, подчеркивая страх французов перед казаками, в своих мемуарах упоминает «дикие крики» или «ужасные крики» казаков: «Ура! Ура! Коли! Пошел, пошел!»[329] Ж. Лекуант де Лаво в своей «Москве до и после пожара» также несколько раз описывает, какое впечатление на пленных французов в 1812 г. производило русское «Ура!», которое они кричали каждое утро да еще несколько раз на день: «...ура вселяло панический ужас»[330]. Однажды, когда пленные французы подсадили к себе в телегу какую- то женщину, а казаки внезапно крикнули свое «Ура!», то женщина с телеги упала. Сами напуганные французы решили, что это она упала от испугу[331].

Каждый человек в зависимости от политической культуры своей страны и контекста конкретной ситуации может одному и тому же слову или возгласу придать совершенно разные смыслы. 6 января в 10 утра в мэрии Лангра собрался городской совет, чтобы решить вопрос о реквизициях, которые предписал провести австрийский комиссар. Вдруг с площади, где стояло бивуаком несколько тысяч человек, раздался страшный крик «Ура!», перепугавший членов городского совета. Они решили, что это сигнал к грабежу. И только командир местных национальных гвардейцев успокоил излишне впечатлительных чиновников: «Если это крик радости, то это не опасно». А это как раз было мощное «Ура!» в честь прибытия очередного генерала[332].

Автор «Истории Мелёна», как и другие горожане, стал свидетелем того, как 4 февраля несколько вражеских всадников с криками «Ура!» преследовали одного гусара, высланного из города в дозор на близлежащую гору: «Это был первый крик беды, дикий крик вторжения, который в первый раз долетел до ушей горожан гласом скорби <...>. От этого крика Мелён содрогнулся, он был похож на крик пиратов Севера <...>, и от него было не укрыться, крепостные стены не могли от него защитить»[333]. Видимо, подобное впечатление производил не столько даже сам звук, сколько его громкость, слаженность и вложенная в него интонация. Неслучайно он продолжал слышаться некоторым мемуаристам и пятьдесят лет спустя с той же отчетливостью, как и в момент их первой встречи с «варварами Севера». 

Часть 2

Казаки среди австрийцев

2.1 Казаки в отряде К. Шайблера

План вторжения союзников по антинаполеоновской коалиции на территорию Франции в конце 1813 - начале 1814 г. предусматривал, что четыре армии - Богемская, Силезская, Итальянская и армия Веллингтона - окружат Францию и, начав наступление, будут одновременно двигаться к центру круга. Основным направлением наступления должно было стать восточное. Наступление с востока было основано на двойном охвате горного массива Вогезов: с севера - армией под командованием прусского маршала Г.Л. Блюхера, двигавшейся через Мец на Нанси, и с юга - Главной армией под командованием австрийского фельдмаршала и генералиссимуса К.Ф. фон Шварценберга, двигавшейся через Базель на Лангр. Как писал еще А.И. Михайловский-Данилевский, «для Главной армии операционною линией был избрана дорога, идущая из Базеля между горами Вогезскими и Юрою, чрез Везуль на Лангр, назначенный сборным местом по чрезвычайно выгодному положению его в военном отношении»[334]. Одним из первых на пути наступления частей Богемской армии лежал департамент Верхний Рейн[335].