Дэниэл Смит - Думай, как Эйнштейн

Ярко выраженным политическим мышлением Эйнштейн обладал с раннего детства, о чем говорит хотя бы его нежелание выбегать со всем классом из школы на улицу, чтобы поглазеть на военную процессию, как это случилось в Мюнхене. Слава, пришедшая к нему позже, особенно – начиная с 1919 года, снабдила его подмостками, с которых он смог высказывать свои воззрения всему миру. И хотя со временем его влияние на современников в науке ослабевало, он до конца жизни оставался гигантом мировой политической сцены.

Это, впрочем, далеко не всегда нравилось ему самому, ведь он считал, что любая политика необходима, но мимолетна, тогда как наука остается на все времена. «Политика – для настоящего, – говорил он. – А наши уравнения принадлежат самой вечности». Но как бы там ни было, в политических водоворотах первой половины XX века он чувствовал, что просто обязан высказывать свою позицию во всеуслышание. О своей мотивации он рассказывал в интервью газете «Neue Zürcher Zeitung» в 1927 году:

Разумеется, я не политик в общепринятом смысле слова; таких среди ученых почти не встретишь. Но в то же время я верю, что никто не должен отворачиваться от такого политического вопроса… как восстановление согласия между народами, которое было полностью уничтожено мировой войной, и что только неустанная забота о подлинном взаимопонимании между нациями сможет предотвратить повторение той ужасной катастрофы, которую мы пережили.

Политические убеждения Эйнштейна опирались на два неизменных столпа: свободу личности – и социальную справедливость («Борьба за социальную справедливость – главное дело в жизни», – заявил он в 1934 г). Что же касается его устремлений в науке, он мог поменять или адаптировать свою точку зрения ради свежих разработок в критических ситуациях. Как мы еще увидим, приход к власти Гитлера как раз и явился одной из ситуаций, к которым ему невольно пришлось приспосабливать свои принципы.

На его в целом либеральное мировоззрение еще в юности оказали большое влияние Йост Винтелер в Арау, а также друзья по цюрихскому Политехникуму – Густав Майер (впоследствии – еврейский банкир и основатель швейцарского отделения Общества Этической Культуры) и Фридрих Адлер, сын лидера Австрийской социал-демократической партии (в 1916 году застрелил по политическим соображениям министр-президента Австро-Венгрии Карла фон Штюргка).

По натуре пацифист, не доверяющий сверхдержавам, Эйнштейн широко (хотя и не однозначно) симпатизировал социалистам. В 1952 году он объявил Махатму Ганди «величайшим политическим гением нашего времени». В центр своих этических ценностей Эйнштейн неизменно ставил права личности, соблюдение которых считал важнейшим условием для достижения общественного блага. В 1933 году, выступая с речью в Королевском Альберт-Холле в Лондоне, он заявил: «Только в свободном обществе человек способен создавать научные и культурные ценности, которые делают жизнь современного человека стоящей того, чтобы жить». И через девятнадцать лет его мнение не изменилось:

Ради общественного блага крайне важно воспитывать в людях индивидуальность – ибо только она способна произвести новые идеи, в которых общество нуждается для постоянного самоулучшения, удовлетворения своих запросов – и, в конце концов, для того, чтобы избежать бесплодия и вырождения.

Поэтому неудивительно, что он также был и стойким защитником гражданских прав – и эта позиция порой становилась причиной его конфликтов с бывшими соотечественниками после того, как он переехал в США. Яростный противник расизма, в 1948 году он дал интервью “Cheyney Record”, студенческой газете негритянского колледжа в Пенсильвании, в котором сказал:

Расовые предрассудки – это часть традиции, которая, как сложилось исторически, без какой-либо критики передается из поколения в поколение. Исцелиться от них можно только через просвещение и образование. Это медленный и мучительный процесс, участвовать в котором должны все здравомыслящие люди.

За одиннадцать лет до этого он произвел настоящий фурор, предоставив стол и дом Мариан Андерсон, чернокожей певице-контральто, после того как местный отель отказал ей в номере, когда она прибыла в Принстон на гастроли. Это событие послужило началом их дружбы: несколько раз в течение последующих лет он принимал ее в своем доме, что само по себе служило громким посланием к общественности. Он также открыто выступал в оправдание «парней из Скоттсборо» (девяти черных подростков из Алабамы, обвинявшихся в изнасиловании в 1930 гг.), суд над которыми, полностью из белых присяжных, был позже признан явной судебной ошибкой. Кроме того, он с энтузиазмом защищал Тома Муни, белокожего активиста, отсидевшего 22 года в тюрьме по обвинению в организации взрыва бомбы в Сан-Франциско в 1916-м и выпущенного на свободу только в 1939 году.

Но, несмотря на страстный интерес к проблемам общества и отдельных людей, Эйнштейн все же чувствовал себя куда естественней в дебрях естественных наук, нежели в бурных волнах политики. Однажды – уже после того, как была сброшена ядерная бомба, – его спросили, почему открывать существование атомов оказалось проще, чем контролировать их использование. «Очень просто, друг мой, – ответил он. – Все потому, что политика куда сложнее, чем физика».

Будь гражданином мира

По рождению я еврей, по паспорту швейцарец, а по сути своей – человек и только человек, без всякой привязки к какому-либо государству или национальности.

Один из самых радикальных аспектов в политическом портрете Эйнштейна – отрицание превосходства государственной власти в эпоху, когда мало кто осмеливался ей перечить. Глубоко иронично, что, несмотря на всю свою оппозиционность любым властям, он умудрился стать гражданином куда большего числа стран, чем средний европеец, а именно – Германии, Швейцарии, Австро-Венгрии и США (но не Израиля, хотя там ему и предлагали пост президента).

Как при его жизни, так и после, при анализе его наследия, многие называли Эйнштейна человеком политически наивным. Действительно, его легко было уговорить что-нибудь подписать, выдать его случайную шутку за серьезный политический комментарий или заставить связаться с теми, кто не заслуживал доверия; и тем не менее его политическая стратегия была куда умнее, чем о ней судят порой.

Так, некоторые утверждают, будто его постоянный отказ от какой-либо постоянной родины диктовался элементарным желанием упростить себе жизнь. Однако если учесть, что геополитика его жизни изнасилована двумя мировыми войнами, каждая из которых начиналась с националистической агрессии, – нетрудно проследить в его действиях логику совсем иного порядка. Более того, подобное отношение к власти – не позиция, приобретенная с возрастом, но нечто вроде веры, зародившейся в нем с ранней юности. Отвращение Эйнштейна к немецкой ветви прусского милитаризма привело его к отказу от германского гражданства в таком возрасте, когда большинство его сверстников беспокоилось разве что о том, как поскорей сдать экзамены да вывести юношеские прыщи. Во взрослый мир Эйнштейн вступил «безродным» по собственной воле.

Он понимал, что глобальный переворот государственной системы в принципе не осуществим, хотя в его «идеальном мире» такое было вполне возможно (в 1929 году он сказал бывшему президенту Бадена в Германии: «Если бы нам не приходилось жить среди нетерпимых, узколобых и обожающих насилие людей, я был бы первым, кто отказался бы от всякого национализма в пользу универсального человечества»). Таким образом, он постоянно стремился перекроить национальные идеалы в пользу своей излюбленной темы – индивидуума. В 1931 году он написал статью «Дорога к миру» для журнала «The New York Times», где, в частности, заявлял:

Государство существует для человека, а не человек для государства… Первейший долг государства – защищать личность и дать ей возможность развить все свои творческие способности. Из этого следует, что государство должно быть нашим слугой, а не мы – его рабами.

Хотя его скепсис в отношении национализма сформировался во многом как реакция на Первую мировую войну, приход к власти Гитлера заставил Эйнштейна повторять свои аргументы на публике с удвоенной силой. «Национализм – это детская болезнь, корь человечества», – заявил он газетчику в 1929-м. А четыре года спустя, выступая перед лондонской аудиторией, словно пояснил ту же мысль: «Национализм, на мой взгляд, это не более чем идеалистическая рационализация для милитаризма и агрессии».

Официальным американцем он стал только в 1940 году – через пять лет после того, как отказался от предложения решить вопрос о его гражданстве специальным постановлением конгресса. В том же году ФБР проинформировало президента Рузвельта о том, что Эйнштейн не подходит для найма на работу «секретного свойства», поскольку «маловероятно, чтобы человек его склада смог бы за столь короткое время стать лояльным американским гражданином». Слова эти были совершенно безосновательной клеветой, однако Эйнштейн до самой смерти ни разу не расстроился от того, что так и не стал лояльным гражданином ни для какой власти на свете. В 1926 году «The New York Times» процитировала его слова: