Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1994 год
Вдруг прямо перед плотом мелькает рыбий плавник. Я хватаюсь за весло: первое мое желание — отогнать рыбу. И вижу, как ее гибкое, метровой длины серебристо-голубое тело плавно проскальзывает под днищем плота. Краем глаза замечаю еще один плавник — он как бы мчится наперегонки с волной. Рыба под острым углом устремляется к плоту — и проплывает буквально у меня перед носом. Но это не акула. Внимательно приглядываюсь: похожа на корифену или золотую макрель, значит, на вкус — пальчики оближешь.
Не в силах бороться с искушением, я бросаюсь к спасательному мешку, выхватываю гарпунное ружье, стрелу... Но постой, думаю я вслед за тем, а что если рыба эта окажется здоровущей — среди корифен и макрелей попадаются довольно крупные экземпляры, — оборвет веревку и вместе с единственным гарпуном уйдет на глубину? В лихорадочной спешке привязываю один конец линя к рукоятке ружья, а другой — к плоту. В желудке уже урчит, спасу нет — за четыре дня я съел не больше 400 граммов пищи. Меня охватывает неуемная дрожь.
Однако нужно следить не только за рыбой, но и за волнами. Если я окажусь на той стороне плота, что опущена вниз, следом набегающий вал может легко меня перевернуть. Так что приходится постоянно переползать то на наветренный борт, то на подветренный и при этом не упускать из виду рыб — следом за одной рядом с плотом появились и другие. Корифены и макрели действительно могут достигать одного метра в длину и весить от 10 до 15 килограммов; кроме того, они сильны и на редкость проворны, так что поймать их нелегко.
Три-четыре рыбины неотступно следуют за плотом в каких-нибудь пяти метрах — стрелой их не достать. Иной раз они, как видно из любопытства, подходят совсем близко — казалось бы, только руку протяни. Однако в воде лучи света преломляются, и точно прицелиться довольно трудно, а с качающегося плота и подавно. Стреляю раз, другой, третий — и все мимо. Но вот солнце заходит за горизонт — прощай, вкусный ужин. Под ложечкой сосет нестерпимо...
Следующие два дня выдались солнечными, но ветреными. Макрелей прибыло. Рыбы, резвясь, тихо выпрыгивают из воды и, пролетев по воздуху метра два-три, шлепаются в воду, вздымая брызги и пену. У меня бы точно потекли слюнки, не будь во рту так сухо. «Рыбки, дорогие мои, — умоляю я, — ну подплывите поближе хоть чуточку».
Когда же они, словно вняв моим мольбам, приближаются, гарпун, как назло, бьет мимо цели.
В моем воспаленном сознании все чаще возникают призрачные мучительные видения — всевозможные яства и напитки. Память то и дело возвращает меня на «Соло», где всякой снеди: фруктов, овощей и, главное, воды — было столько, что хоть пруд пруди. Мысленно я вскрываю ящики и достаю самые разнообразные вкусности... Но — стоп! Ничего этого больше нет — ни «Соло», ни деликатесов. Есть только голод, жажда... и бескрайний океан. И тебе нужно выжить, во что бы то ни стало...
Опять я бьюсь с солнечным опреснителем. За целый день удается собрать не больше полулитра воды. Но жидкость, скапливающаяся в водосборнике, оказывается соленой — приходится скрепя сердце выливать ее за борт. А тело все настойчивее требует живительной влаги. Я же могу позволить себе сделать только один глоток пресной воды, поскольку в запасе у меня осталось меньше двух с половиной литров. Если я все же изловчусь и поймаю рыбу, чтобы восполнить потребность организма в жидкости, то смогу продержаться дней пятнадцать. А если нет — больше десяти дней мне не протянуть...
10 февраля. День шестой
Подходит к концу первая неделя моего дрейфа, а ветер все никак не уймется — как говорят моряки, Атлантика «шаркает ногами». Высокие валы, идущие то с северо-востока, то с востока или с юго-востока, гонят меня все дальше на запад — к берегам Вест-Индии.
Приходит время ремонтировать днище плота — и я после недолгих колебаний расстаюсь с последней заплаткой. С работой справляюсь довольно успешно. Однако вслед за тем чувствую слабость. Опреснитель — чтоб ему... — вырабатывает солоноватую жидкость, так что из драгоценных запасов пресной воды, которые у меня еще остались, я позволяю себе выпивать меньше четверти литра в день.
Макрели, похоже, издеваются надо мной, виртуозно маневрируя рядом с плотом. Вот одна подходит совсем близко — я хватаю ружье и стреляю. Руку чуть не отрывает вместе с гарпуном. Надо же, попал! Плот начинает кружиться, как волчок. Но ловкая, сильная рыба срывается с гарпуна, и тот, отливая серебром, свисает на ослабленной веревке.
Я свешиваюсь через край плота и всматриваюсь в морскую пучину: ни рыб, ни водорослей — только сплошная бездонная синь. Неужели я упустил последний шанс? Куда подевались рыбы, эти продувные бестии? Вдруг метрах в сорока на поверхности возникает какой-то предмет треугольной формы и с невероятной скоростью устремляется прямиком в мою сторону. Через мгновение-другое я уже четко различаю трехметровое светло-коричневое тело с приплюснутой, тупорылой головой. Сомнений нет: это — акула, уж ее-то ни с кем не спутаешь. Ни макрелей, ни корифен поблизости не видно — их словно ветром сдуло. Сердце у меня уходит в пятки. Я крепко сжимаю ружье. Стоит мне выстрелить, гарпун, считай, потерян навсегда. Вижу, как акула грациозно проскальзывает под самым днищем плота и, описав полукруг, возвращается обратно, только на сей раз она движется еще быстрее. Во рту у меня пересохло, руки дрожат, по спине струится холодный пот — что-то сейчас будет! Но вот полный круг завершен, и хищница, устремляясь против течения, исчезает в синей глубине так же быстро, как и появилась. Это зрелище навсегда останется у меня перед глазами. Неужто меня будут донимать еще и акулы? Неужели я теперь никогда не смогу окунуться в море?..
А будущее мое по-прежнему остается неясным. Я уже подумываю, а не использовать ли мне целлофановые пакеты наподобие бутылок с посланиями, которые попавшие в беду, отчаявшиеся мореплаватели испокон веков бросали в море в надежде на помощь. Написав несколько записок следующего содержания: «Нахожусь в крайне отчаянном положении, никаких надежд на спасение... приблизительные координаты... скорость и направление дрейфа... Пожалуйста, помогите... С любовью ко всем, кто это найдет...» — я засовываю их в целлофановые пакеты, привязываю к ним поплавки — куски пенопласта, пускаю по течению и долго смотрю, как их медленно, но верно относит на юго-запад. Как знать, может, кто-то и выловит мои послания — в них вся моя надежда!
15 февраля. День одиннадцатый
Заканчивается вторая неделя моего одиночного скитания по волнам. А помощи все нет и нет. Я провожу часы, оценивая свои шансы и возможности, подсчитывая расстояние, отделяющее меня от главных судоходных линий. Условия на плоту, в общем, неплохие, жить можно, правда, навес по левому борту отчего-то стал протекать. Особенно это чувствуется, когда накатывает большая волна. Я сроднился с плотом — теперь он мне словно закадычный друг. Прошлой ночью нас чуть не перевернуло. Зато сегодня глаз радует безбрежная водная гладь. Солнце припекает изрядно, и я быстро высушиваю все, что намокло. Спасибо тебе, солнце, за тепло, и тебе спасибо, море, за доброту и безмятежность.
В желудке у меня все так же пусто, а от неутоленной жажды вот-вот начнутся судороги. Вода теперь мне снится каждую ночь. Сознание рисует безумные фантасмагории — бесконечные ряды и хороводы пломбиров с орехами, сиропами и фруктами. А прошлой ночью я даже вкушал ароматные бисквиты в горячем масле — но стоило мне открыть глаза, как все это разом исчезло. А сколько времени провел я на «Соло» — разумеется, во сне, — разбирая сухофрукты, пакеты с соками, орехами?.. От проклятого голода нет спасения. Я осматриваю съестные припасы. Консервную банку с бобами так расперло, что она того и гляди взорвется. Я запрещаю себе вскрывать ее — боюсь отравиться, и она с тяжелым, скорбным всплеском падает в воду. От этого звука у меня комок подкатывает к горлу. А из съестного — только полтора кочана капусты да забродивший от сырости изюм в полиэтиленовом пакете. Капустные листья липкие и горькие, и все же, морщась от отвращения, я их ем.
Но вот чудо! Вблизи плота закружила мелкая рыбешка. Крошечные круглые рты и маленькие нижние и верхние плавники, удивительно похожие на руки. Вращая выпуклыми глазками-шариками, рыбешки всей стаей метнулись под плот и принялись тыкаться в днище своими крепкими челюстями. Неужели прокусят днище? Ведь это, как я успел заметить, всеядные спинороги, покрытые твердой, словно панцирь броненосца, чешуей. Спинороги считаются ядовитыми, однако я знал, что некоторые моряки, которые, подобно мне, в одиночку боролись за жизнь в океане и были вынуждены есть все подряд, употребляли в пищу и этих рыб — и все, как ни странно, обошлось. В моем положении тоже выбирать не приходилось, я готов был на все, лишь бы убить голод. А то, не ровен час, я лишусь рассудка, начну есть бумагу и пить соленую воду... Тогда-то мне уж точно придет конец. Пока я об этом размышляю, стайка спинорогов исчезает.
