Юлия Свешникова - Я вырос в свободной России
Тогда, в девяносто первом, в Узбекистане российские телеканалы стали показывать только новости, и мы ловили те крохи информации, что появлялись, пытаясь угадать, что происходит в России. Удивительно, правда? Один железный занавес сменил другой, только вот новый отделял друг от друга не просто жителей одной страны. Он отделял родственников, друзей, близких.
— Так что там все-таки с телевизором? Что тебе больше всего запомнилось?
— Раиса Максимовна, конечно! Да вся страна ее обсуждала.
— Это Горбачева?
— Да. Но мы все ее по имени-отчеству называли. Она была везде: в новостях, в газетах, в журналах, потому что сопровождала Горбачева на всех приемах и в поездках. Тогда всем женщинам казалось, что это слишком. Слишком часто мелькает на публике, слишком заметна, слишком много нарядов. До Горбачевой таких заметных первых леди страна не знала. А сколько слухов ее окружало! Говорили о том, как КГБ было поручено подбирать штат прислуги для Раисы Максимовны из молчаливых работящих женщин, не моложе и не привлекательнее хозяйки. Вот так мы одновременно и восхищались ею (она была общественным деятелем, как ты сейчас в своих молодежных, правда, организациях, а еще она занималась благотворительностью), и, что уж там греха таить, завидовали. Жизни ее насыщенной завидовали, смелости женской и чисто человеческой, да и уму, пожалуй, тоже. А ты знаешь, Линара, есть такое выражение: «За каждым великим мужчиной стоит великая женщина». Вот Раиса Максимовна была такой женщиной. Я не хочу сейчас уходить в политические дебри, оценивать Горбачева и его курс. Просто чисто по-женски она была сильной. Чуть опередила время, наверное. А как мне хотелось достать тонкую розовую шерсть, чтобы сшить платье, как у нее!
— Я тебе на Новый год подарю — и сошьешь. Прямо ярко-ярко-розовую!
— Не-а, не найдешь такого цвета, дочь. Он был такой легкий, нежный, — мамины глаза застилает мечтательная поволока, — вроде теперь все есть, а такого, как тогда я хотела, нет.
Конечно, мама, конечно, нет. Потому что тот розовый — цвет твоей молодости, твоей мечты и надежды, цвет вашей с папой молодоженской ташкентской жизни.
— Знаешь, когда стало по-настоящему страшно? Когда советская «дружба народов», о которой столько мы слышали, вдруг превратилась в настоящую вражду. «Русский, езжай своя Россия!», «Убирайтесь, пока всех не перережем!», «Пошли вон с нашей земли, проклятые!» — нас стали оскорблять на улицах, в трамваях, в самых людных местах, приставали к женщинам. Стало страшно ходить по улицам, знакомые переулки как-то разом стали опасными. — мама крошит лук, и в глазах ее блестят слезы. То ли от горечи воспоминаний, то ли от горечи злого лука.
— Поднималась настоящая волна выживания прочь, отъема квартир, земельных участков. Сплошь стали выталкивать с должностей высокооплачиваемых на оплачиваемые низко. Многие стали задумываться о выезде из республики в Россию, но и тут-то не все так просто. Необходимо было выстоять годичную (а то и больше) очередь в посольстве с просьбой о выдаче российского гражданства.
Квартиры отдавали почти что бесплатно, не поверишь — трехкомнатную, с мебелью, отличным ремонтом за двести долларов, а то и задаром. В соседних республиках людям вообще запретили продавать квартиры. Вот чем всегда наш народ славился — так это смекалкой: придумали обменивать большую квартиру на маленькую, чтобы деньги, которые получишь с разницы, взять в новую жизнь в России. Но запретили и менять. Власти препятствовали заказывать контейнеры для домашнего имущества. Потом запрещали вывозить мебель: оказалось, это достояние республики, личного имущества не существует. Была паника. Мы не знали, что нас ждет впереди. Да, мы стояли в очереди на гражданство, да, отдавали квартиры за бесценок, но самое тяжелое было впереди: мы уезжали в страну, которую считали своей родиной. А оказалось, нас не ждали. Здесь нам не были рады. В том девяносто первом, пожалуй, мы были канатоходцами, остановившимися в центре, изо всех сил балансируя на хрупкой проволоке, не смея ступить на спасительную площадку. В Узбекистане мы были «проклятые свиньи», а в России — беженцы, маргиналы. Наверное, девяносто первый можно считать вторым рождением семьи: здесь, в России, нам пришлось начинать жить с нуля, — нож в маминых руках тяжело врезается в хлебную мякоть, словно она режет камень.
— Нет, я не обижаюсь — такое уж время было. Всей стране было трудно. Не нам одним. Больно было не от того, что трудно, что денег не хватает, на работе сокращают. Больно было, что то, во что искренне верили, несли в сердце, гордились, вдруг втоптали в грязь. А ведь наши мамы и папы, деды и прадеды принесли в азиатские степи, пустыни науку, медицину, технику. Вот еще песня такая есть — «Учкудук». Как раз про это.
И она начинает напевать песню почти уже древней группы «Ялла»:
— «Любой в Учкудуке расскажет старик, как город-красавец в пустыне возник, как в синее небо взметнулись дома и как удивилась природа сама!»
Вообще-то, мама у меня классная и может почти все. Только поет она, если честно, отвратительно. И только это спасает меня от того, чтобы не расплакаться.
— Многие русские школы стали закрывать, часы русского сокращать, но, стоит отдать должное, в конце девяностых, несмотря на малое количество русских школ, в Узбекистане уже вводилась балльно-рейтинговая система, латинский язык. Стали потихоньку двигаться вперед. Так что не все так плохо, а то вижу я — ты погрустнела. Не нужно помнить плохое, оно мешает жить, пусть в твоей голове останутся хорошие и теплые воспоминания о детстве, — мама поворачивается ко мне и улыбается. — Ну, что, решила, как напишешь эссе? Не пиши о плохом — напиши о хорошем! Мы были молоды, полны сил, веры, знаний — для моего поколения девяностые, несмотря на трудности, обиды, страх, это время, которое мы бы не променяли ни на что другое. Мы выдержали, выстояли, сдали тот экзамен, понимаешь? И вообще — я горжусь тем, что именно нам они достались, эти лихие девяностые. Вот еще такая песня про нас есть: «Это мы придумали «Виндоус», это мы объявили дефолт, нам играют живые «Битлз», нестареющий Эдриан Пол».
— Мам, только не пой, я тебя умоляю, только не пой! — мы обе хохочем.
— Тогда идем ужинать, Линара.
Я тоже восхищаюсь тобой, мама, и поколением твоим, и поколением постарше. Вы и правда сильные. Да, может, что-то построилось не так, как мечталось, кого-то вы потеряли на обочинах жизни, кого-то отдали процветающему Западу, который до того неизменно называли «загнивающим». И, знаешь, я бы хотела, чтобы и про мое поколение придумали такую же песню, какую ты сейчас пела, чтобы это мы придумали Windows и — так уж нам с тобой не повезло — таким же ужасным голосом я напевала бы об этом когда-нибудь своей дочери. Но оно, то время, досталось вам. Каждому свое, мама, каждому человеку и каждому поколению.
А еще вы очень мудрые: сегодня, когда те же беженцы-узбеки, да и вообще беженцы из стран бывшего СССР, приезжают сюда, в Россию, чтобы заработать, выжить, прокормить тех, кто остался в далеких аулах, — вы не вспоминаете старые обиды. И каждый раз, проходя мимо уличных попрошаек в цветных восточных шароварах, кидаете не рубль, а бережно кладете в черные ладошки с таким трудом заработанные бумажные деньги. Вы ведь знаете, как им сейчас трудно. Сами это проходили в том далеком девяносто первом.
Я так горжусь, что все-таки, когда так многое потерялось на сложном политическом пути, та советская идея о дружбе народов до сих пор жива. Жива в тебе, мама. Жива во мне. И мы постараемся, чтобы жила и в наших детях. Мы ведь тоже строим нашу страну. И тоже ее любим.
II место
Виктор Лебедев. Краснодар
Наследие Советского Союза 20-летней выдержки — что осталось?
Нынешний период истории России можно с уверенностью именовать постсоветским. Я живу уже 20 лет в стране, на карте которой написано не СССР, а Российская Федерация. Но Советский Союз, как мистическое привидение, смотрит на меня отовсюду.
Конечно, страна поменялась, сменился политический режим, Конституция, флаг и многое другое. Но люди остались прежними. Прежним осталось сознание. Именно поэтому так популярны сегодня сталинизм, различные теории заговора и поиски «врагов России». Даже отойдя от политических практик Советского Союза, наше общество осталось все равно советским. Мы застряли на разломе эпох: советская закончилась, а новая уже 20 лет все никак не начнется. Время извергло нас из себя, и мы, как страна, повисли в историческом вакууме, застывшие в таинственной коме посреди стремительно меняющегося мира. Оторвавшись от советских ценностей, мы не сумели найти себя в свободном мире и невольно вернулись к своему прошлому.
Мы живем на руинах павшего Союза: электростанции, доживающие свой век, тонущие теплоходы и падающие самолеты — вот наше материальное наследие, приходящее ныне в негодность. Но куда страшнее наследие метафизическое. Советская инфраструктура, уже порядком износившаяся и несовременная, все еще приносит нам пользу. Советский дух лишь терзает нас изнутри. Сейчас с экранов телевизоров принято ругать эгоизм западного человека, однако загадочная русская душа сегодня в эгоизме даст фору кому угодно. Именно в нашем обществе человека могут убивать на оживленной улице. Именно в нашей стране благотворительность и помощь больным детям не правило, а всего лишь редкое исключение. Именно здесь, в России, мать способна выкинуть своего ребенка в мусорную корзину как сломанную игрушку. По разным экспертным оценкам, в России сегодня существует около пяти миллионов бездомных детей. Эта страшная цифра в мирное время звучит как приговор всему нашему обществу. Разве в нормальном и здоровом обществе такое возможно?
