Боб Каррен - Оборотни: люди-волки

Хотя слово «вервольф» использовалось архиепископом Вульфстаном для описания себя как личности и утверждения своей власти и влиятельности (он не выдумал его сам, оно могло употребляться и прежде), следующее документально подтвержденное свидетельство его применения, также в контексте церкви, несколько смещает его смысловой акцент. Оно встречается в «Истории и топографии Уэльса», написанной около 1182 г. Геральдом Камбрийским (Геральдом, или Гиральдом, Уэльским), почтенным монахом, который был исповедником принца Джона (Иоанна), одного из сыновей английского короля Генриха II. В одной из глав Геральд повествует о валлийском короле Веретикусе, который был превращен в волка ирландским святым Патриком. По одной древней легенде, Веретикус возглавил набег валлийцев на Ирландию и занял небольшую часть страны, а святой Патрик пришел, чтобы изгнать его оттуда. Веретикус славился исключительной варварской жестокостью, поэтому Патрик превратил его в то животное, которое он более всего напоминал, — то есть в волка. Эта легенда одно время была популярна и в Ирландии, и в Уэльсе, где Геральд ее и записал. До некоторой степени в ней отражены королевский статус и жестокость Веретикуса, но эта легенда — доверчиво воспринятая и изложенная Геральдом как исторический факт — также демонстрирует власть церкви в эпоху, когда она пыталась поставить себя выше светской власти. Заложенная в ней мораль сводится к тому, что король должен был подчиниться власти святого, несмотря на то что сохранил свои свирепость и силу.

Святой Патрик не был единственным кельтским святым, способным произвести такую трансформацию: святой Наталис сумел за один древний грех превратить в волков целый клан. Существовали и другие, чьи деяния описаны в христианских легендах Ирландии, Шотландии и Уэльса. Представление о вервольфе — человеке, превращающемся в зверя, — которое, как нам предстоит убедиться, составляло самый верхний пласт человеческого подсознания, начало обретать свою особую форму в общественном сознании. Так и были заложены основы наших современных представлений об этом существе. Но подобное существо появлялось далеко не только в церковном контексте — светское общество также внесло свою лепту.

В своем тексте Otia Imperialia («Императорские досуги»), написанном около 1212 г., средневековый хронист Гервасий из Тилбери (1150–1218 гг.) упоминает о человеке, который превращал свой облик в волчий, подолгу катаясь обнаженным по песку. Он также делает интересное предположение о том, что такие превращения могут быть связаны с полной луной, хотя это представление и необычно для Средневековья — оно появилось не так давно, в более современных книгах и фильмах. Клирик по имени Гервасий также был вхож и в светские круги (он был адвокатом, специалистом по церковному праву) и частенько появлялся при императорском дворе. Его покровителем был император Священной Римской империи Отон IV, для которого, собственно, были написаны и которому посвящены «Императорские досуги». Последний факт дает ключ к впечатляющему представительству Гервасия при императорском дворе. Этот текст принадлежит к литературному жанру, известному как speculum,[1] получившему свое название от магического зеркала, или спекулума, которым, как считали тогда, обладали и волшебники, и святые. Такое зеркало показывало им, что происходит в любом месте земли, обеспечивая их энциклопедическим по широте сводом знаний о тех вещах, к которым оно обращалось. Книга Гервасия была задумана как полное собрание информации о чудесах света, и относиться к изложенным в ней сведениям следовало как к истинным фактам. Таким образом, учитывая несомненную ученость Гервасия и его положение среди современников, идея о превращении человека в волка была легко воспринята как императором, так и его подданными.

Другие придворные тоже принялись писать о людях, превращающихся в диких зверей, в прозе и стихах. Их произведения имели широкое хождение не только при императорском дворе, но и при дворах правителей Англии и Франции. А от придворных и церковников это представление начало мало-помалу просачиваться в среду простолюдинов.

Идея о человеке, перекидывающемся в дикую тварь и обратно, постепенно завладевала умами людей. Ей предстояло просуществовать столетия, достигнув пика популярности (как нам предстоит увидеть позже) во Франции, между XVI и XVII веками. И, разумеется, образ жуткого зверя — жестокого древнего врага — продолжал и продолжает преследовать человеческую душу и по сей день, рыская прямо под тонкой прослойкой того, что нам угодно называть цивилизованным обществом.

Но каковы же истинные истоки этого верования и почему оно наполняет нас таким ужасом? Идея оборотня-вервольфа представляет собой поверхностный слой некоторых наиболее глубинных человеческих страхов и представлений. Здесь и оторванность от естественной среды обитания, и страх перед дикой природой, и ужас перед каннибализмом, и врожденное подспудное осознание жестокости и зверства, которые часто скрыты под внешним лоском человеческой «цивилизованности». Вой волка, наводящий на мысли об одиночестве и уязвимости человека, символизирует этот комплекс глубоких чувств наиболее выразительным способом. Поэтому страх перед тем, что мы сами способны стать таким существом — и можем в один прекрасный день в него превратиться, — является, возможно, самым древним и худшим из наших ночных кошмаров. Давайте пройдем по его зловещим тропам и посмотрим, не удастся ли нам выманить из логова того, кто стал прототипом легенд об оборотнях-вервольфах. Вперед, на охоту за волком!

Глава 1

Тень волка

Заговори о волке — и увидишь его клыки.

Волк — это, наверное, самый старый враг рода человеческого: наша вражда восходит к доисторическим временам. Именно с волком наши далекие предшественники состязались в охоте и вступали в смертельные схватки в девственных лесах первобытного мира. И, вполне возможно, волк одерживал верх над праотцами людей, ибо он быстр, силен и хитер. Он умел преследовать и загонять дичь искуснее, чем наши тяжелые на подъем и неповоротливые предки, да и свою территорию защищал лучше, чем древние люди. У него четыре лапы, что придает ему дополнительную скорость, гладкое гибкое тело, отлично приспособленное к погоне, и острые хищные зубы, которые могут вспороть добыче брюхо в считанные мгновения. Он был вселяющей страх, совершенной машиной для охоты и убийства, далеко превосходящей все, на что были способны наши предки. Неудивительно, что древние люди и ненавидели его, и боялись. И все же в этом животном было нечто достойное восхищения, ибо те самые качества, которые вселяли в род человеческий ужас, одновременно его и привлекали. Люди завидовали его силе и свирепости, его пластичности и быстроте, его неутомимости и охотничьему мастерству. Во многих отношениях волк был не просто врагом — а врагом, которому хотелось подражать. В мире, где различия между людьми и животными были весьма туманны, такие отличительные свойства просто необходимы для выживания, и наши предки страстно желали стать такими же удачливыми охотниками, как волки.

Естественным результатом этого желания стало то, что характерные черты человека и зверя стали сливаться и смешиваться в человеческом сознании. Возможно, если бы человек сумел полностью сымитировать волка, он бы каким-то образом воспринял по крайней мере некоторые умения и превосходные охотничьи навыки этого животного. Но как добиться приобретения таких навыков? Эту задачу отчасти могли разрешить сверхъестественные средства. Используя силы иного мира, в котором, по представлениям древних, правили анималистические сущности — духи животных, люди могли присвоить волчью физическую мощь, хитрость, быстроту и агрессивность, которых, по их мнению, им так не хватало. Волк, разумеется, входил в пантеон животных, с которыми древним людям приходилось делить этот мир, которых они также почитали, считая их качества достойными приобретения. Но волк в этом пантеоне был одной из наиболее значительных фигур. Это, разумеется, подчеркивало его статус как непревзойденного охотника.

В те далекие времена охота, должно быть, являлась крайне рискованным и сложным делом, важнейшим элементом для выживания человеческой общины. В эпоху, предшествующую развитию земледелия, нехватка пойманной и убитой охотниками добычи означала голод, а в худшем случае — и гибель племени. Для постоянно растущих общин древних людей это был вопрос жизни и смерти в самом прямом смысле слова. Особенно насущным он становился во время долгих суровых зим, когда дичь попадалась редко, а стаи волков оказывались гораздо лучше приспособленными к ним, чем жалкие кучки людей, жавшихся поближе к кострам, спасаясь от холода. В такие периоды характерные для дикого зверя качества проявлялись в полную силу, и люди отчаянно желали больше походить на волков. Возможно, думали они, если как следует притвориться волком, то можно приобрести или скопировать некоторые из его свойств, необходимых для выживания в трудное время. Возможно, если завернуться в волчьи шкуры и перенять волчьи повадки, то природные духи примут их за настоящих волков и вознаградят нужными умениями и силой. Но чтобы «вселить» такую психическую составляющую в охотников, сверхъестественный посредник в лице шамана должен был вступить в контакт с подходящими духами. И для этого он вполне мог принять облик животного.