Михаил Любимов - Гуляния с Чеширским Котом
Дипломат из Англии! Этот магнетически загадочный папа стал путеводной звездой для куйбышевского школьника, он озарил ближайшую цель — Московский государственный институт международных отношений, где ковали дипломатов. Тогда я считал, что все дипломаты похожи на академиков, из которых фонтаном бьет эрудиция, я не знал, что дипломату совсем не обязательно много читать и быть образованным — гораздо важнее держать нос по ветру и ловить каждое слово начальства, более того, «слишком умные» обычно плохо кончают. К несчастью, я прочитал «Талейрана» академика Тарле и решил, что великий дипломат (кстати, и крупный взяточник) может стать образцом для подражания.
Следовало срочно заполнить зияющие пустоты в образовании. Самоусовершенствованием я занялся основательно: все прочитанное аккуратно конспектировал в толстые тетрадки, особенно остроты, которыми собирался блистать на дипломатических балах, между мазуркой и коктейлем.
Сначала я детально проработал трехтомную «Историю дипломатии», затем «Дипломатию» английского дипломата Гарольда Никольсона, затем для солидности начал штудировать Шекспира, все пьесы — от первой до последней. Чтобы не забыть ху из ху в остроумных беседах с иностранными лидерами, давал характеристики всем действующим лицам («Гамлет, принц датский, мучается сомнениями, убивать или не убивать дядю-короля, влившего яд в ухо своему брату»). Выписывал идиомы Шекспира, вроде «делать зверя с двумя спинами» (это означало акт любви) или «направлять большой палец» (оскорблять, «делать фигу»).
Прошелся по всему Байрону, но очень устал от «Каина» и «Манфреда», впился в Диккенса и долго грыз, пока не надоели его жулики и сентиментальное сострадание писателя к обездоленным.
У Осипа Мандельштама:
Когда, пронзительнее свиста,Я слышу английский язык, —Я вижу Оливера ТвистаНад кипою конторских книг.
Дожди и слёзы. БелокурыйИ нежный мальчик Домби-сын;Весёлых клерков каламбурыНе понимает он один.
Финал разрывал сердце: «И клетчатые панталоны, рыдая, обнимает дочь!»
Свиста в английском языке я, правда, не обнаружил, но постепенно сформировал образ англичанина: цилиндр или котелок, трость с набалдашником, неизменный зонт, с которым удобно бродить по Пикадилли, постукивая наконечником по асфальту, костюм в полоску, клубный галстук, выбритость до синевы, изящная худоба (даже кости потрескивают при ходьбе!), спортивная подтянутость, прямая бриаровая трубка, зажатая в волевых челюстях, кожаное честерфилдское кресло у старинного камина со сверчком, где рядом целый набор таинственных медных инструментов, включая каминные щипцы, поддувало и кочергу для размешивания угольев…
Таких англичан блистательно играли в советском театре, несколько раз я смотрел «Школу злословия» Шеридана, где Яншин и Андровская очень мило изображали патриархальную английскую жизнь, и конечно, «Идеального мужа» Оскара Уайльда, разоблачавшего высший свет. Массальский и Кторов поражали своими безупречными манерами, легкой речью, небрежной походкой; однажды я засек их на Твербуле, пошел за ними, но они отнюдь не по-джентльменски заскочили в захудалую закусочную и рванули там по граненому стаканчику водки (правда, не закусили, как истинные лорды!).
Моей настольной книгой стал роман Джеймса Олдриджа «Дипломат». Полюбился не главный герой, который, как положено, разочаровался в эксплуататорской Англии и уверовал в социализм, мне импонировал его антипод — консерватор и реакционер до мозга костей лорд Эссекс, гнуснейший из гнуснейших, — вот ужас-то!
Несмотря на эту душевную червоточину, меня приняли в МГИМО и, вопреки желанию изучать Англию, бросили на Соединенные Штаты — главного врага. К счастью, основным (и самым полезным!) предметом оставался английский язык, его мы долбали ежедневно, причем на лучших образцах английской литературы: Шарлотта Бронте с душераздирающей историей соблазнения бедной гувернантки лордом Рочестером[3], Уильям Теккерей, в «Ярмарке тщеславия» показавший миру хищную леди Шарп и прогнивший свет, Джон Голсуорси, который добротно и чуть занудно поведал историю буржуазной семьи Форсайт. В современность пускали с оглядкой: газета британских коммунистов «Дейли уоркер» надежно хранилась в спецфонде МГИМО, куда требовалось оформить допуск с рекомендацией преподавателя. После смерти Сталина двери чуть-чуть приоткрыли, правда, я уже специализировался по США и писал курсовые ужастики по поводу американского империализма и соответствующего мерзкого образа жизни.
Но Англия не отпускала сердце.
«Оттепель» принесла Джона Бойнтона Пристли, Дорис Лессинг, Джона Уэйна, Джона Брейна, Алана Силлитоу, Чарльза П. Сноу, его жену Памелу Джонсон, чуть позже Айрис Мердок и других, смевших хоть немного подвергать критике английскую действительность. Сняли табу с барда империализма Редьярда Киплинга и с бывшего шпиона Сомерсета Моэма, ухитрившегося в 1917 году поплести интриги в России против большевиков. Другой бывший шпион Грэм Грин сначала отпугивал своим католицизмом, но его едкая критика истеблишмента, а потом беспощадная сатира на английскую разведку («Наш человек в Гаване») и антиамериканизм постепенно ввели его в круг прогрессивных авторов.
Хотя всегда душа тянулась к Англии, жизнь проходила по закону бутерброда: после защиты диплома о советско-американском сотрудничестве в 1941–1942 годах меня срочно бросили на работу в наш консульский отдел в Финляндии (вторым языком был шведский). Первое соприкосновение с заграницей захватило дыханием свободы, неподцензурными газетами, книгами и фильмами, магазинами, забитыми товарами, и многопартийной системой.
В поисках самого себя я забыл об Альбионе, купил себе часы «Лонжин», а папе нерповую шляпу-пи-рожок, тайно приобрел и прочитал «Доктора Живаго» на английском (боялся подойти к прилавку с русскими эмигрантскими книгами, считая, что повсюду око государево), писал грустные письма тем, кому положено было вздыхать по мне в далекой России…
Тут на меня положила глаз разведка КГБ и, чуть проверив на практике, зачислила в кадры и направила в разведывательную школу под Москвой с перспективой триумфального возвращения в страну озер. В школе я томился от скуки, там, по сути дела, повторяли зады МГИМО, разбавленные специальными, скучновато изложенными предметами. Однако к услугам курсантов была обширная английская библиотека, она давала не только яркую картину работы разведки, но и показывала реальную, а не придуманную жизнь в США и Англии. Я даже ухитрился сыграть в уайльдовской пьесе «Как важно быть серьезным», поставленной к выпускному вечеру нашими умницами-преподавательницами, естественно, на английском языке.
Каково же было мое изумление, когда, по зачислении в англо-скандинавский отдел, я узнал, что мне предстоит совершать подвиги не в Финляндии, а в Англии! Шеф отдела, высокий красавец в усиках, даже заметил, что я чем-то напоминаю молодого Уинстона Черчилля (потом за праздничным столом он утверждал, что я похож на Байрона[4]), это привело меня в тайный восторг, несмотря на ужасную репутацию этого исконного врага СССР и всего прогрессивного человечества. Рассматривая себя в зеркале, я, правда, находил, что моим скромным челюстям далеко до оных сэра Уинстона, особенно мощно выпиравших накануне роковых сражений Второй мировой, когда он активно позировал фотографам. Это расстраивало, хотя по объему головы и по росту я ему не уступал, а когда засовывал в рот сигару (уже в Москве появились кубинские) и суживал глаза, то вполне мог лететь в Тегеран на конференцию с Рузвельтом и Сталиным.
Итак, добрая, старая Англия, коварный Альбион! Не зря я изучал Шекспира в оригинале, не зря штудировал «Книгу снобов» Теккерея и стоял в очереди за билетами на «Гамлета», показанного англичанами на фестивале молодежи и студентов в 1957 году. Тут я погрузился в политику и экономику Англии не в пропагандистском изложении, а на основе «Таймс», «Экономист» и других интригующих изданий. Немалое место занимало изучение Лондона по карте, составление маршрутов движения на метро и автобусах — без этого любые попытки обеспечить конспиративную связь с агентом обречены на провал.
Правда, потом оказалось, что шпионаж по карте совсем не похож на зеленое древо жизни, на его ветвях почему-то постоянно возникали непредвиденные трудности: опаздывали или совсем не появлялись автобусы, ресторан для встречи с агентом оказывался снесенным еще пять лет назад, а улицы имели другое название. До сих пор бросает в жар, когда я вспоминаю свой судорожный бег на явку в районе Илинг (прибыл на автобусе в соседний район!), нервное перелистывание портативного атласа Лондона на виду у прохожих… О, если бы это видел мой школьный наставник — отставной полковник! Он очень ловко создавал на наших учебных рандеву в чешском баре Парка культуры на редкость стрессовую ситуацию: «За мной следит наружка!», «У меня выкрали из кармана условия связи!» или «Сейчас нас арестуют!», делая при этом круглые испуганные глаза, которые внимательно следили, как я поведу себя в подобной ситуации: покроюсь ли потом, свалюсь ли со стула, побледнею или покраснею? И вообще, как я ему предложу действовать, как спасу от опасности «верного агента»?
