Николай Сладков - Трясогузкины письма
Трясогузку эту мы прозвали почтальоном. Не потому, что она поселилась в почтовом ящике, а потому, что она, как настоящий почтальон, стала приносить и опускать в ящик разные бумажки.
Когда же приходил настоящий почтальон и опускал в ящик письмо, перепуганная трясогузка вылетала из ящика и долго бегала по крыше, тревожно попискивая и качая длинным хвостиком. И мы уже знали: тревожится птичка — значит, есть нам письмо.
Скоро вывела наша почтальонша птенцов. Тревог и забот у неё — на целый день: и кормить птенцов надо и от врагов защищать. Стоило теперь почтальону только показаться на улице, как трясогузка уже летела ему навстречу, порхала у самой головы и тревожно пищала. Птичка хорошо узнавала его среди других людей.
Услыхав отчаянный писк трясогузки, мы выбегали навстречу почтальону и брали у него газеты и письма: мы не хотели, чтобы он тревожил птичку.
Птенцы быстро росли. Самые ловкие стали уже выглядывать из щели ящика, крутя носами и жмурясь от солнца. И однажды вся весёлая семейка улетела на широкие, залитые солнцем речные отмели.
А когда пришла осень, в сад опять прилетел бродяга-дятел. Он прицепился к почтовому ящику и носом своим, как долотом, так раздолбил дыру, что в неё можно было просовывать руку.
Я просунул руку в ящик и вынул из ящика все трясогузкины письма. Были там сухие травинки, обрывки газет, клочки ваты, волосы, фантики от конфет, стружки.
За зиму ящик совсем одряхлел; для писем он уже не годился. Но мы его не выбрасываем: ждём возвращения серенького почтальона. Ждём, когда он опустит в наш ящик своё первое весеннее письмо.
СТРИЖИНАЯ ТАЙНА
Помните сказку про Гейнца? Гейнц был такой лентяй, что даже после сна отдыхал. И, главное, ничего ему от его лентяйства плохого не делалось.
«Наверно, от лентяйства худо не бывает», — решил я.
А вышло, — бывает!
Я очень люблю птиц — всё с ними вожусь. Клеток у меня полон дом. И в клетках не какие-нибудь там чижики, снегири или чечётки. Чижики-снегирики — дошкольная ступень для любителя птиц. Их любой мальчуган сумеет держать.
У меня живут самые нежные наши птички — корольки, крапивники, синички длиннохвостые. Если таких сумеешь выдержать — значит, ты птицелов высшего класса!
Таким меня все и считали.
И был мне от всех любителей почёт и уважение. При встрече, бывало, шапки снимали и пальцем в спину показывали: «Вон пошёл знаток!»
Но вдруг приходит ко мне незнакомый человечек. Осмотрел моих птиц и усмехнулся:
— Корольки да крапивники — не предел. Наивысший класс — это стриж! — и ушёл.
Это был вызов. Назавтра же я поймал стрижа. Ловить их просто. Они жили в моём же доме, под карнизом.
Стриж ничего не ел и не пил. Неподвижно лежал на дне клетки.
Пришлось выпустить.
Поймал второго. Этого я поил насильно. Поил точно в те часы, когда вольные стрижи летали на озеро и с лёту, заломив над спинкой острые крылышки, хватали клювиками воду. Кормил я стрижа тоже насильно. Кормил такими же комариками-мушками, каких нашёл у него во рту, когда поймал. Стрижи несут в гнездо не по одному комарику, а собирают их во рту целый комочек.
И клетку со стрижом я поставил на крышу, на свежий воздух. И пещерку ему с гнездом для ночлега устроил. Всё как у вольных стрижей!
Стриж ел, пил, беспокойно лазал по сетке и к утру так ослабел, что пришлось выпустить.
Посадил я тогда в клетку сразу двух. Может, они, как и мой корольки и длиннохвостики, не могут по одному жить?
Через день пришлось выпустить. Оба чуть живы были.
Я люблю птиц. И хоть горько мне было, но стрижей в клетку больше сажать я не мог. Решил на вольных стрижах разгадать их тайну. Привязал стрижу на лапку бумажную ленточку и выпустил. А сам взял бинокль, вылез на крышу и стал следить.
Стриж вылетел на охоту на зорьке. Долетел до колокольни, потом до заводской трубы, потом к озеру. И назад — птенцов кормить. От гнезда до колокольни, от колокольни до трубы, от трубы до озера и назад — пять километров. До самого заката охотился стриж. И вышло, что за день налетал он больше полтысячи километров! И так ведь каждый день!
Понял я, что даже мне, старому птицелову, не выдержать стрижа в клетке. А вам, ребята, и подавно!
Все знают, что можно и лошадь загнать. Даже зайца можно загнать, если гонять его без перерыва. Упадёт, лапками подрыгает — и готов! Вот и у стрижа похоже. Только наоборот. Сердце его, лёгкие, мускулы — всё приспособлено для большого полёта. И вдруг — нельзя! Вдруг — клетка! И стриж слабеет и гибнет от… отдыха.
Ну как тут не вспомнить про ленивого Гейнца? Знал бы он про стрижей, побоялся бы после сна отдыхать!
НА НЕВЕДОМОЙ[4] ДОРОЖКЕ
Разными тропами досталось мне ходить: медвежьими, кабаньими, волчьими. Ходил и заячьими тропинками. Но такой тропинкой шёл впервые. Тропинку эту расчистили и протоптали муравьи.
На звериных тропах разгадывал я звериные тайны. Что-то увижу на этой тропе?
Шёл я не по самой тропинке, а рядом. Уж больно узка тропинка — как ленточка. Но для муравьёв-то она была, конечно, не ленточка, а широкое шоссе. И Муравьёв бежало по шоссе много-много. Тащили мух, комаров, слепней. Прозрачные крылышки насекомых блестели. Казалось, что между травинок по склону льётся струйка воды.
Я иду по муравьиной тропе и считаю шаги: шестьдесят три, шестьдесят четыре, шестьдесят пять шагов… Ого! Это моих больших, а сколько же муравьиных?! Только на семидесятом шагу струйка пропала под камнем. Серьёзная тропа.
Я присел на камень — отдохнуть. Сижу смотрю, как бьётся под ногами живая жилка. Дунет ветер — рябь по живому ручейку. Проглянет солнце — засверкает ручеёк.
Вдруг будто волна хлынула по муравьиной дороге. Змейка по ней вильнула и — нырк! — под камень, на котором я сидел. Я даже ногу отдёрнул, — наверно, это вредная гадючка. Ну и поделом — сейчас муравьи её обезвредят.
Я знал, что муравьи смело нападают на змей. Облепят змею — и останутся от неё одни чешуйки да косточки. Я даже задумал скелет этой змейки забрать и ребятам показать.
Сижу жду. Под ногами бьётся и бьётся живой ручеёк. Ну, теперь пора! Осторожно приподнимаю камень — не повредить-бы змеиный скелет. Под камнем — змея. Но не мёртвая, а живая и вовсе не похожая на скелет! Наоборот, она стала ещё толще! Змейка, — которую должны были съесть муравьи, спокойно и не торопясь сама ела муравьёв. Она прижимала их мордочкой и втягивала языком в рот. Змейка эта была не гадючка. Таких змей я ещё никогда не видел. Чешуйка, как наждак, мелкая, сверху и снизу одинаковая. Больше на червяка похожа, чем на змею.
Удивительная змейка: приподняла тупой хвост вверх, повела им из стороны в сторону, как головой, да вдруг и поползла хвостом вперёд! А глаз не видно. Не то змея с двумя головами, не то вовсе без головы! А питается-то чем — муравьями!
Не вышел скелет, так я змейку забрал. Дома подробно её разглядел и определил название. Глаза у неё нашёл: маленькие, с булавочную головку, под чешуйками. Потому-то и называют её — слепозмейка. Живёт она в норах под землёй. Там ей глаза и не нужны. А вот ползать то головой, то хвостом вперёд — удобно. И землю она рыть может.
Вот к какому невиданному зверю привела меня неведомая дорожка.
Да что говорить! Каждая дорожка куда-то ведёт. Только идти не ленись.
ВЕСЁЛАЯ ИГРА
Притащила лиса лисятам мышей на обед. А лисята — сыты, давай с мышами играть. Двое одну мышь схватили — тянут-потянут. А один сразу трёх в пасть забрал — хап! Только хвостишки висят.
Играли, пока надоело. Тогда мышей бросили — в нору залезли. Легли у выхода, мордочки на передние лапки положили — смотрят из тёмной норы на светлый мир. И видят — прилетели к норе мухи. Закружили, зажужжали. За мухами — птичка трясогузка. Тоненькая такая, серенькая. Хвостиком качает и ножками семенит. Пробежит и остановится, пробежит и остановится. А остановится — и закачает хвостиком, будто дразнит.
Съёжились лисята. Трясогузка вправо — и лисьи глаза вправо, трясогузка влево — глаза влево. Так и перекатываются.
Лисята как выскочат! Чуть-чуть птичку не поймали.
Опять в нору забились — караулят.
Опять слетелись мухи. За мухами — трясогузка. У самой норы хвостиком дразнит.
Лисята как выскочат — чуть не поймали!
Тут уж и не поймёшь: игра это или охота?
Вот в который раз выскочили и опять зря. Сбились в кучку. А сверху, с синего неба, нависла тень, закрыла солнце.
Кинулись лисята разом в нору, еле протиснулись.
Это орёл их припугнул.
Видно, ещё молодой орёл. Тоже, наверно, играл. Ведь у зверят да у птиц все игры в охоту. Только игрушки разные. У одних — мыши, у других — лисята.
