Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов
А это значит, что за этим глухим ворчанием, которое я сейчас разбудил, сомневаясь в святости Родины и ее праве требовать наши жизни, скрывается мощнейший психологический механизм. Название ему – мышление Свойствf. И ему на самом-то деле глубоко плевать на Родину или на человечество. Зато ему есть дело до всех чужих, которых он имеет право травить и убивать. Он затем и создан. В сообществе, где действуют определенные правила, ты не имеешь права вести себя так, как хочется, и воплощать свои желания. Ты должен сдерживаться. Сдержанность накапливается и превращается во взрывоопасную силу, таящуюся в каждом из нас. Ей нужен выход. И общественная психология, правящая сообществами, его находит в виде разрешения выпускать сдержанность на чужих или нарушителей правил, предателей. Чужие – это вообще не люди. Их убивать даже не грех. Так считалось тысячелетиями. Нарушители правил – это разрушители сообщества или общего благополучия. В каком-то смысле тоже враги. С ними начинают с затравливания. А потом доходят до того, что тысячами сжигают на кострах или сотнями тысяч замаривают в лагерях. Причем вытравливают порой всех «не таких», в первую очередь, цвет нации, мозги. И это совсем не сложно – лишь объяви их врагами народа или предателями. Так есть ли механизму свойства дело до Родины?
Свойствy стоит посвятить отдельное исследование как основе общественной психологии. Пока же достаточно будет сказать, что в основании «поведения» сообществ лежат очень сильные психологические механизмы, которые внедрены в сознание каждого из членов сообщества. И поэтому время от времени каждый отдельный человек вдруг начинает выступать от имени всего сообщества, как бы думая об общем благе. Однако «думание» это отнюдь не разумно, а как раз наоборот. Говоря на психологическом языке двадцатого века, оно укоренено в бессознательном. И одно это уже настораживает и пугает.
Если мы посмотрим на сообщества как на очень большие личности, что-то типа древних богов, воплощающих Дух народов, то увидим, что у них гораздо меньше нравственных сомнений и гораздо меньше недопустимого, чем дозволено, к примеру, нам с вами. Как бы ни были утонченны и разумны отдельные члены сообщества, в целом сообщество «ведет себя» просто и грубо, как маленький ребенок или дикарь. Конечно, оно ведет себя не само. От его лица выступают какие-то органы, а от их лица – люди. Но все они как бы выражают «волю народа», а точнее, сообщества. И чаще всего просто не вольны ее не выражать, потому что они рабы того места, которое занимают в обществе. Может быть, точнее было бы сказать, что это «свято место пусто не бывает», потому что оно само себя занимает подходящими людьми, выдергивая этих «ловцов силы» из мятущейся у своего подножия жадной толпы. И эта «воля народа», которую «избранникам-заложникам» места приходится выражать, является, желаниями Богов-сообществ. А они – просты и прозрачны. Боги эти хотят быть как можно шире, сидеть как можно выше, иметь как можно больше и выживать как можно лучше. И все это по сравнению с другими сообществами, значит, другими людьми. Причем права определяются очень просто – силой и коварством. В этом смысле мифологично поданная история из жизни современных сообществ вполне сошла бы за один из рассказов Гомера или Гесиода.
И научное сообщество не исключение. Поэтому предположение, что «научное мировоззрение» насаждалось нам научным сообществом в его, а не в наших интересах, вполне допустимо, по крайней мере, хотя бы для исследования. Именно ради этого мною в начале этого исследования и был поставлен вопрос о наличии двух парадигм в современной науке вообще и в психологии в частности. Впрочем, выглядит вполне допустимым говорить и о большем количестве парадигм, которые правят современной наукой. В отношении же отдельных ученых наблюдаются, кроме парадигмальных, еще и личностные цели внутри научных по видимости поступков.
Исходный материал любой науки похож на запутанный клубок, мешающий видеть истину. Начиная исследование, неизбежно приходится убирать все помехи и все лишнее, что к исследованию не относится. Большая часть моей работы и была посвящена именно отсеканию помех. Введение в предмет во многом должно было быть историей его становления. Однако прежде чем приступить к ее изложению, мне пришлось ввести чисто психологическое разграничение, связанное с показанным выше механизмом свойства или общественной психологией науки.
Понятие «научной парадигмы», неважно, первой или второй, предполагает, что понятие «наука» при этом само собой ясно любому читателю. Однако очень часто, как только мы начинаем описывать действия того или иного ученого, чтобы отнести их к той или иной парадигме, выясняется, что, делая «научное» открытие или заявление, он о науке вообще не думал! Пример.
Месть сладка. Чтобы отомстить, можно взять автомат и перестрелять всех этих гадов. Или нож и тыкать, тыкать, тыкать…А можно стать профессором, директором НИИ или академиком и однажды, встретившись со своими обидчиками, взять и не увидеть их. Просто так вот, взять и посмотреть сквозь него, как сквозь пустое место! Чем плоха месть? А кто из добившихся успехов в науке может однозначно сказать себе, что обиды из-за недооцененности в школе или дома не прибавляли ему силы во время учебы? И кто хоть однажды не попытался не узнать или не заметить прежнего знакомого? А что такое – перестать видеть кого-то? Ведь это значит – выкинуть его из своего мира. А выкинуть человека из мира – значит, предать смерти, так обычно уходят из нашего мира. Перестать общаться с человеком – значит убить его в своем мирке насмерть, и это ничем не лучше, чем застрелить из автомата, только сдержаннее. А сдержанность – это злость.
Чего-чего, а сдержанности у ученых хватает. За последние два века литературой и кино создано множество образов ученого-маньяка, одержимого идеей мирового господства, – или мести за недооцененность, добавил бы я. Именно так люди воспринимают и настоящих ученых, изобретающих бомбы, химическое и бактериологическое оружие и многое другое, об опасности чего мы даже и не подозреваем. В глазах обычных людей ученый – это человек без совести, способный ради торжества своего гения погубить всё и вся!
Да и сами ученые все жестче относятся к собственному сообществу. Жак Бержье пересказывает книгу нобелевского лауреата Джеймса Д.Уотсона «Двойная спираль»: «Профессор Уотсон не стал церемониться ни с кем и ни с чем. В его книге научная среда нисколько не напоминает собрание благородных умов, занятых поисками истины, она похожа скорее на разбойничий притон, где все подстраивают друг
