Георгий Кублицкий - Три нью-йоркских осени
В «Русском голосе» часто печатаются статьи Ольги Доманевской. Я познакомился с ней на одном из приемов. Маленькая, очень энергичная женщина с крепким, мужским рукопожатием.
— Да, нам трудно, конечно. Но у нас много друзей. Многие тянутся к правде. Люди хотят знать, что делается там, у вас. Им нужны факты, не искаженные злобой и предвзятостью. Они находят такие факты в нашей газете.
«Русский голос» по американским понятиям газета микроскопическая: четыре странички небольшого формата, вроде нашей многотиражки. Коммерческих объявлений, на которых строится благополучие американской прессы, почти нет: лишь реклама целительного чая «Обеста», приготовленного из трав, да объявление «единственного русского поцребалыцика», предлагающего свои услуги вне зависимости от политических убеждений покойника.
Газета много рассказывает о жизни Советского Союза. Убийство гангстера, по кличке «Одноглазый», у входа в сабвей на Тридцать четвертой улице или ограбление ювелирного магазина тремя подростками никогда не занимают в «Русском голосе» первой страницы. Действительно важные события внутренней жизни рассказываются объективно, без крикливой сенсационности. Газета гневно осуждает расизм. Она воюет против нечистоплотлого и злобного «Нового русского слова».
Иногда она печатает стихи, может быть далеко не совершенные, но искренние:
Жизнь коротка, а старость в двух шагахПлетется по пятам за мною на чужбине…А мне так хочется найти скорее путь,Которым я б дошел до родины любимой…
Такой газете трудно. Ее редактору не вручают чеки из фондов борьбы против коммунизма. Она существует на средства, которые выкраивают ей друзья-читатели. Анна Бусько поехала в двухнедельный отпуск и собрала для газеты 102 доллара. Это немного, конечно, но Анна Бусько не одна.
Среди друзей «Русского голоса», как мне говорили, мало случайно заблудившихся людей, которые и сами толком не знают, какая злая сила, оторвав их от родины, бросила на чужбину. Большинство пишущих в эту газету и читающих ее — идейные враги большевизма, враги советской власти в далеком или относительно недалеком прошлом. Мне называли фамилии видных меньшевиков и эсеров, которые на склоне своих дней ушли из стана «Нового русского слова» и «Социалистического вестника». Вокруг «Русского голоса» группируются зрелые люди, прошедшие нелегкий путь внутреннего разлада, переоценки ценностей, поисков правды. Осознав заблуждения и ошибки, они нашли мужество порвать с прошлым и выйти на верную дорогу.
Мне кажется, они не идеализируют нашу действительность. Они видят многие стороны жизни нашей страны и, конечно, превосходно, глубоко знают действительность, окружающую их на чужбине. Они-то сравнивают все не по-туристски, нет! Эти люди познали жизнь двух миров в прошлом и настоящем, они поняли, за кем будущее.
Вот почему они издают и читают «Русский голос», вот почему собираются вместе, чтобы праздновать годовщину Октября.
Я пошел по объявлению «Русского голоса» на угол Парк-авеню и Шестьдесят восьмой улицы.
Пикетчиков всегда пускают к самым окнам нашего представительства. Друзьям отвели узкую боковую улочку подальше, поглуше и на противоположной стороне.
Много полиции, пешей и конной. На весь квартал тянется отсыревшая кирпичная стена здания с редкими слепыми окошками: похоже на склад.
Вдоль стены медленно шагают люди. Маленькая горстка. Какие-нибудь полторы сотни человек на город с восьмимиллионным населением. Больше пожилых, чем молодежи. Рабочие кепки, фланелевые рубашки, разношенные башмаки. Строгие, суровые лица.
Они ходят с плакатами в руках, оторванными от палок: так потребовала полиция.
На другой стороне улицы у подъезда отеля какой-то розовощекий господин, прогуливавшийся с пуделем, кричит вдруг неожиданно пронзительным голосом:
— Эй, вы, сколько среди вас «товарищей»?
Ему что-то отвечают. Он багровеет и, размахивая рукой, кричит до тех пор, пока встревоженный пес не начинает лаять в унисон с хозяином.
Вдоль кирпичной стены, где ходят демонстранты, растут платаны. Хилые, почти лишенные света, они уже тронуты осенней желтизной. Деревья стоят далеко друг от друга, и как раз после первого платана полицейские ставят поперечный барьер.
Четверть часа спустя барьер передвинут к третьему дереву. Ряды стали гуще, плотнее. Каждый чувствует теперь локоть соседа. Я вижу русские лица. Много негров. Мне показывают сына Поля Робсона, здоровяка в рубашке без галстука, с тяжелым портфелем. Ольга Доманевская берет для «Русского голоса» интервью у пожилого американца, по виду — рабочего.
Чем внушительнее становится демонстрация, тем меньше интересует она желтопрессных репортеров и тем больше — полицию. Детективы топчутся вдоль внешней стены барьера, приглядываясь, запоминая. Но демонстранты не скрывают ни лиц, ни имен. Это смелые люди, знающие, какой ценой приходится иногда расплачиваться за такое…
— Сюда идут прямо с работы. Их не совсем пускают. Там, у сабвея, тоже полиция, но они все равно придут.
Это говорит на полузабытом ею русском языке женщина в мятой-соломенной шляпке. В 1913 году ее родители приехали сюда из Минска.
Когда я уходил, барьер передвинулся уже к пятому платану, и все громче, все сильнее, все тверже сотни голосов скандировали: «Мы за мир!», «Мы хотим мира!»
Назавтра короткие тенденциозные и откровенно злобные заметки об этой демонстрации затерялись в газетах среди интервью с восьмидесятилетней старухой О’Нейл, которая не спасовала в схватке с двумя бандитами, но заявила потом, что не желает больше жить в Нью-Йорке, где порядочную женщину грабят по дороге из церкви. Газетные колонки были заняты скандальным делом биржевика Голдфайна, попавшегося на крупном мошенничестве, подробностями налета гангстеров на автобусную кассу…
В таких случаях принято говорить: жизнь шла своим чередом.
И на фоне этой пестрой, не всегда понятной нам жизни — смелые люди у чахлых платанов, верящие в торжество человеческого разума, умеющие постоять за общее всем нам дело мира.
КОЕ-ЧТО О НЬЮ-ЙОРКЦАХ
Три осени в Нью-Йорке — это не так мало., Но и не много. События в Организации Объединенных Наций подхлестывали, почти не оставляя свободных минут. Было не до писательских наблюдений, в голове одно: только бы твои несколько страничек, торопливо набросанных телеграфным языком, не застряли где-то между двумя материками, поспели бы к выпуску очередного номера газеты.
За оградой зданий ООН в те часы, когда не надо было сидеть за машинкой, мой быт, пожалуй, немногим отличался от быта среднего американского служащего, приехавшего по делам в Нью-Йорк: скромная гостиница, не упоминаемая в проспектах для богатых туристов, обеды чаще в кафетериях, чем в ресторанах, газета в киоске на углу, где киоскер уже здоровается с тобой, небольшой круг деловых знакомых, которые знают тебя достаточно для того, чтобы на ходу поболтать о том, о сем, но недостаточно для того, чтобы пригласить домой на коктейль.
На третий год моей нью-йоркской жизни виза «Си-два» стала гораздо либеральнее. Мне разрешалось передвигаться уже в радиусе 25 миль от ООН. Но за недостатком времени я так и не успел повидать все районы гигантского города.
Вам известен, конечно, анекдот о путешественнике, которого встретили в Нью-Йорке словами: «Ну что вы, Нью-Йорк это еще не Америка, поезжайте в Сан-Франциско». Приехал в Сан-Франциско. «Разве здесь Америка? Поезжайте в Вашингтон». Приехал: «Кто вам сказал, что настоящая Америка — здесь? Она в маленьких городах, вот где». Поплелся наш путешественник в какой-то Смолтаун, но и там услышал, что Америку надо искать в другом месте. В общем заокеанский вариант сказки про белого бычка, который очень любят повторять американцы.
Да, конечно, Нью-Йорк еще не вся Америка. Но никак нельзя представить себе Америку без Нью-Йорка.
Однажды были опрошены тысяча триста специалистов по достопримечательностям Соединенных Штатов. Им напомнили о семи чудесах древнего мира и предложили назвать семь чудес Нового Света., Специалисты поспорили, потом проголосовали.
Первенство досталось Большому каньону.
Ниагарский водопад был назван последним из семи чудес.
Второе место присудили Нью-Йорку.
Не берусь рассказать о нем сколько-нибудь подробно и связно. Не входят в мои намерения географические и исторические экскурсы, описание нью-йоркских достопримечательностей и контрастов; хочу коснуться лишь некоторых, произвольно выбранных черточек жизни огромного города и его обитателей.
Если мелко накрошить статистические таблицы, добавить кусочки газетных заметок и вырезки из толстых справочников, а затем, хорошенько перемешав все это, приправить смесь несколькими острыми цитатами, то… общего очерка Нью-Йорка, разумеется, все же не получится.
