Уильям Лобделл - Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни
Не все в католическом богословии было мне понятно, не все устраивало. Например, сексуальные запреты (я не понимал, почему нельзя пользоваться презервативами, даже если это ведет к гибели миллионов африканцев от СПИДа). Что более серьезно, я не принимал пресуществления — кульминации мессы, когда, согласно учению церкви, хлеб и вино буквально превращаются в Тело и
Кровь Христову. Разумеется, в этом я был не одинок. С этим не согласны миллионы американцев, которых католики-ортодоксы иной раз презрительно именуют «кафе-католиками» (40% американских католиков даже не ходят к исповеди, хотя это одно из основных требований церкви). Если бы католики действительно верили, что Евхаристия проходит в незримом присутствии Христа, они срывались бы с мест, чтобы поклониться Святому Причастию — освященному, но неиспользуемому хлебу и вину, которые в большинстве церквей ставятся в позолоченный табернакул[2]. Но, как правило, Святое Причастие стоит возле алтаря, никем из прихожан не замечаемое, и лишь изредка можно увидеть перед ним какого-нибудь истинно верующего, коленопреклоненного в молитве.
Я черпал уверенность не только в том, что остаюсь с большинством. В Катехизисе Католической церкви — справочнике по церковной догматике — есть восхитительная лазейка под названием «личная совесть». Если что-то, пусть даже учение церкви, идет против твоей совести — следуй своему внутреннему голосу! «Человек всегда должен повиноваться внятному суждению своей совести, — гласит Катехизис. — Кто сознательно идет против совести — сам себя осуждает».
Совесть позволяла мне предохраняться без чувства вины и без страха вечного осуждения. Совесть позволяла видеть в Евхаристии лишь символическое воспроизведение Тайной Вечери. Я собирался стать «кафе-католиком»: выбирать из «меню» церковных учений лишь те, которые мне подходят. Однако мой выбор основывался на убеждении, а не на удобстве.
Чтобы стать католиком официально, мне требовалось пройти годовой курс катехизации: несколько вводных лекций, а затем несколько месяцев обучения. На курс я записался летом 2001 года. Грир пошла вместе со мной: ей хотелось освежить в памяти веру своего детства. Мы думали даже о том, чтобы после моего присоединения к церкви обвенчаться и снять с себя католическое клеймо «прелюбодеев», недостойных принимать Причастие.
По вечерам во вторник и по утрам в воскресенье мы приходили в церковь Царицы Ангелов в Ньюпорт-Бич, чтобы побольше узнать о Католической церкви, ее истории и учении. Программу под названием «Обряд Христианского Посвящения для Взрослых» (ОХПВ) вел отец Винсент Джилмор. Отец Винсент принадлежал к консервативному норбертинскому ордену: в церкви Царицы Ангелов он служил, поскольку в диоцезе округа Оранж не хватало католических священников. Человек лет под сорок, приезжавший на службу на горном велосипеде, он верил во все, чему учит церковь, и умел заражать своей верой слушателей. Об учении церкви он рассказывал просто, ясно и с большим чувством. Появился у меня и личный «наставник». Мне посчастливилось познакомиться с Бобом Гэнноном, долговязым седоватым джентльменом, чьи доброта и терпение не знали границ. В общении он был милым, мягким человеком — однако работал в прокуратуре округа Оранж, так что я знал, что он может быть суровым. Однако для меня Боб стал добрым «опекуном», терпеливо отвечающим на бесчисленные вопросы, которыми я его забрасывал.
По мере того как люди в классе перезнакомились и начали сходиться друг с другом, кое-кто узнал во мне религиозного репортера «Таймс». Солгу, если скажу, что мне это было неприятно. Соученики вспоминали некоторые мои статьи. Несколько человек припомнили материал, который я дал в газету несколько месяцев назад, перед Пасхой. Я писал об ушедшем на покой епископе Нормане Макфарленде — огромном человеке, ростом не меньше шести футов четырех дюймов, с широченными плечами и мощным басом. Епископ славился крутым нравом. Когда его преемник, епископ Тод Д. Браун, впервые опубликовал финансовый отчет диоцеза, многие священники радостно объявили, что грядет новая эра — эпоха прозрачности. Имелось в виду, что епископ Макфарленд управлял финансами диоцеза железной рукой, никого не посвящая в свои траты.
Я позвонил в воскресенье после полудня, чтобы гарантированно застать епископа дома. Зная его репутацию, набирал номер не без трепета. Телефон прозвонил несколько раз, затем епископ снял трубку, и я услышал сердитое рычание: «Алло!»
— Добрый день, епископ, — начал я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Это Билл Лобделл из «Лос-Анджелес таймс». Я сейчас работаю над статьей и хотел бы получить у вас комментарий... — Я запнулся, пытаясь придумать что-нибудь такое, что растопит лед и поможет начать беседу. — Прекрасный день сегодня, не правда ли?
— Отличный был день, черт побери, — рявкнул он, — пока не позвонили вы и не оторвали меня от футбольного матча! Ну, что вам нужно?
И вот так прошел весь разговор.
Однако моя пасхальная статья, написанная много позже, показывала епископа Макфарленда в совсем ином свете. В канун Страстной Пятницы епископ вместе с отцом Джоном Макэндрю провел службу для заключенных в тюрьме Тео-Лейси-Брэнч в округе Оранж, Калифорния. Я при этом присутствовал, и после службы заключенный Энтони Ибарра признался мне, что сегодня лучший день в его жизни. Всего две недели назад у Ибарры родился сын; заключенный горько плакал, думая о том, как нескоро его увидит. Но священник омыл ему ноги — совсем как Иисус двенадцати изумленным ученикам перед Тайной Вечерей. Отец Джон Макэндрю вымыл и поцеловал ноги Ибарры и еще одиннадцати узников. А затем епископ Макфарленд выслушал его исповедь.
— До сих пор сердце колотится! — говорил мне Ибарра. — Я просто говорил, говорил без передышки... а он отвечает: неважно, что ты натворил — Бог все равно тебя любит. И на меня словно снизошло что-то. Наверное, это и есть мир. Просто удивительно! Я принимал наркотики, но от наркоты такого кайфа и близко не бывает! Никогда в жизни я не был так счастлив, как сейчас на службе.
Служба шла в бедной тюремной часовне. Вместо скамей — белые пластмассовые стулья. Вместо служек — четверо помощников шерифа с рацией на поясе.
Под аккомпанемент треска и гула голосов из полицейских раций заключенные пели гимны, принимали Причастие, соединяли руки, опускались на колени в молитве. Многие плакали.
— Очень немного в нашей жизни, — говорил епископ Макфарленд двадцати восьми узникам в оранжевых комбинезонах, — таких моментов, когда можно точно сказать: мы делаем то, чего хочет от нас Бог. Именно такой миг наступил для нас сейчас.
Интерес Макфарленда к заключенным Тео-Лейси зародился три года назад, когда епископ страдал от тяжелой болезни. Аневризма угрожала его жизни. Тюремный капеллан предложил заключенным написать епископу и пожелать ему выздоровления. Одно из сорока писем, пришедших из тюрьмы, епископ до сих пор помнит наизусть. Начиналось оно так:
Уважаемый епископ Макфарленд!
Здравствуйте, Норман. Мы с вами оба заключенные: я - узник Тео-Лейси, Вы - узник собственного тела...
Дальше автор письма говорил, что молится за епископа, потому что хорошо понимает, каково это — чувствовать себя беспомощным пленником.
Эти письма глубоко тронули епископа. Он получал сотни открыток с пожеланиями выздоровления, но сохранил только письма от заключенных.
Вскоре после этого епископ Макфарленд в первый раз принял приглашение посетить тюрьму. В первый раз за время своего 11-летнего епископства в диоцезе Оранж он отслужил мессу в тюрьме. В проповеди епископ говорил о беседе Христа с двумя разбойниками, распятыми вместе с ним. Заключенные поднялись с мест и устроили епископу овацию.
— Трудно сказать, — рассказывал мне отец Макэндрю, — кто из них был в этот момент больше тронут. С того дня между епископом и заключенными установилась какая-то связь, как будто для них открылись глубины его сердца, для всех прочих закрытые.
Мой рассказ о доброте сурового епископа приятно удивил многих католиков и вызвал немало разговоров. А на курсах отца Винсента в церкви Царицы Ангелов он доставил мне настоящую славу. Вскоре после этого я опубликовал еще один материал о католиках, также вызвавший немало откликов. В основе этой истории, озаглавленной «Восемь свадеб и фиеста», изобретательный и щедрый жест пастора из бедного латиноамериканского прихода, озабоченного тем, чтобы его прихожане венчались в церкви.
Церковное венчание — процедура дорогая: многие пары из рабочего класса не могут позволить себе венчаться и обходятся гражданским браком. Однако церковь считает гражданский брак прелюбодеянием. Отец Билл Бармен из церкви Святой Девы Лурдской в Санта-Ане предложил восьмерым женихам и невестам выход из тупика. Они венчаются в один день: фотографа, цветы, гирлянды, диджея — все оплачивает священник. Что требуется от молодых? Пройти трехмесячный курс для молодых супругов, одеться по-праздничному и попросить родных принести угощение. А затем сказать: «Si, te acepto[3] — и прожить остаток дней в мире с Католической церковью.
