Александр Зимин - Слово о полку Игореве
Князь П. П. Вяземский (1820–1888),[См.: Творогов О. В. Вяземский Павел Петрович//Энциклопедия. Т. 1. С. 267–269.] председатель Общества любителей древней письменности, принадлежал к числу самых высших чиновников консервативного толка (с 1859 г. он попечитель Казанского округа, с 1862 г. представитель цензурного комитета и т. п.). Будучи связан близкими родственными отношениями с графом А. И. Мусиным-Пушкиным, Вяземский проявлял живой интерес к Слову о полку Игореве. Объемистую книгу он посвятил доказательству тезиса о преобладающем влиянии на Слово античной письменности и учений гностиков.[Вяземский П. П. Замечания на Слово о плъку Игореве//Временник ОИДР. 1851. Кн. 11. C. I–XX, I—66; 1853. Кн. 17. С. 1—54. Расширенное издание под тем же названием: СПб., 1875.] Игру в ненаучные сопоставления Вяземского типа «Боян — Гомер» резко критиковал Н. Г. Чернышевский, который считал, что его труд фактически ничего не может дать исследователю.[Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1949. Т. 2. С. 329.] Не более плодотворной оказалась и другая работа Вяземского о «вариантах» Слова о полку Игореве.[Вяземский П. П. Слово о полку Игореве. Исследование о вариантах. СПб., 1877.] После публикации Екатерининского списка палеографические рассуждения о Мусин-пушкинской рукописи стали непременной частью всех обобщающих разысканий о Слове. Вяземский приводил массу сведений о палеографических особенностях рукописей XIII–XIV вв. Он стремился доказать правильность сведений Мусина-Пушкина о древности его списка (конец XIV — начало XV в.).
Постепенно Слово о полку Игореве начинало занимать все более значительное место в курсах истории древнерусской литературы. Так, о Слове много говорил О. Ф. Миллер в курсах, прочитанных в 1879/80 г. и в 1884/85 г. в Петербургском университете.[Казанский городской архив, ф. 10, д. 976. С. 140 и след.] Миллер подробно излагал историю публикаций и изучения Слова, приводя доводы в пользу подлинности памятника.[См.: Руди Т. Р. Миллер Орест Федорович//Энциклопедия. Т. 3. С. 252–254.]
Обстоятельное исследование Слову о полку Игореве посвятил А. А. Потебня (первое издание его вышло в 1877–1878 гг., второе посмертно в 1914 г.). В своем труде автор поставил вопрос о том, что «список, дошедший до нас в изд. 1800 г., ведет свое начало от черновой рукописи, писанной автором или с его слов, снабженный приписками на полях, заметками для памяти, поправками, вводившими переписчика (быть может конца XIII или самого начала XIV в.) в недоумение относительно того, куда их поместить». Кроме того, вероятно, «в текст внесены глоссы одного или более чем одного переписчика».[Потебня. Слово. С. 3.] Тезис А. А. Потебни о близости дошедшего до нас списка Слова к авторскому тексту весьма плодотворен. Очень удачно также определен ряд позднейших вставок в Игореву песнь. Наконец, А. А. Потебня тонко подметил несомненную близость Слова к украинскому фольклору.
Оставаясь сторонником древнего происхождения Слова, А. А. Потебня вместе с тем считал, что этот памятник представлял собою «счастливое исключение» в литературе Древней Руси, ибо «свободному творчеству нет места в среде, где мысль связана обязательными верованиями, скована догматами и запутана религиозными страхами».[Овсяпико-Куликовский Д. Н. Воспоминания. Пб., 1923. С. 185.] Но от мысли об «исключительности» положения Игоревой песни в древнерусской литературе до вывода о принадлежности памятника к литературе более позднего времени расстояние не столь уж непреодолимое.
Итоги изучения Слова о полку Игореве в конце XIX в. были подведены в фундаментальном трехтомном исследовании Е. В. Барсова. Особенный интерес представлял его третий том, содержавший комментированный словарь к Слову (к сожалению, доведенный лишь до буквы «М»).[Барсов. Слово. Т. 1–3. Черновые материалы к монографии и к словарю см. в фонде Е. В. Барсова (ГИМ, отд. письменных источников, ф. 450, д. 57–61).] Автор исследования — видный собиратель древних рукописей, любитель, не получивший серьезной филологической подготовки. Общественно-политические взгляды Барсова были архиреакционные (кстати, и труд был посвящен мракобесу К. П. Победоносцеву). Слово для него — прежде всего памятник, построенный «на нравственной христианской основе».[Барсов. Слово. Т. 1. С. 133.] Все это сказалось на всем его труде. В нем не видно самостоятельной творческой мысли, систематического и всестороннего рассмотрения памятника.
Большое внимание в книге Е. В. Барсова уделено палеографическим наблюдениям. При этом автор датировал мусин-пушкинскую рукопись Слова XVI в., а не XIV–XV вв. Большинство «темных мест» Слова автор старался объяснить путем палеографической критики текста. Обстоятелен был и вводный критикобиблиографический очерк литературы по Слову. Общие же представления Е. В. Барсова о Слове были навеяны Н. С. Тихонравовым и В. Ф. Миллером. Для него Слово — воинская повесть, порожденная княжеско-дружинной средой. Отвергая близость к Девгениеву деянию, Е. В. Барсов старался найти в нем другие параллели с древнерусскими переводными произведениями, в частности с повестью Иосифа Флавия о падении Иерусалима. В предисловии к своей книге Е. В. Барсов сообщил, что он предполагает поместить в приложении к ней обнаруженные им бумаги А. Ф. Малиновского, долгое время работавшего над Словом о полку Игореве. Однако осуществить своего намерения он не сумел — книга не была им доведена до конца. Благодаря любезности В. В. Сорокина мне стали известны отпечатанные листы приложений, хранящиеся в библиотеке Московского университета. Особенно интересно VI приложение, содержащее «Летописное сказание о походе Игоря по списку Ярославского архиерейского дома».[Барсов. Слово. Приложения. С. 51–54.] Это — выписка из Никоновской летописи.[ПСРЛ. Т. 10. С. 12–13.] К сожалению, когда и кем была сделана выписка из рукописи Ярославского архиерейского дома (Спасо-Ярославского монастыря), остается неясным.
И все же, несмотря на появление нескольких капитальных исследований по Слову о полку Игореве, ясно было, что многие вопросы происхождения памятника ждут своего разрешения.
Выступая в прениях по докладу о Слове Д. И. Багалея, видный украинский историк И. А. Линниченко говорил, что оно «могло быть написано и не очевидцем изображенных в нем событий».[Слово о полку Игореве как литературный памятник Северской земли // Чтения в историческом обществе Нестора летописца. Киев, 1888. Кн. 2. С. 161.] Сомнения в древности Игоревой песни оставались. Так, историк русской литературы П. О. Морозов писал, что Слово «и до сих пор еще во многих отношениях остается загадочным». Оно не подходит к общему складу древнерусской литературы. П. О. Морозов спрашивал: «Кто был автор „Слова“ — язычник или христианин? Если язычник, то — допуская, что он был современником Игорева похода, — как мог он оставаться в язычестве в конце XII века, среди христиан, которым византийские проповеди вовсе не внушали веротерпимости? Если же христианин, то — как мог он до такой степени проникнуться мировоззрением языческим — „поганским“, греховным, душепагубным, по понятиям того времени?.. Какие книжные люди могли им (Словом. — А. 3.) интересоваться и переписывать в продолжение трех или четырех веков этот плод языческого вдохновения, звучащего столь резким диссонансом среди общего, поразительно однообразного хора древнерусской письменности?.. Все эти и многие другие загадки, заданные русской науке „Словом о полку Игореве“ — этим сфинксом, который так внезапно явился в библиотеке гр. Мусина-Пушкина и так же внезапно исчез из нее, оставив свой след только в печатной книге, — еще ждут своего Эдипа».[Морозов П. О. Славянские литературы//Всеобщая история литературы. СПб., 1885. Вып. 16. С. 742–745.]
Переводчик и знаток Слова А. Н. Майков передавал свой разговор с «одним приятелем», сомневавшимся в древности памятника. Этим «приятелем» был известный русский писатель И. А. Гончаров, присутствовавший в свое время в Московском университете на диспуте между А. С. Пушкиным и М. Т. Каченовским («Он и теперь еще, — добавлял А. Н. Майков, — кажется, более на стороне профессора»).[Майков А. Н. Слово о полку Игореве//Полн. собр. соч. СПб., 1893. Т. 2. С. 505. {См. также: Дмитриев Л. А. Майков Аполлон Николаевич//Энциклопедия. Т. 3. С. 198–202.}] Гончаров считал обособленное положение этого памятника в древнерусской литературе важнейшим аргументом против его подлинности: «Против подлинности Слова говорит один аргумент посильнее всех доказательств защитников. Это — то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси». «Вот, — прибавлял от себя А. Н. Майков, — одно из очень старых возражений, на которое до сих пор не ответила критика».[ «Слово о полку Игореве» в переводе А. Н. Майкова//Заря. 1870. С. 83; ср.: Майков А. Н. Стихотворения. 3-е изд. СПб., 1872. Ч. 3. С. 165–168. Позднее А. Н. Майков излагал этот разговор в несколько измененной редакции: «Что бы там ни толковали филологи о его подлинности, все-таки против них есть аргумент посильнее всех их доказательств: это — то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси. Ну, судите сами: с какой стати на поле, засеянном пшеницей, вдруг вырос бы розан» (Майков А. Н. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 467).]
