Алексей Сокин - Проблемы западноевропейской морской торговли XIII – XV века в освещении российской медиевистики
Член Одесского общества истории и древностей Михаил Волков, наоборот, усматривал в кафской администрации, назначавшейся Банком, воплощение мудрости, решительности и честности[195]. А вмешательство внешнего фактора в лице турок не позволило генуэзцам осуществлять морскую торговлю, вследствие чего Банк нес огромные убытки, вкладывая сюда большие средства, а взамен не получал ничего. И даже, несмотря на благосклонность хана Менгли-Гирея (которого Н. Н. Мурзакевич, напротив, считал виновником истребления последних купеческих семей в Кафе[196]), конец торговли был предрешен[197].
М. Волков также акцентировал внимание на политическом факторе и на основе актового материала показал, как разворачивались события в XV в., как умело использовали политическую ситуацию Византийской империи итальянские морские республики в своих целях, каким образом увеличивали круг своих союзников и к каким государственным махинациям прибегали, чтобы добиться уничтожения своего соперника. О том, что византийское наследство было яблоком раздора для венецианцев и генуэзцев, упоминали и другие исследователи (Ф. К. Брун, Н. Н. Мурзакевич, М. М. Ковалевский и др.). Однако, в основе конфликта отечественные историки выделяли и некоторые особенные причины. Например, Ф. К. Брун считал непосредственным толчком к венецианско-генуэзской войне «перевес генуэзцев на Черном море» и стремление последней брать пошлины с любых судов, проходивших мимо Кафы[198].
Итак, М. Волков рассматривал политическую сторону средневековой морской торговли итальянских республик, не вдаваясь в подробности ее экономического развития, однако, считал, что всю политику этого периода пронизывал купеческий дух и купеческий взгляд итальянских общин, каждая из которых стремилась добиться собственного преобладания на этом направлении торговли. Конец же этому соперничеству положила третья сила, пришедшая неожиданно со стороны в лице легендарного Тамерлана[199] и вытеснившая в середине XV в. всех итальянцев с черноморского побережья. О наличии третьей силы в соперничестве двух морских держав упоминали многие исследователи. Как правило, и Ф. К. Брун, и М. Волков, и Н. Н. Мурзакевич связывали эту силу с монголо-татарскими ханами, установившими вассалитет над территориями Латинской империи. Именно татары до появления Тамерлана часто вмешивались в междоусобную борьбу итальянских республик, способствуя тем самым их временному единению, как в случае разграбления Таны, или, наоборот, обострению соперничества при захвате Кафы. Именно в последнем случае, как считал Ф. К. Брун, венецианцы надеялись привлечь татар в качестве союзников в войне против Генуи, что, впрочем, было безуспешно. Так же, как и генуэзцы, венецианцы использовали эту третью силу при решении вопроса о византийском наследстве, склоняя татар к поддержке династии Палеологов. Об источниках конфликтов между татарами и генуэзцами большинство исследователей не писало. Н. Н. Мурзакевич попытался разобраться в этом вопросе и тут же возложил всю вину за военные инциденты на генуэзцев, усматривая в их действиях надменность, высокомерность, презрение[200]. Именно оскорбление татарина генуэзцем, как отмечало большинство историков, стало поводом для военного конфликта, разорения Кафы и уничтожения большинства итальянских купцов, в том числе и венецианцев.
Н. Н. Мурзакевич затрагивал и экономическую сторону венецианско-генуэзского соперничества. В соперничестве Таны и Кафы он усматривал больше не политических, а экономических мотивов. Само возникновение Кафы он представлял как необходимый шаг для торгового равновесия венецианцев и генуэзцев в бассейне Черного моря. Кафскую торговлю он анализировал на фоне итальянской морской торговли в целом, связывая с ней лишь одно направление торгового обмена – черноморское. «Чем Генуя была для западной торговли, тем Кафа для восточной»[201]. Сюда стекались все восточные товары (пряности, предметы роскоши и т. д.) и съезжались все купцы, желавшие торговать с Востоком. Мурзакевич полагал, что экономические выгоды вели за собой политическую власть, в частности, генуэзской Кафы.
На взаимосвязь экономических и политических факторов в развитии средневековой морской торговли указывал и профессор Казанского университета Иван Смирнов (1856–1904)[202]. Так, венецианцы смогли достичь своих политических целей благодаря торговым отношениям с Далмацией. Кроме того, И. Н. Смирнов отмечал обоюдное влияние колоний и метрополий, что нашло поддержку у его рецензента Николая Осокина[203]. Как утверждали исследователи, с одной стороны, Венеция получала свои выгоды от торговых сделок с Далмацией, с другой – местные общины не раз прибегали к правосудию Венеции для предотвращения кровопролитных столкновений, и последняя всегда брала сторону этих общин.
Последним важным вопросом, который затрагивали исследователи южного направления морской торговли, был вопрос работорговли. Необходимо отметить, что данная проблема не имела своей давней традиции в западноевропейской историографии, вследствие отрицания факта существования рабов в христианском мире. В итальянской и германской литературе эта проблема впервые заявила о себе лишь к середине XIX в. В отечественной историографии одновременно с западной во второй половине XIX в. появились исследования, посвященные работорговле итальянских республик[204].
Как писал член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук Иван Лучицкий (1845–1918), «торговля человеческим телом была вполне правильно организована, поставлена под особое покровительство законов, оформлена ими, составляла предмет постоянных сделок» между продавцом и покупателем и являлась «немаловажным фактором в жизни европейского общества»[205]. Этот историк в своей работе останавливался на двух главных вопросах: общей характеристике работорговли и причинах ее развития. В общей характеристике он обращался к определению основных центров и путей работорговли и ценовой политики на этот товар. Крупнейшими центрами работорговли, как считал Лучицкий, были Венеция и Генуя, причем первая включилась в этот процесс еще в X в. Со второй половины XIII в. наступил расцвет итальянской работорговли, продлившийся вплоть до XV в. Историк рассматривал эволюцию торговли рабами и выделял два этапа: до XIV в. в связи с земледельческими нуждами большим спросом пользовались мужчины, а в XIV–XV вв. расширение домашнего хозяйства увеличило потребность в прислуге, где теперь главным товаром стали женщины, среди которых высокие цены устанавливались на русских, а низкие – на татар. Как отмечал Лучицкий, изменилась и национальная структура рабов: «христианский, европейский элемент совершенно исчезает, рабами являются исключительно одни чужеземцы… с конца XIV в., русские и славяне»[206]. Историк обратил внимание, что расцвету этого, казалось бы, несовместимого для христианского мира явления способствовало оригинальное итальянское мировоззрение, основанное на теории первобытной свободы, которая исключала из круга верующих всех, не исповедовавших католическую веру, и воспринимало состояние рабства как Божье наказание. Раб в представлении итальянцев не только исключался из круга верующих, но и лишался статуса человека, он приравнивался к движимости, товару, о чем свидетельствовали статуты морского права Флоренции, Генуи, Венеции и др.[207]
Венецианское законодательство на протяжении нескольких столетий закрепляло бесправное положение рабов. И. В. Лучицкий обратился к анализу причин, приведших к расцвету рабства и росту работорговли и опроверг мнение западноевропейских исследователей о том, что в ее основе лежало «сильное развитие торговли с Левантом». Как отмечал историк, «рабство было, прежде всего, институтом экономическим»[208], а рост работорговли объяснялся потребностями домашнего хозяйства в рабочих руках, в прислуге. Была и другая причина явления – нравственно-общественная, заключавшаяся в разложении христианской морали и устоев семьи[209].
В дореволюционной отечественной историографии последней трети XIX – начала XX вв. тема средневековой мировой торговли получила разностороннее освещение. В основном исследователей интересовал политический аспект этой темы.
Уже в это время можно четко выделить два направления исследования вопросов морской торговли: южное и северное. Интерес к этим направлениям во многом исходил из специфики отечественной истории. И те, и другие авторы пытались найти общие точки пересечения западноевропейской и русской истории. В рамках северного направления ученых интересовала Великая Немецкая Ганза и организация купеческих союзов в бассейне Балтийского моря. Ганзу историки считали важной вехой в экономическом и политическом развитии средневековой Европы, закат которой пришелся на эпоху Великих географических открытий. Исследователи северного направления (Ф. Я. Фортинский, А. К. Дживелегов и др.) отмечали экономическую обусловленность западноевропейской политики в бассейне Балтийского и Северного морей, где торговля являлась основой общественной системы Западной Европы. В рамки этого направления отечественные исследователи пытались вписать и отечественную историю, отводя ей значительное место в развитии западноевропейской торговли, что подтверждают выводы по новгородской истории. Исследователи южного направления морской торговли находили меньше точек соприкосновения истории итальянских морских республик и России, но и они выходили на болезненную тему византийского наследства и татаро-монгольского нашествия, где Россия сыграла решающую роль. В развитии политической системы итальянских морских республик исследователи видели высокий уровень общественного устройства, который, по их мнению, обладал сугубо средневековым характером и не смог выстоять против внешнеполитического фактора – нашествия турок.
