Шалва Амонашвили - Баллада о воспитании
Все мы, взрослые, имеющие дело с воспитанием Ребёнка, сеятели, а не жнецы. Мы сеем тщательно отобранные и очищенные семена — это наши образы любви и доброты, творчества и созидания, забот и переживаний, мудрости и доброречия… Дальше семена начинают жить в духовном мире, принося человеку мудрость и опыт, облагораживая в нём чувства. Говоря иначе, образы, приобретённые в детстве и в последующие периоды жизни, могут воспитывать — питать духовную опору человека — в любом возрасте, включая старость.
Таким образом, могу рассказать не о духовном мире моего детства, а о тех образах, которые наполняли меня в отрочестве и юности, и которые и тогда, и в дальнейшем составляли опору и содержательный смысл моей духовной жизни.
В разные периоды детства во мне сеяли образы любящие меня и заботящиеся обо мне люди — мама, дедушка, бабушка. Отец тоже успел оставить во мне прекрасные образы. Потом он погиб в Великой Отечественной Войне. Мне было тогда 12 лет.
В моём духовном мире до сих пор живут и раскрываются образы, которые поселились во мне тогда.
Это образ моего дедушки, крестьянина, виноградаря, мастера строительства каменных домов и выжигания извести. Я любил бывать с ним, помогать ему, задавать вопросы.
Мне было шесть лет. Он закреплял ровные длинные палки возле саженцев винограда и привязывал к ним лозу. Я спросил:
— Дедушка, зачем ты так делаешь?
Он мне сказал:
— Самой лозе хочется, чтобы я привязывал её к ровной палке.
— Почему?
— Без поддержки она распластается по земле и не будет развиваться, значит, и детей не народит хороших.
— Каких детей, дедушка?
— Как каких? Виноградные гроздья!
— А если к палочке прикрепишь?
— Тогда она будет расти стройной и ровной, и урожай даст богатый.
И после паузы добавил:
— Я для тебя тоже вроде палочки, а ты — как саженец.
— Но мы не привязаны друг к другу!
— Как же нет? Я люблю тебя, а ты любишь меня. Что ещё нужно, чтобы мы были привязаны друг к другу?
Этот образ теплился во мне и часто напоминал о себе, о дедушке. Прошли десятилетия. Однажды я увидел педагогическую книгу, на обложке которой был рисунок: стоит на одном колене старик у ростка виноградной лозы и привязывает её к ровной палочке, что закреплена рядом. Вновь всплыл во мне образ дедушки, и я подумал: росток лозы — это я, ровная палочка — это мой дедушка. Но кто же есть этот старик, который привязывает нас друг к другу? Может, Бог? Может, Природа? И я начал развивать в педагогике идею о законе привязанности.
А теперь об образе бабушки.
Всё лето я проводил в деревне у дедушки и бабушки. Перед сном бабушка усаживалась у моего изголовья и начинала шептать молитву.
Я смеялся и говорил:
— Где твой Бог, бабушка? Бога нет!
Она тут же прикрывала мой рот ладонью.
— Не говори так, сынок, Бог есть, Он тебя любит! — и продолжала нашёптывать молитву.
Она читала молитву ласково, с такой верой и упоением, таким нежным шёпотом, что душа моя начинала таять от блаженства, и я уходил в сладкий сон.
Шло время. Образ бабушкиных молитв всё чаще всплывал в моём сознании и куда-то тянул. Родились у меня дети и, как бабушка моя, я тоже перед сном начал читать им ту же самую молитву. А спустя десятилетия, когда я увлёкся педагогической классикой, с удивлением для себя обнаружил, что вся классика, которая создала вершины педагогического сознания, опирается не на так называемые научные основы, а на Христианское Учение. И я принял постулат, что в начале всех начал стоит Творец. Это помогло мне увидеть образовательный мир иным — духовным зрением.
Вернусь к дедушке.
Было знойное лето.
Он работал в винограднике, а в полдень я принёс ему еду от бабушки. Мы расположились в шалаше. Дедушка стёр ладонью со лба обильный пот и глотнул воды из кувшина.
— Жарко! — сказал он.
— Да, дедушка, сегодня очень жарко! — согласился я.
— Сынок, я работал в эту жару и всё время думал, надо ли нам возмущаться, что Солнце так сильно печёт? А если оно вовсе погаснет, что тогда будет? Ведь этот небесный огонь, в конце концов, должен погаснуть? Что будет тогда? Ты учёный. Объясни мне, что говорит об этом наука?
Я был тогда в седьмом классе. О такой проблеме ещё не думал.
— Не знаю, дедушка, нас такому не учили…
— Ладно, не нужна нам наука, ты сам наука. Мне трудно представить, что может произойти с нами, если Солнце начнёт гаснуть. Я умею только известь выжигать, за виноградниками ухаживать. А ты учёный, подумай и расскажи мне.
Я был озадачен. Начал думать, воображать. Солнце и вся Вселенная вошли в меня как часть моего духа.
Солнце может погаснуть, — так сказал дедушка. Я сел за стол и начал писать трактат: «Начало конца света». Это была моя попытка космического мышления. В то время я был не я, а вселенская сущность, которая созерцает жизнь Земли и землян в эпоху угасания Солнца. Я волновался, переживал, пугался тем событиям на Земле, которые созерцал, и искал выход.
Трактат получился длинный. Я прочёл его дедушке. Он внимательно слушал, потом долго молчал. А через несколько дней сказал мне:
— Тебе надо найти выход, чтобы Земля была спасена… Солнце может гаснуть, но чтобы жизнь не погасла…
Эти вопросы дедушки направили моё сознание к поиску разгадки проблем образования через способы духовного и космического миросозерцания.
Хочу оговориться: развитие и раскрытие в моём духовном мире этих и многих других образов не происходило прямолинейно. Жизнь образов в духовном мире более сложное явление, чем я описал. Я попытался только показать, что образы — это как живые существа в духовном мире, и они тоже растут и раскрываются вместе с нами.
Рапсодия
«Скажи Богородице»
Вопрос Нинцы:
— Как быть с религиозной ориентацией Ребёнка?
Преднамеренно, в силу требований и угроз делать из Ребёнка верующего нельзя. Вообще чувство веры изначально присутствует в нём, но оно свободно от религии. При её развитии, — вера в родных, в людей, в свои возможности, вера в любовь, вера в дружбу и т. д., — Ребёнок приближается к свободному и сознательному принятию религии. Этому способствует ещё и то, что Ребёнок обращает внимание на свой духовный мир и на мир красоты в природе. Надо помочь Ребёнку пофилософствовать о жизни, о мироздании, о беспредельности, о душе, о бессмертии. Наряду со всем этим пусть он и видит нас — верующих родителей, пусть наблюдает, как мы почитаем свою веру, как живём по законам веры. Пусть сопровождает нас в православную церковь (синагогу, мечеть), может ставить свечку, тоже помолиться. Можно посоветовать помолиться Богу перед сном, поговорить с Ним наедине, в душе, рассказать Ему о прожитом дне.
Но всё это мы должны делать без хитрости приманить Ребёнка, а искренне. Принуждать молиться, принуждать сидеть и слушать наши религиозные беседы и проповеди нельзя. Любое принуждение, даже с благими намерениями, вызывает в ребёнке отторжение.
Вот что пишет по этому поводу Константин Дмитриевич Ушинский: «Религиозное развитие Ребёнка должно быть плодом его самостоятельного, самобытного творчества, в результате которого ему должна быть дана возможность придти к своей собственной религии, выросшей свободно и естественно изнутри, а не навязанной путём прямого или косвенного насилия извне. Задача истинного воспитателя в данном случае ограничивается только доставлением детям возможность более широкого материала для их свободного религиозного творчества».
А вот что говорят нам старцы Епифаний и Порфирий. Старец Епифаний:
«Больше говорите Богу о ваших детях,
чем детям о Боге.
Душа юного жаждет свободы.
Поэтому он с трудом принимает разнообразные советы.
Вместо того чтобы постоянно давать ему советы
и порицать за любую мелочь, возложи это
на Христа, Богородицу
и на святых и проси Их образумить его».
Старец Порфирий:
«Не дави на своих детей.
То, что ты хочешь им сказать,
говори с молитвой.
Дети не слышат ушами.
Только когда приходит божественная благодать и
просвещение их,
они слышат, что мы хотим им сказать.
Когда хочешь что-нибудь сказать своим детям,
скажи это Богородице, и Она всё устроит».
Рапсодия
«Папа, Мама и Я»
Вопрос Нинцы:
— Вы сказали об образах дедушки и бабушки. Может быть, расскажете об образах отца и матери?
Образ отца до сих пор влияет на мою жизнь.
Он погиб на фронте в Крыму, когда ему было 36 лет.
Он был рабочим типографии, делал набор книг, издавал газеты.
Имел сложное детство и сбежал от отца деспота из деревни. Стал членом партии и искренне верил в новую жизнь. До начала войны повредил себе правую руку под прессом и не мог сгибать пальцы. Но в первые же дни войны пошёл добровольцем, умудрившись скрыть от медкомиссии свою инвалидность. В 1942 году его направили на фронт в Крым, где и погиб.
