Александр Вейн - «Сон — тайны и парадоксы»

Зимой 1871 года Тютчев заснул ненадолго, и у него стали складываться стихи:

Впросонках слышу я и не могуВообразить такое сочетанье,А слышу свист полозьев на снегуИ ласточки весенней щебетанье.

Дочь его, Дарья Федоровна, посылая эти стихи сестре Екатерине, пояснила, что, просыпаясь, он услыхал, как она рассказывала что-то матери. Скольжение санок за окном, женский говор рядом или в соседней комнате стали впросонках словами «ласточка», «полозья», образовавшими столь благоприятствующий поэзии оксюморон (весенняя зима).

Интересное признание мы находим у Кольриджа по поводу стихотворения «Кубла Хан, или Видение во сне». Стихотворение начинается словами: «In Xanadu did Kubla Khan…». Эта строчка целиком взята из книги, которую Кольридж, по его словам, читал перед тем, как заснул, с той лишь разницей, ничтожной, но мешавшей образованию стиха, что в книге было не «Ксанаду» (три слога), а «Ксанду». Неподходящее звучание поэт, засыпая, исправил. Получился стих, состоящий почти из одних редкостных имен, почти бессмысленный, но благозвучный и полный предчувствуемого смысла. Этот смысл, вернее, описательная его сторона, предуказан был той же старинной книгой и той же первой ее страницей. Кольридж пересказывает ее стихами, отличающимися гибко модулированной интонацией и переменчивым ритмом. Вот первые строки в переводе Бальмонта:

В стране Ксанад благословенной Дворец построил Кубла Хан…

Там, кстати, тоже есть оксюморон и даже родственный тютчевскому: «A sunny pleasure-dome caves of ice», что у Бальмонта прозвучало как

Эти льдистые пещеры, Этот солнечный чертог.

Однако свидетельство Кольриджа важнее наших отрывочных впечатлений.

Летом 1797 года, — пишет он, — автор, в то время больной, уединился в одиноком крестьянском доме между Порлоком и Линтоном, на эксмурских границах Сомерсета и Девоншира. Вследствие легкого недомогания ему прописали болеутоляющее средство, от воздействия которого он уснул в кресле как раз в тот момент, когда читал следующую фразу(или слова того же содержания) в “Путешествии Пэрчаса”: “Здесь Кубла Хан повелел выстроить дворец и насадить при нем величественный сад; и десять миль плодородной земли были обнесены стеною”. Около трех часов автор оставался погруженным в глубокий сон, усыпивший, по крайней мере, все внешние ощущения; он непререкаемо убежден, что за это время он сочинил не менее двухсот или трехсот стихотворных строк, если можно так назвать состояние, в котором образы вставали перед ним во всей своей вещественности, и параллельно слагались соответствующие выражения, безо всяких ощутимых или сознательных усилий. Когда автор проснулся, ему показалось, что он помнит все, и, взяв перо, чернила и бумагу, он мгновенно и поспешно записал строки, здесь приводимые. В то мгновенье, к несчастью, его позвал некий человек, прибывший по делу из Порлока, и задержал его больше часа; по возвращении к себе в комнату автор, к немалому своему удивлению и огорчению, обнаружил, что, хотя и хранит некоторые неясные и тусклые воспоминания об общем характере видения, но, за исключением каких-нибудь восьми или девяти разрозненных строк и образов, все остальное исчезло, подобно отражениям в ручье, куда бросили камень, но, увы! без их последующего восстановления.

«И все очарованье разрушено — мир призраков прекрасный исчез и тысячи кругов растут, уродуя друг друга…» — цитирует он дальше собственное стихотворение «Пейзаж, или Решение влюбленного» и говорит, что часто пытался завершить то, что первоначально было даровано ему целиком, но у него ничего не вышло, и вот он предлагает вниманию читателя всего лишь отрывок о Кубла Хане и его дворце — не такой уж маленький отрывок, добавим мы от себя, отрывок, более похожий на законченное целое.

Бетховен, заснув во время путешествия в карете, сочинил канон, но, проснувшись, не мог восстановить его в памяти. На следующий день, оказавшись в той же карете, он вспомнил его и записал. Тартини во сне уловил долго ускользавший мотив; ему приснилось, что принес его дьявол, который взамен требовал его душу. Так родилась «Соната дьявола». Вагнер в книге «Моя жизнь» писал:

Мне пригрезилась увертюра к «Золоту Рейна», с которой я долго носился, будучи не в силах овладеть ею вполне.

Римскому-Корсакову, снились музыкальные образы «Снегурочки».

Проснувшись наутро, — пишет Фейхтвангер о Гойе, — он уже твердо знал, что будет делать. Замысел стоял перед ним видимый, осязаемый.

Пример с Кекуле, который, задремав у камина, увидел во сне структурную формулу бензола в виде огненной змеи, ухватившей себя за хвост, приводится во всех книгах о психологии творчества. Менделеев увидел во сне окончательный вариант своей таблицы. Несколько часов подряд он раскладывал пасьянс из карточек, на которых были написаны символы химических элементов. Он уже нашел периодический закон, но элементы в таблице были расположены у него не в порядке возрастания атомного веса, а в порядке убывания. Таблица с правильным порядком и приснилась Менделееву, когда он среди дня прилег вздремнуть и набраться сил для дальнейшей работы. «Вижу во сне таблицу, где элементы расставлены, как нужно, — рассказывал он вскоре. — Проснулся, тотчас записал на клочке бумаги, — только водном месте оказалась нужной поправка».

Спящий на эшафоте

Многие, сталкиваясь с трудной проблемой, откладывают ее решение на утро: утро вечера мудренее. Они инстинктивно чувствуют, что к утру она решится сама. И мы знаем, что у этого инстинкта есть основание: во сне мозг не дремлет. Работа над занимающей человека проблемой продолжается и тогда, когда сознание углубляется в сон; возможно, благодаря отсутствию внешних помех она становится даже более интенсивной.

Проблемы бывают разные. Одни ищут структурную формулу, другие сочиняют увертюру, третьи думают об оставленных далеко родных и тревожатся за их судьбу. Но все это случаи исключительные. Есть тысячи смутных, мучительных вопросов, неясных, но тревожащих эмоций, накапливающихся за день, за неделю и годы. Психическое давление растет, его надо снять, надо «выпустить пар», и пар выходит через сны, выполняющие роль психической разрядки. Вот, быть может, для чего нам даны сны — мы изживаем в них давление проблем: с горем переспать — горя не видать.

Из всех нормальных процессов ближе всего к непатологическому очищению — сон. Часто наилучший способ избавиться от тяжелого беспокойства или умственной путаницы — переспать их.

Под очищением Винер, конечно, подразумевает не отсеивание «лишней информации» и не забвение причин беспокойства; об этих причинах мы не забываем утром. Винер, как и мы, надеется на то, что к утру проблемы станут яснее и путаница распутается, а если и не станут, то уж голова прояснится наверняка.

Фантазии наших сновидений

Небывалыми комбинациями бывалых впечатлений назвал наши сны И. М. Сеченов. Но почему небывалые комбинации? Почему, если Менделеев увидел во сне прямо таблицу, то Кекуле приснилась огненная змея? И ведь он нисколько не удивился этой змее. «Мое умственное око, искушенное в видениях подобного рода, — писал он, — различало теперь более крупные образования…». Кто из нас не искушен в видениях подобного рода? Каким бы фантастическим ни был наш сон, во сне мы никогда не удивляемся никаким чудесам. Мы можем наслаждаться ими или испугаться их, но мы всегда воспринимаем их как должное.

И еще одно важное обстоятельство — не было ни одного сна, который бы мы видели со стороны. Во всех снах мы — главные действующие лица. Все они — про нас. Мы сами драматурги своих снов, их режиссеры, художники, актеры и зрители, все в одном лице. Всякий сон — это откровенный или завуалированный монолог, разговор с самим собой, о самом себе. И этот «театр одного актера» означает только одно: сон — отражение и раскрытие личности. Мы не удивляемся во сне потому, что все эти чудеса — наши собственные мысли, ощущения и влечения.

Но откуда берутся все эти неправдоподобные приключения, встречи со сказочными персонажами, беседы с давно умершими людьми, про которых мы даже во сне знаем, что они умерли? Мозг работает, мысли и чувства возбуждены, но сознание, которое обычно нацелено на внешний мир, переключено на мир внутренний. Поток сигналов извне ослаб, исказился. Попадая на сцену, где разыгрывается пьеса образов, сигналы воспринимаются уже не сами по себе, а в причудливом сочетании с теми образами, которые ее заполняют. Они включаются в сюжет сна. Струя прохладного воздуха может быть воспринята как буран, звонок будильника как стрельба или треск ломающегося под нами пола. На одной из картин Сальвадора Дали изображена спящая девушка. Подле нее лежит гранат, над ним вьется пчела. Девушка слышит жужжание, и ей снится, что на нее набрасываются тигры, в тело ее вонзается копье, а рядом шагает слон на паучьих ножках.