Борис Колоницкий - «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года)
Выступления Керенского в Думе не походили на деловые речи парламентариев, концентрирующих свое внимание на обсуждении бюджета и кропотливой законотворческой работе. С думской трибуны, как и в суде, он страстно обличал режим и его «слуг». Керенский и адресовал свои речи не депутатам и министрам, а всей стране. Выступления молодого депутата были яркими, эмоциональными, порой вызывающими. Стиль поведения Керенского в Думе не всегда соответствовал идеалу парламентской корректности. Чиновник, наблюдавший за ходом заседаний, сообщал: «…председатель Думы не реагировал на свист, раздавшийся в заседании… по адресу представителя правительства, хотя все видели, что свистел член думы Керенский»[132]. Неудивительно, что молодой депутат воспринимался как левый enfant terrible Думы[133].
Правые депутаты резко реагировали на пылкие выступления Керенского, нередко возникали скандалы. Председательствующие прерывали оратора, лишали слова, а иногда и исключали на несколько заседаний; репутация нарушителя спокойствия порой придавала непредвиденное значение самым невинным словам Керенского. Шутили, что любые слова депутата, даже его официальное обращение к коллегам: «Господа члены Государственной думы», вызывали немедленную реакцию председательствующего: «Член Думы Керенский, делаю вам первое предостережение». Арманд же с гордостью писала о вызывающем поведении депутата и о той реакции, которую оно порождало[134]. В радикальных кругах такой стиль повышал авторитет Керенского. Неудивительно, что его речи были фактором, провоцирующим конфликты, которые становились важными информационными поводами. Думские журналисты, охотившиеся за сенсациями, часто их освещали; Керенский превращался в наиболее цитируемого левого депутата. Его влияние росло, подчас он председательствовал на заседаниях фракции трудовиков, а с 1915 года стал и официальным ее лидером[135].
Порой Керенский воспринимался как наиболее яркий и известный представитель левых в Думе. Руководитель фракции меньшевиков Н. С. Чхеидзе не был талантливым оратором, способным увлечь коллег и приковать к себе внимание журналистов. К тому же приверженность марксистской ортодоксии мешала Чхеидзе вступать в тактические переговоры с «буржуазными» группировками, и энергичный Керенский вел их от имени двух левых фракций. Это также способствовало укреплению его авторитета.
Не всем нравился «театральный» стиль выступлений депутата Думы, не соответствовавший традиционным представлениям о парламентских речах солидных законодателей. Сенатор Н. Н. Таганцев впоследствии вспоминал «демагогические» выступления Керенского, причем не отказывал депутату в ораторском даре, но считал его талантом «чисто митингового характера»[136]. Однако в 1917 году как раз такой стиль выступлений и был востребован, именно такие речи с энтузиазмом воспринимались на огромных митингах. Леонидов восхвалял характерную ораторскую манеру Керенского: «В думских речах теперешнего министра вы не найдете филигранной отделки, в них нет специфических ораторских построений, все это сказано экспромтом; это не речи в том узком смысле, в каком они обычно понимаются; это вопли мятущегося, истекающего кровью сердца – большого и пламенного сердца истинного народного трибуна»[137].
Популярный в радикальных кругах депутат приглашался на различные совещания, собрания и конференции; это отражало рост его известности и влияния. В 1913 году он был избран председателем IV Всероссийского съезда работников торговли и промышленности[138]. Председательство радикального адвоката в собрании подобного рода вызвало насмешливые комментарии со стороны правых. В Думе Н. Е. Марков (Марков-второй) в свойственной ему манере заявил: «Депутат Керенский, насколько мне известно, да и вам тоже, адвокат, – во всяком случае, не приказчик; может быть, приказчик еврейского кагала, но это в переносном смысле… Разве можно во всем обществе малообразованных людей допустить пропаганду господ Керенских?»[139] Но в радикальных кругах подобные выступления ненавистных черносотенцев лишь умножали славу молодого лидера фракции трудовиков. Многие же жители страны воспринимали Керенского как своего защитника: он получал немало писем от «маленьких людей», которые направляли ему жалобы, разоблачали злоупотребления и несправедливости, надеясь на его заступничество[140].
Керенский продолжал участвовать в нелегальных и полулегальных предприятиях. За депутатом пристально следила полиция, его досье в Департаменте полиции пухло, информаторов внедряли в ближайшее его окружение. В 1913 году Керенский участвовал в работе «Петербургского коллектива» эсеров. Парижская агентура Охранного отделения даже сообщала, что он якобы принадлежал к руководству партии – входил в состав Центрального комитета. Эта информация не соответствовала действительности, однако она позволяет составить представление об отношении к Керенскому со стороны руководства Министерства внутренних дел. В действительности депутат отклонил предложение эсеров быть их представителем в Думе, его целью было политическое объединение всех народнических групп. Однако эти полицейские материалы были опубликованы в 1917 году сторонниками Керенского; читатели же данной публикации могли получить преувеличенное представление о масштабах деятельности политика до революции, что в тех условиях способствовало укреплению его авторитета[141].
Накануне мировой войны, 23 июля 1914 года, Керенский был задержан в Екатеринбурге во время неразрешенного властями собрания местных учителей. От ареста его спасла депутатская неприкосновенность[142]. Нелегальная деятельность Керенского была связана с немалым риском, однако члена Думы защищал парламентский иммунитет.
Примерно в то же время (в 1911 или 1912 году) молодого политика пригласили вступить в «Великий Восток народов России», тайную организацию, созданную в 1910 году на основе масонских лож, существовавших ранее[143]. Роль Керенского в этой организации была велика: вскоре он стал членом Верховного Совета лож, а в 1916 году был секретарем Верховного Совета (возможно, он исполнял эту должность и в начале 1917 года). Один из исследователей истории масонства даже пишет об «организации Керенского», отделяя тем самым «Великий Восток народов России» от русского масонства предыдущего периода[144].
В какой степени масоны способствовали выдвижению Керенского? Адвокат А. Я. Гальперн, сменивший Керенского на посту секретаря Верховного Совета и ставший в 1917 году управляющим делами Временного правительства, вспоминал: «Ведь мы же его выдвинули и вообще создали – сами и ответственны за него»[145]. Однако если масоны содействовали карьере Керенского, то и популярный политик был необычайно важен для «братьев», которые стремились привлечь в свои ряды людей, уже обладающих влиянием. Во всяком случае, известным общественным деятелем он стал еще до вступления в ложу[146].
О масонстве Керенского его биографы в 1917 году не сообщали. Вообще, масонская тема в тот период почти не звучала, и это представляется странным: возбужденное общество было склонно к конспирологическим построениям разного рода; всевозможные «теории заговора» использовались в целях политической мобилизации и левыми, и правыми. При этом о симпатиях зарубежных масонских организаций к антимонархической революции в России было известно, а о связях масонов с Керенским можно было читать даже в периодических изданиях. Так, 24 мая газета российского военного ведомства, главой которого Керенский тогда был, опубликовала обращение итальянских членов шотландского масонского ордена «Смешанный Международный» к «обновленной России», и адресатом их послания был русский военный министр. Общество итальянских масонов шотландского обряда на своем экстренном собрании большинством голосов постановило «приветствовать русский народ с избавлением от изменников родины, стремившихся заставить Россию заключить позорный мир…». Авторы этого приветствия выражали надежду, что русская армия «приложит все усилия к доведению войны до победоносного конца», и предлагали «всем русским коллегам присоединиться к итальянским масонам для совместного распространения общих идеалов»[147].
Остается только гадать, почему обращение итальянских масонов к «русскому коллеге» не было использовано многообразными противниками Керенского (к числу которых принадлежали и некоторые «братья», ставшие после Февраля политическими оппонентами министра, и давно враждебные ему правые деятели, азартно обличавшие до революции «жидомасонские заговоры»). Во всяком случае, в публичных репрезентациях революционного министра в 1917 году – и позитивных, и негативных – его принадлежность к масонской организации не играла видимой роли.
