Алексей Величко - История Византийских императоров. От Константина Великого до Анастасия I
«Зная, что и начало, и скрепляющее основание, и сила, и оружие непобедимое нашего царствования — единственная правая и истинная вера… мы ночью и днём в каждой молитве и с усердием и через законы сильно желали, чтобы благодаря ей (вере) умножилась повсеместно святая от Бога Кафолическая и Апостольская Церковь, неуничтожимая и бессмертная мать наших скипетров, и чтобы также благочестивые паствы продолжали оставаться в мире и единомыслии, относительно Бога, возносили молитвы.» Затем по тексту «Энотикона» признаются три первых Вселенских Собора, анафематствуются Несторий и Евтихий, и несколько обходится вопрос о статусе Халкидона. Помимо прочего, «Энотикон» устранил некоторые терминологические двусмысленности, присутствующие в Соборном оросе[954].
Как представляется, и император подписал этот документ «зряче». Действительно, волнения в Церкви не утихали, Василиск своей «Энцикликой» внёс сумятицу в епархиях, а его «Антиэнциклика» ровным счётом ничего не давала, поскольку только приводила ситуацию в первоначальное положение. Созвать новый Вселенский Собор в таком положении, когда единомыслия в Церкви не было, а власть императора держалась на волоске, означало, что одно неверное слово могло стоить императору трона. Кроме того, военное положение государства было крайне тяжёлым. Поэтому царь считал наиболее разумным попытаться найти некую примиряющую формулу, вычленить те православные догматы, которые уже реципировала Церковь и которые являлись общепризнанными, и обойти стороной дискуссионные аспекты.
Такая позиция, основанная на принципе икономии (домостроительства), не была чуждой для Кафолической Церкви и, особенно, для Востока. И если не воспринимать «Энотикон» как догматический документ, а принять его только как примиряющее исповедание, то, по большому счёту, нужно признать, что критика его нередко чрезмерно строга.
Пожалуй, главное, за что можно упрекнуть «Энотикон», так это за отрицание безусловного авторитета Халкидона, как Четвёртого Вселенского Собора. «Кто иначе мудрствовал или мудрствует, — говорится в конце текста, — теперь или когда бы то ни было, в Халкидоне (выделено мной. — А.В.) или на каком ином Соборе, анафематствуем, а особенно Нестория и Евтихия и единомышленных с ними». Таким образом, хотя «Энотикон» напрямую не отвергает сам Халкидонский Собор, но двусмысленно указывает, что не все, говоренное и принятое на нём, признаётся православным.
Впрочем, что именно не признается, оставалось только гадать, поскольку, следуя логике, анафематствуя Евтихия, «Энотикон» неизбежно принимал и тот Вселенский Собор, который осудил этого еретика. То есть тот самый Халкидон, который напрямую в нём нигде не обозначается в качестве Вселенского Собора. Действительно, как много раз отмечали, у «Энотикона» была масса противников с обеих сторон, но и множество сторонников, и если результат этой идеи был не так красив, как хотелось её творцам, то разве в этом всегда их вина? Главная же цель, поставленная ими во главу угла, обеспечить единство Церкви, едва ли может быть подвергнута критике[955]. Для этого Зенон и Акакий, вольно выражаясь, и «разменяли» Халкидонский орос и «Томос» папы св. Льва Великого на «12 анафематизмов» св. Кирилла Александрийского[956].
Но древняя столица и предстоятель её великой кафедры реагировали совсем иначе. Выводы Римского папы строились исключительно на правилах формальной логики: если «Энотикон» не признаёт Халкидон Вселенским Собором, то тем самым он отрицает его, а отрицание Халкидона приводит к подрыву авторитета Апостольской кафедры. Рим понимал этот документ с присущей ему прямолинейностью и категоризмом, помноженными на высокую самооценку своего престола. Как только снятый с места Талайя приехал в Рим и апеллировал к папе Симплицию (468–483), тот немедленно заявил протест по делу и потребовал снять Петра Монга с Александрийского патриаршего престола. В этом отношении объективно он был прав: ещё недавно патриарх Константинополя Акакий в переписке с ним сам называл Монга еретиком, когда нуждался в поддержке понтифика против императора Василиска. А теперь он уже принял его в общение; где же логика?
Апостолик настойчиво спрашивал Зенона и Акакия: по какой причине в «Энотиконе» умолчали о Халкидонском Соборе, как о Вселенском? Те отвечали, что если изложенная в «Энотиконе» формула хороша, зачем спрашивать о Соборе? Правильно ли учение? — вот основной вопрос. Однако папа Симплиций не поддался на эту уловку: «Определение Вселенского Собора есть голос всей Церкви, — отписал он своим корреспондентам. — А личное мнение, чьё бы оно ни было и как бы хорошо ни было высказано, не имеет обязательственной силы ни для кого. Не признавать Халкидонский Собор, а его решения выдавать за свои собственные, означает лишить его всякой силы»[957].
Хотя 10 марта 483 г. Симплиций скончался, новый апостолик Феликс (483–492) продолжил его линию. Царствование Одоакра в Италии много усилило его независимость от восточного царя, и папа вновь заявил о Римской кафедре, как первенствующей во Вселенной. Он потребовал патриарха Акакия на свой суд (!) и снарядил посольство в Константинополь к императору Зенону. Для обоснования своих обвинений Рим соорудил совершенно надуманную схему: если даже считать, говорили в папском окружении, что из трёх патриархов Востока только Пётр Кнафей является монофизитом, то Пётр Монг, имевший с ним общение, не мог не усвоить его язвы; следовательно, Акакий, общающийся с Монгом, также монофизит.
Возможно, даже почти наверняка, ответная реакция Константинополя на протесты папы была не столь категоричной, если бы речь шла только о богословской стороне вопроса. Но на деле это была неприкрытая и очевидная попытка Римского папы судить Константинопольского патриарха[958]. И искусственность его построений не может не обращать на себя внимания. Папа требовал признания Халкидона Вселенским Собором, но отрицал его 28-й канон. Он отмечал, что только соборное мнение может быть названо голосом Кафолической Церкви, а имел в виду «Томос» св. Льва Великого — хрестоматийный образец личного мнения, положенного в основу православного догмата. Папа выступал за хранение православных традиций и обычаев, а в нарушение всех устоявшихся практик пытался судить равного себе архиерея, прекрасно отдавая себе отчёт, какое положение тот занимал в Восточной церкви.
Царь не мог не обратить внимания, на каких условиях понтифик готов признать его власть главы христианского мира. В самом начале схизмы папа Феликс в своём письме от 1 августа 484 г. пишет императору: «Я верю, что твоя набожность продиктована велением Неба, и хотел бы услышать, что именно ей доверена власть над людскими делами, что в ней нет ни капли сомнений в том, что есть Бог, Который вразумляет всех поставленных Им на службу людей. Я верю, что в любом случае ты сможешь извлечь наибольшую выгоду, если возьмёшь Православную Церковь под своё покровительство и не позволишь никому покушаться на её свободу. Православная Церковь должна жить по своим законам, тогда она вернёт тебе власть над миром. Ибо известно, что все твои дела исполнятся благом, если в том, что касается Божиих дел, ты предпочтешь подчинить свою императорскую волю промыслов епископов Христа (выделено мной. — А.В.). Тебе не следует также пытаться давать свои распоряжения тому, кому по воле Бога должна подчиняться твоя кротость в набожном смирении»[959].
В этом, конечно, была известная непоследовательность, разрешить которую можно было только за счёт той интеллектуальной комбинации, позднее породившей известный на Западе принцип, пока ещё гласно не заявленный и не известный на Востоке, что сам по себе Вселенский Собор ещё не устанавливает истинное вероисповедание, важен факт его признания (рецепции) папой.
В дальнейшем развернулись уже в буквальном смысле слова драматические события. Не дожидаясь протеста Римского папы, константинопольские монахи акимиты («неусыпаемые») во главе со своим архимандритом Кириллом выступили против «Энотикона». Узнав об этом движении, папа немедленно послал вдогонку своим легатам, направленным к императору, порученца с приказанием вступить в общение с акимитами и использовать их в качестве союзников. Но правительство Зенона каким-то образом узнало об этом поручении, легаты были задержаны в Абидосе и препровождены под почётный домашний арест. С легатами активно занимался патриарх Акакий и убедил-таки их принять «Энотикон». Они вместе совершили Божественную литургию, причастились Святых Тайн и включили Петра Монга в диптихи. Однако и Акакия ждало разочарование: его посланец, монах Симеон, выехавший вместе с легатами обратно в Рим, дабы смягчить ситуацию, поведал понтифику, что произошло на самом деле, и обвинил своего патриарха в ереси[960].
