Один и ОК. Как мы учимся быть сами по себе - Шрайбер Даниэль
Пандемия казалась именно таким затянувшимся состоянием порога, временем вне обычного времени. Многие старые правила и нормы уже не действуют. Лиминальное время тяжело выдерживать, поскольку не знаешь, что будет после него. Оно может возвращать давно изгнанных призраков и заставлять чувствовать себя пойманным в ловушку, в которой застрял намертво, лишившись возможности двигаться дальше. Но в этом времени скрыт и шанс взглянуть на себя, свою жизнь и мир с некоторого расстояния, с новой точки зрения, и задуматься о вещах, о которых долгое время не хотелось или не получалось подумать. Для меня таким шансом стала жизнь в одиночестве.
В мире, состоящем в основном из пар и семей, мне как человеку одинокому бывало тяжело понять и признать, насколько неустойчиво мое положение в жизни друзей и каким колебаниям подвержены наши отношения. Во время пандемии и сопутствующего ей обостренного инстинкта гнездования я осознал этот факт особенно ясно. Я всегда жил в уверенности, что друзья – это моя нетрадиционная, расширенная семья. В условиях изоляции я лишился такой уверенности. Изменения в отношениях, похоже, лишь усиливались в бесформенные недели и месяцы и создавали собственную реальность. Вре́менная дистанция стала казаться постоянной, такой, о которой лишь в теории знаешь, что однажды она закончится. В итоге лиминальное время пандемии вывело для меня на первый план – теперь уже при других обстоятельствах – старый вопрос. Ограничивается ли модель жизни в дружеских отношениях лишь одним периодом – юностью? Что, если для нее мне уже слишком много лет?
Конечно, дружба особенно важна в молодости. Она обеспечивает стабильность и помогает сориентироваться в запутанном мире, создает столь характерную для этой жизненной поры открытость. Не зря последние десятки лет узы дружбы настойчиво воспевает попкультура, не зря такие отношения притягательны для нас и в более зрелом возрасте. Долгое время дружба определяла мое отношение к жизни; определяет она и стиль жизни большинства моих знакомых двадцати-тридцати лет.
Американский ситком «Друзья» – по сей день один из самых популярных в мире сериалов, который находит широкую аудиторию в каждом новом поколении, – первым в период с 1994 по 2004 год детально разобрал этот феномен. Создатели сериала о шести друзьях в условном Нью-Йорке сумели переосмыслить то, как может выглядеть этап между юностью и взрослой жизнью, на котором платоническая дружба не только определяет будни, но и служит структурным замещением, когда не складываются длительные романтические отношения и нет стабильной профессиональной карьеры. Секрет сериала в том, что удалось создать в этих дружеских отношениях чувство сопричастности и наделить их идеей надежности и стабильности, которой они не обладают по определению. Это чувство сопричастности охватывает и зрителей. Рейчел, Росс, Моника, Джоуи, Фиби и Чендлер стали друзьями для тех, кто еженедельно следил за их вымышленной жизнью.
В потоке медиаобразов дружбы этот сериал выделялся тем, что во всей его вымышленности промелькнуло что-то реальное. Похожие чувства у меня, как у многих, вызывали и другие посвященные дружбе сериалы, такие как «Сайнфелд», «Секс в большом городе», «Как я встретил вашу маму» и «Теория большого взрыва». Они привлекли такую большую аудиторию не только потому, что показали такие понятные и желанные фантазии об удавшейся жизни, но и потому, что, несмотря на весь пафос и китч, зритель узнает в разыгрываемых чувствах собственный опыт дружбы.
Однако из виду часто упускают ключевой момент: в финале этих сериалов все главные герои находят партнера, создают семью и строят жизнь, в которой прославляемая ранее дружба играет лишь подчиненную роль или не важна вообще. Кодексы и правила дружбы, весь сериал соблюдавшиеся, перестают действовать, стоит героям оказаться в надежной гавани классических любовных отношений. Несмотря на все искренние клятвы в верности, дружба для них – это прежде всего подготовка к успешному партнерству, буфер, позволяющий легче перенести любовные кризисы, своего рода эмоциональная страховка, которая в один прекрасный момент больше не понадобится.
Думаю, многие сталкиваются с такой чересполосицей. При всех экспериментах, в которые люди пускаются в период затянувшейся юности, они готовятся к жизни в качестве «взрослого» члена общества и, в частности, к созданию партнерских отношений и семьи. Утрируя, можно сказать, что дружба ограничивается фазой перехода и выполняет функцию порогового состояния, и заканчивается все это успешной интеграцией человека в традиционные формы совместной жизни.
Дружба меняется, когда один из друзей влюбляется и вступает в отношения. Я сталкивался с этим не раз. Если раньше в трудную минуту можно было даже среди ночи друг другу позвонить и излить душу, то теперь вы лишь от случая к случаю перекидываетесь парой поверхностных фраз. Зачастую дружба словно ставится на паузу.
В большинстве случаев рано или поздно предпринимается попытка интегрировать друзей в новую жизнь, которую теперь определяет партнерство или семья. Получится ли это и как получится, зависит, в частности, от партнера того, с кем дружишь. Иногда всем удается хорошо поладить, а иногда отношения из прежней жизни воспринимаются как угроза или провоцируют ревность. Бывает, ты и сам ревнуешь, тебе не нравится его или ее новый партнер и кажется, что он или она плохо воздействует на некогда столь близкого тебе человека.
Особенно тяжело это, если остаешься один. Приходится смириться с тем, что для людей – которые, как ты думал, всегда будут играть в твоей жизни важную роль, – ты стоишь теперь на втором или третьем месте. Как правило, невозможно ни на кого обижаться, потому что знаешь: в похожей ситуации и с тобой произошли бы аналогичные сдвиги. Такова природа любой дружбы – она меняется всю жизнь.
И все же это тяжело. Чувствуешь себя оставленным и поначалу не знаешь, как заполнить образовавшуюся в жизни пустоту. Человек, который когда-то был тебе так близок, по-прежнему рядом, но в то же время его нет. В определенном смысле это равноценно «неоднозначной потере». Понятие, значение которого объясняет психолог Полин Босс, относится к таким потерям, когда остается неясным, что именно ты потерял. Наиболее известные и изученные примеры рассказывают о горе по людям с деменцией, личность которых постепенно стирается, или о горе по пропавшим без вести, которые считаются погибшими. Для неоднозначных потерь характерны недостаток информации, парадокс присутствия и отсутствия, ситуация «как / так и», амбивалентность, из-за которой процесс горевания затормаживается или вовсе не происходит. Эта амбивалентность мешает найти подходящие способы справиться с новой ситуацией, принять фундаментальные решения в пользу новой жизни, не сдаться и начать все заново. Полин Босс полагает, что неоднозначным потерям сопутствует своя форма травматизации[77].
Концепция пары определяет не только наш образ жизни, но и воображение. Мы обозначаем людей как «одиноких», «неженатых» («незамужних»), «разведенных» – фоном для этих ярлыков всегда служит структура пары или семьи, считающаяся нормой[78]. Однако в смысле этого доминирования вполне можно усомниться. Британская художница и эссеистка Ханна Блэк делает это в своем как остром, так и умном эссе «Любовь других», где описывает пару как «максимально редукционистский, изолирующий и ненадежный способ удовлетворить универсальную потребность в близости»[79]. Гетеросексуальную форму жизни в паре Блэк даже описывает как «патриархальный фильм ужасов», ссылаясь на эмоциональный и психический труд женщин, финансовую зависимость и домашнее насилие. Гомосексуальным союзам она вменяет то, что при жизни в паре воспроизводятся эти гетеронормативные «структуры насилия, доминирования и эмоциональной скудости». Несмотря на все это, модель пары настолько доминирует, что вытесняет все другие – например, жизнь в дружбе.
