Генри Киссинджер - О Китае
Китайская реакция поначалу была такой, что перспективы британской агрессии расценивались как пустая угроза. Один из чиновников объяснял императору, что большое расстояние между Китаем и Англией делает последнюю слабой: «Английские варвары – незначительная и презираемая раса, полностью полагающаяся на свои мощные корабли и большие пушки, но огромное расстояние, которое им приходится проходить, сделает невозможным своевременное снабжение, а их солдаты после первой же неудачи, без провианта, потеряют моральный дух и потерпят поражение»[75]. Даже после блокады англичанами реки Чжуцзян (Жемчужной) и захвата нескольких островов напротив порта Нинбо как демонстрации силы Линь Цзэсюй с негодованием писал королеве Виктории: «Твои дикари из дальних морей обнаглели до такой степени, что, кажется, открыто проявляют неповиновение и оскорбляют нашего всемогущего императора. Факты говорят, пора тебе «раскритиковать себя и очистить сердце» и тем самым исправить свое поведение. Если ты смиренно подчинишься Небесной династии и проявишь верноподданнические чувства, то это может дать тебе шанс очиститься от твоих прошлых грехов»[76].
Века господства деформировали чувство реальности Небесного двора. Претензии на господство только подчеркивали неизбежность унижений. Британские корабли быстро превзошли китайские прибрежные оборонительные силы и блокировали основные китайские порты. Пушки, когда-то отвергнутые занимавшимися делами миссии Маккартни мандаринами, били безжалостно.
Китайский высокопоставленный чиновник, Ци Шань, вице-губернатор провинции Чжили (административная единица, в те времена включавшая Пекин и ряд провинций во круг него), пришел к пониманию относительно уязвимости Китая, когда его отправили установить предварительный контакт с британским флотом, плывшим на север в Тяньцзинь. Он признал, что китайцы не могут соревноваться с англичанами в огневой мощи на море: «Без ветра или без благоприятного течения они [паровые суда] скользят по поверхности против течения и способны на фантастическую скорость… Установленные на шарнирах тележки позволяют вращать пушки и нацеливать их в любом направлении». Как заметил Ци Шань, китайские пушки, напротив, сохранились еще со времен Минской династии, а «все, кто командует орудиями, являются офицерами с литературным образованием… у них и понятия нет о вооружениях»[77].
Придя к неутешительному выводу о том, что город остался беззащитным против британской морской мощи, Ци Шань попытался умиротворить англичан и отвлечь их внимание заверениями в том, что путаница в Гуанчжоу является недоразумением и не отражает «сдержанность и справедливые намерения императора». Китайские официальные лица «выяснят и разберутся с проблемой справедливо, но прежде всего [британскому флоту] необходимо повернуть на юг» и ожидать китайских инспекторов там. Как ни странно, но такой маневр сработал. Британские силы вернулись назад в южные порты, не нанеся вреда открытым северным городам Китая[78].
После очевидного успеха Ци Шаня послали в Гуанчжоу заменить Линь Цзэсюя и еще раз справиться с варварами. Император, судя по всему, так и не сумевший понять масштабы британского технического превосходства, наставлял Ци Шаня втянуть британских представителей в затяжные переговоры, пока Китай собирает силы. «После продолжительных переговоров, которые утомят и истощат варваров, – писал он своей красной кистью, – мы сможем неожиданно напасть на них, а затем и подавить их»[79]. Линь Цзэсюя уволили с позором как спровоцировавшего нападение варваров и отправили в ссылку во внутренние районы на западе Китая, где он размышлял над превосходством западного оружия и занимался разработкой секретных материалов с рекомендациями Китаю производить собственное оружие[80].
Оказавшись на посту в южной части Китая, Ци Шань, однако, столкнулся с еще более серьезной ситуацией. Англичане потребовали территориальных уступок и контрибуции. Они прибыли на юг победителями и не потерпели бы никаких проволочек. После того как британские войска открыли огонь в нескольких местах на побережье, Ци Шань и его британский партнер по переговорам капитан Чарлз Эллиот подготовили проект соглашения, Чуаньбискую конвенцию[81], в соответствии с которой англичанам предоставлялись особые права на Гонконг, была обещана контрибуция в размере 6 млн долл. США и устанавливалось, что в будущем контакты между китайскими и британскими официальными лицами будут проходить на основе равенства (то есть англичане избавлялись от необходимости соблюдения протокола, рассчитанного на просителей-варваров).
Конвенцию отвергли как китайское, так и британское правительства: каждое из них увидело в ней элементы унижения своего достоинства. Император отозвал Ци Шаня за превышение своих полномочий и слишком большие уступки варварам. Его привезли в цепях, а потом приговорили к смерти (позднее замененной ссылкой). С главой британской делегации на переговорах Чарлзом Эллиотом судьба обошлась помягче, хотя Пальмерстон весьма сурово укорял его за неудачно проведенные переговоры и ничтожные результаты по ним. «На протяжении всего времени ведения Вами переговоров, – жаловался Пальмерстон, – Вы, кажется, полагали, что мои инструкции – всего лишь пустой клочок бумаги». Гонконг – «неплодородный остров, на котором и одного дома даже нет»; Эллиот, настроенный излишне примиренчески, не сумел ухватить более ценные территории или поставить китайцам более жесткие условия[82].
Пальмерстон назначил нового посланника – сэра Генри Поттинджера, проинструктировав его на предмет занятия более жесткой позиции, поскольку «правительство ее величества не может позволить, чтобы во взаимоотношениях между Великобританией и Китаем возобладала нерациональная практика китайцев над разумной практикой остальной части человечества»[83]. Прибыв в Китай, Поттинджер усилил военное преимущество Великобритании, установил блокаду еще нескольких портов и прекратил сообщение по Большому каналу и нижнему течению реки Янцзы. Перед угрозой нападения англичан на древнюю столицу Нанкин китайцы запросили мира.
Дипломатия Ци Ина:
умиротворение варваров
Поттинджер получил еще одного главу китайской делегации, третьего по счету, кому Двор, по-прежнему считавший себя высшим во Вселенной, давал такое совершенно неперспективное назначение, – маньчжурского князя Ци Ина. Ци Ин работал с англичанами в манере китайской традиционной стратегии, применяемой в случае поражения. Перепробовав уже и открытое пренебрежение, и дипломатические шаги, китайцы попытались притвориться уступчивыми, надеясь измотать варваров. Ведя переговоры под дулами орудий британского флота, Ци Ин исходил из того, что происходившее случалось ранее с министрами двора. Именно так частенько поступали власти Срединного государства и раньше: прося отсрочки, произнося много речей и одновременно выказывая тщательно отмеренную любезность, они успокаивали и укрощали варваров, выигрывая время и оттягивая тем самым их нападение.
Ци Ин изо всех сил старался установить личные отношения со «старшим над варварами» Поттинджером. Он одаривал Поттинджера подарками и демонстративно обращался к нему как милому и «близкому» другу (он специально для этой цели произносил это слово звуками соответствующих китайских иероглифов). В знак глубокой дружбы между ними Ци Ин даже обменялся с Поттинджером фотоснимками своих супруг и объявил о желании усыновить сына Поттинджера (он оставался в Англии, но стал после этого известен как Фредерик Кэин Поттинджер)[84].
В одном замечательном послании Ци Ин объяснился перед Небесным Двором, с недоумением воспринимавшим такой процесс обольщения. Он описал, как тяжело ему даются попытки умиротворить британских варваров: «Люди такого типа, являющиеся выходцами из мест, далеких от цивилизации, слепы во всем и не разбираются в стиле обращения и видах церемонии… даже когда наши языки оставались сухими, а горло мучила жажда (от того, как много мы их уговаривали следовать по нашему пути), они по-прежнему оставались глухи и действовали как глухие»[85].
Поэтому приемы, устраивавшиеся Ци Ином, его экстравагантная теплота по отношению к Поттинджеру и его семье подчинялись большим стратегическим замыслам, где поведение китайской стороны строго просчитывалось и в определенной мере дозировалось, а такие качества, как доверие и искренность, служили в качестве оружия. И не важно, отвечали они убеждениям или нет. Он продолжал:
«Конечно, мы должны обуздать их своей искренностью, но гораздо более необходимым оказалось управлять ими умелыми методами. Иногда можно было заставить их следовать по нашему направлению, но нельзя было давать им понять наши мотивы. Иногда мы все раскрывали так, чтобы у них не возникало подозрений, после чего мы могли развеять их воинственное беспокойство. Иногда мы устраивали для них приемы и развлечения, после которых они испытывали чувство признательности. А в другое время мы демонстрировали им свое доверие и широту своей души, считая, что нет особой необходимости углубляться в мелкие дискуссии с ними, в результате чего нам удавалось получить их поддержку в конкретном вопросе»[86].
