Максим Чертанов - Герберт Уэллс
В «Анатомии» Уэллс пытался анализировать причины преследования евреев нацистами и не находил ничего нового по сравнению с прежними еврейскими погромами. «Принято считать, что евреи лучше умеют обращаться с деньгами, они всюду проникают, занимаются управлением, финансами, — и „гои“ чувствуют себя ущемленными и напуганными». Однако, разбирая еврейскую историю и культуру, Стил приходит к выводу, что евреи как раса ничем от «гоев» не отличаются; еврейство, по Стилу, — это образ мыслей, алгоритм поведения, «дух» — и этот «дух» ему не нравится. Еврей (по духу) предан только своему сообществу и противопоставляет себя остальному миру. Хорош только тот еврей (русский, англичанин), который стремится стать «гражданином мира».
В «России во мгле» Уэллс замечал, что многие из советских революционеров — евреи, но «очень мало кто из них настроен националистически. Они борются не за интересы еврейства, а за новый мир…». В Европе и США в 1930-е он в основном сталкивался с евреями, которые «боролись за интересы еврейства», то есть за создание независимого государства; с одним из них, своим другом Израэлом Зангвиллом, драматургом и общественным деятелем, он постоянно дискутировал на эту тему. Зангвилл говорил, что евреи имеют право на свою страну, Уэллс отвечал, что чем скорее люди откажутся от слов «моя страна» и начнут говорить «наше человечество», тем лучше. Однако значение имеют не только слова, но и обстоятельства, при которых они произносятся. В сентябре 1935-го в Германии был принят пакет законов, по которым евреи были лишены гражданских прав и запрещались смешанные браки; и в эти же месяцы Уэллс писал в «Анатомии», что германский нацизм — это «движение, чрезвычайно еврейское по духу», «иудаизм наизнанку», «имитация национализма Ветхого Завета». Друзья говорили ему, что критика евреев сейчас бестактна. Он отвечал, что, если евреи не пересмотрят своей позиции, они будут сталкиваться с той же ситуацией бесконечно.
Реакция на «Анатомию», законченную в апреле 1936 года и изданную в «Крессет пресс» в том же году, будет прохладной: человечество не желало признавать, что пребывает в отчаянии, а обвинения в адрес групп, которые автор называл сепаратистскими, вызвали ответные обвинения. Но Эйч Джи был доволен — работа над книгой «внесла ясность» в его мысли. Он спасся от смерти и в возрасте шестидесяти девяти лет в последний раз начинал новую жизнь. Лето 1935-го он провел в загородном доме Фрэнка в Дигсуэлл-Уотер-Милл, играя с маленьким Мартином, старшим внуком[110] — сын кинематографиста Фрэнка станет зоологом, как его дядя Джип, и унаследует дедушкину страсть к популяризации науки, написав несколько превосходных книг о животном мире, только его любимым зверем будет не кошка, а кальмар. Уэллс дописывал «Анатомию» и занимался «Обликом грядущего». Через Корду он завел массу знакомств в кинематографической среде. Он не мог позволить себе умереть, не увидев Голливуд. 7 ноября он — в третий раз за последние два года — отправился в Америку. Мура приглашения не получила.
Несколько дней Уэллс пробыл в Нью-Йорке, обсуждая дела с издательством Макмиллана, потом улетел в Лос-Анджелес и пять недель прожил в доме Чаплина, который был женат третьим браком на Полетт Годар. Он посетил несколько киностудий, сошелся с голливудскими знаменитостями — сценаристом и продюсером Чарлзом Лаутоном, актерами Эльзой Ланкастер и Бэзилом Рэтбоуном, каждый день обедал в гостях, восхищался молоденькими артистками и фотографировался в их окружении. Все, кто видел его в те недели, отмечали, что он выглядел оживленным. Желчности своей он, однако, не утратил: если верить воспоминаниям Хью Уолпола, жившего тогда в Голливуде, на одном из обедов он назвал американцев идиотами, ибо они, имея шанс переделать мир, упустили его по своей тупости и лености. За столом сидели преимущественно британцы (в Голливуде обосновалась большая их колония), а немногие американцы, по словам Уолпола, на бестактность гостя постарались не реагировать. Далее, по словам Уолпола, Эйч Джи в еще более грубых выражениях обругал русских и, когда Чаплин спросил, неужели Уэллс разочаровался в социализме, мрачно ответил, что всякий социализм, который ему доводилось видеть, почему-то приводит к диктатуре.
Он вернулся в Лондон в январе 1936-го, Мура его встречала. Он выдал ей ключ от дома на Ганновер-террас. Она почти не пользовалась этим ключом. В мае умер Горький: Мура, чтобы провести с ним последние часы, уехала в Москву, не попрощавшись с Уэллсом. Он был уверен, что она останется в России. Когда она вернулась, он был так счастлив, что не стал ее попрекать. В их отношениях наступило затишье; он мог спокойно работать. Летом он начал писать несколько вещей: роман «Брунгильда» (Brunhild; вышел в «Метьюэне» в 1937 году) и небольшие повести «Игрок в крокет» (The Croquet Player, журнальная публикация в «Ивнинг стандарт», книга издана «Чатто энд Уиндус» в 1936 году) и «Рожденные звездой» (Star-Begotten: a Biological Fantasia; журнальная публикация в «Лондон меркюри», книга издана «Чатто энд Уиндус» в 1937 году).
«Брунгильда» — история молодой женщины, прототипом которой послужила (по характеру, но не по обстоятельствам жизни) Марджори Уэллс. Героиня замужем за литератором, чья жизнь интересна, тогда как его жена должна заниматься хозяйством; она хочет вырваться из «оков пола» и жить в соответствии с мужской моделью поведения. Уэллс не изменил себе: когда брак Брунгильды распался, обрести свободу ей помог другой мужчина — разумеется, тоже литератор. Герой повести «Рожденные звездой» — еще один писатель, которому приходит в голову удивительная мысль: Марс, населенный прогрессивными и разумными существами, подвергает Землю облучению, благодаря которому некоторые из землян мутируют, становясь такими же разумными, как марсиане. «Мутанты» олицетворяют просвещенность, разум, добро и пытаются бороться с воинственностью и реакционностью своих собратьев. Безуспешно: «Всего ужаснее то, какой слабой оказывается всякая ясная, чистая мысль. В теперешнем состоянии человечества меня поражает более всего полное господство грубого, пошлого мышления, мышления низменного. Это грубое мышление… воплощается в герое, подобном, например, Гитлеру, который солидаризируется с ним и дает ему выход в своих вызывающих выступлениях».
«Игрока в крокет» справедливо относят к уэллсовским шедеврам (а казалось, он разучился хорошо писать!). Возможно, умные марсиане подвергли Уэллса облучению, внушив ему, что в тексте не должно быть никакого писателя и никаких карикатур на знакомых автора, благодаря чему получился прекрасный, не обезображенный журналистикой текст, который, являясь антифашистской сатирой, не перестает быть великолепным «готическим» рассказом — недаром его сравнивают по стилистике с «Собакой Баскервилей». Герой, который ищет в жизни скромных удовольствий и не интересуется политикой, случайно знакомится с сумасшедшим; тот рассказывает историю о жутком местечке под названием Каиново болото, которое хранит в себе дух первобытного дикаря и порождает призраки зла, заставляющие обитателей соседних деревень совершать чудовищно жестокие и немотивированные преступления.
Уэллс писал «Игрока» от первого лица (точнее, от нескольких лиц — это «рассказ в рассказе»), чего давно не делал, и сумел создать то самое ощущение полного отождествления читательского «я» с «я» рассказчика, которого достигал в своих лучших фантастических романах. Настоящий мастер страшного пишет так, что можно выдернуть из текста любой абзац наугад — и по телу пробегут мурашки. «Я возвращался домой, — продолжал доктор, — испытывая еще больший ужас, чем когда ехал к священнику. Теперь мне повсюду начали мерещиться привидения. Старик, нагнувшийся в канаве над упавшей овцой, превратился в уродливого горбатого дикаря со звериными челюстями. Я не решился посмотреть, что он делает, и когда он крикнул мне что-то — может быть, просто „здравствуйте“, — я сделал вид, что не слышу». Священник — зачем он тут? Овца — отчего она упала?! Все страшно, непонятно, зыбко…
Потом психиатр разъясняет герою, что Каинова болота нет: его придумал больной, будучи не в силах вынести кровавые ужасы, что происходят по всему миру. Вся планета — Каиново болото, все мы заражены духом дикаря. «Человек ничуть не изменился. Это — злобное, завистливое, коварное, жадное животное! Если отбросить все иллюзии и маски, человек оказывается все тем же трусливым, свирепым, лютым зверем, каким был сто тысяч лет назад». Единственный способ спасти человечество, говорит доктор, — построить новую, могучую цивилизацию на месте прежней. Но для этого нужно прилагать большие усилия. Герою рассказа такой рецепт не по душе — пусть где-то кого-то расстреливают, у него, слава богу, все в порядке и он должен идти играть со своей тетушкой в крокет.
Чтобы спастись, человечество должно стать умным, но как этого достичь? Написаны прекрасные учебники по истории, биологии, экономике, а мы не умнеем… Весь год Уэллс вынашивал идею, которую озвучил в сентябре, когда Грегори, один из руководителей Британской ассоциации развития науки, пригласил друга выступить на ежегодном собрании ассоциации. Уэллс прочел доклад «Идея Всемирной энциклопедии». Чем его не устраивали существующие энциклопедии, например, французская «Большая энциклопедия» или «Британика»? Прежде всего тем, что не успевали за новой информацией. Кроме того, если французскую энциклопедию он готов был взять за основу, то «Британика» составлялась с консервативных позиций и содержала массу информации антинаучного, расистского и сексистского характера. Кроме того, они были национальными изданиями, тогда как энциклопедия, по Уэллсу, разумеется, должна быть интернациональной[111]. Существующие энциклопедии не вмещали всё — а только ради всего и стоит затевать дело. А главный их недостаток — недоступность для всех.
