Эдуард Днепров - Женское образование в России
В соответствии с такими взглядами на задачи и характер образования женщин выстраивались в подведомственных императрице учебно-воспитательных заведениях учебные планы и сам учебный процесс. В учебном плане, собственноручно составленном Марией Федоровной в 1787 г., вскоре после вступления в управление этими заведениями, в отличие от программы преподавания, предложенной в 1783 г. Комиссией народных училищ, на первое место были поставлены иностранные языки и Закон Божий. На обучение языкам в младшем возрасте было отведено 18 из 30 часов в неделю. На географию, историю, арифметику отводилось по одному уроку. Два часа посвящались танцам, десять – музыке и рукоделию. В среднем возрасте преподавались те же предметы, но число учебных часов увеличивалось до 34. В старшем возрасте дополнительно преподавались логика, геометрия, натуральная история и опытная физика.
В учебный план мещанской половины входили: Закон Божий, арифметика, «насколько это нужно в домашнем хозяйстве», русская история и рисование. На все это отводилось 24 часа в неделю, остальное время было отдано рукоделиям. Новый учебный план отменял преподававшиеся здесь при Екатерине иностранные языки, музыку и танцы. Однако вскоре эти предметы были вновь восстановлены.
О духе и направленности преподавания, в полной мере соответствующих принятой в то время идеологии женского образования, можно судить по многочисленным наставлениям как императрицы, так и начальниц заведений. При обучении истории надлежало, например, учитывать, что «чувствительной женщине мало дела до того, сколько человек погибло в том или ином сражении, но молодым девушкам в высшей степени полезно, и им следует знать то, что повлияло на домашнюю жизнь, и так преподаваемая история вполне будет отвечать цели их воспитания». Преподавая географию, надлежало знакомить воспитанниц «с произведениями земли», торговлей, технологией и другими «полезными предметами». В изучении физики необходимо было ограничиваться «некоторыми свойствами тел и явлениями в природе, которые могут пригодиться молодым девушкам в обыденной жизни», например такими, которые «полезны девицам при воспитании будущих детей»: «сведениями о дожде, снеге, граде и т. п.». Об арифметике же говорилось, что она «есть такая наука, которая женскому полу во всю жизнь при разных расчетах необходимо нужна».
Такой утилитаризм «профессионально женского» образования дополнялся второй, не менее характерной его чертой – сентиментально-эстетствующей направленностью. Это вполне соответствовало водворенному Карамзиным духу сентиментализма, с его стремлением к утончению вкусов и облагораживанию нравов. Эстетический элемент вообще преобладал в русском образовании в первой четверти XIX в. Но в отличие от мужского, в женском образовании он всецело доминировал над образованием умственным.
«Вестник Европы», издаваемый в этот период Н. М. Карамзиным, так описал идеальную женщину: «Такая женщина никого не ослепит с первого взгляда. Ум ее не столько блестящ, сколько тонок… Она знает всех лучших французских поэтов и почерпнула из разных сочинений нравоучительных и принадлежащих для воспитания все то, чем только может пользоваться в обществе приятная женщина, добрая жена и нежная мать… Она соединяет свою судьбу с другом не по выбору сердца своего, но покорствуясь обстоятельствам… Она совершенная последовательница оптимизма, какая бы ни случилась ей неприятность, задумается… и всегда скажет потом: «Может быть это к лучшему»» [Портрет замужней женщины // Вестник Европы, 1802, №3].
В женском образовании первой четверти XIX в., как и в мужском, но только в несравнимо большей степени, преобладала внешняя, показная сторона учения: подготовка к театрализованным представлениям, выпускным экзаменам и т. д. На подготовку к этим экзаменам уходило до пяти месяцев в году. В своих известных воспоминаниях академик А. В. Никитенко, работавший в то время сначала в Екатерининском училище, а позже в Смольном институте, писал, что в этих учебных заведениях «все делалось для парада и показа», что в учебном процессе преследовались в основном внешние цели [225, т. 1, с. 271].
Именно внешние цели, вкупе с боязнью учености и строгой сословностью женского образования, оградили его от веяний передовой западной педагогики, в частности от влияния идей и «методы» Песталоцци, хотя переводы многих его сочинений (например, «Лингардт и Гертруда», «Как Гертруда учит своих детей», «Книга матерей») печатались в ряде тогдашних журналов. В частности И. И. Мартынов, лично известный императрице и пользовавшийся ее доверием, с большим сочувствием и достаточно обстоятельно излагал взгляды великого педагога в своем журнале «Северный вестник».
Тем не менее система Песталоцци обошла стороной подведомственные императрице женские учебно-воспитательные заведения – при всем том, что обучение в них, по словам русского педагога и историка педагогики Л. Н. Модзалевского, также «было проникнуто воспитательной идеей, для которой метода служила только средством в применении к тому или иному учебному предмету». Обошла стороной потому, что все стремления Песталоцци были направлены на воспитание «внутреннего человека», тогда как рассматриваемые женские учебные заведения были озабочены больше внешней стороной этого воспитания.
Уже отмечалось, что императрица Мария Федоровна вела достаточно самостоятельную образовательную линию, во многом противоположную общей образовательной политике правительства. Это не мешало ей, однако, заимствовать у Министерства народного просвещения и у мужских учебных заведений некоторые политические, организационно-управленческие и методические новации. В период голицынского управления ведомством просвещения императрица с готовностью позаимствовала его религиозно-мистический уклон, который отвечал ее внутренним убеждениям. Напротив, когда руководитель Комитета учебных заведений, министр народного просвещения А. С. Шишков в 1826 г. выступил против засилия в учебных заведениях империи французского языка и потребовал, чтобы русский язык был признан главным учебным предметом во всех школах России, Мария Федоровна пренебрегла этой «нелепостью». В своей учебной вотчине она оставила французский язык основным предметом обучения. Более того, она настоятельно требовала преподавать многие предметы на французском языке, например географию, историю, геометрию, физику. Главная цель при этом заключалась не в том, чтобы воспитанницы усвоили эти науки, а чтобы они усовершенствовались все в том же французском языке.
В воспоминаниях одной из институток приводится примечательный эпизод. Во время восстания 14 декабря 1825 г., когда в институте была слышна пальба из орудий, начальница обратилась к воспитанницам со следующими словами: «Это Господь Бог наказывает вас, девицы, за ваши грехи; самый главный и тяжкий грех ваш тот, что вы редко говорите по-французски и точно кухарки болтаете все по-русски». «В страшном перепуге, – пишет автор воспоминаний, – мы вполне осознали весь ужас нашего грехопадения и на коленях перед иконами с горькими слезами раскаяния тогда же поклялись начальнице вовсе не употреблять в разговорах русского языка. Наши заклятия были как бы услышаны; пальба внезапно стихла. Мы все успокоились и долго после того в спальнях и залах Патриотического института не слышалось русского языка» [222, с. 78].
Впрочем, далеко не все институтские наставники так пренебрежительно относились к родному языку. Приглашенный в 1830 г. для устройства учебной части в Полтавском институте известный писатель, профессор Харьковского университета П. П. Гулак-Артемовский резко выступил против пренебрежения русским языком. «Мера пользы, получаемой от изучения сих предметов (истории и географии) на французском языке, – писал он, – никогда не будет равняться мере вреда, даже нравственно понимаемого, от пренебрежения языка отечественного» [94, кн. 2, с. 220].
В первой четверти XIX в. зародился ряд новых, важных тенденций в развитии среднего женского образования, которые полстолетия спустя станут преобладающими: увеличение числа и расширение географии женских учебных заведений, появление их в провинции, начало участия общественной инициативы в деле женского образования – опять же в провинции, в частности при создании Харьковского и Полтавского женских институтов; постепенное размывание сословности и закрытого характера этих институтов – обучение в них не только детей дворян, появление «приходящих» учениц и «полупансионерок», помимо тех, кто содержался на казенном или «своекоштном» пансионе. В этом отношении особенно показателен Харьковский институт благородных девиц, создание которого было первой инициативой русского общества в деле женского образования.
Харьковский институт благородных девиц, открытый на местные средства по предложению известного украинского писателя и общественного деятеля Г. Ф. Квитко-Основьяненко, существенно отличался от подобных столичных учебных заведений. Его устав, составленный Харьковским обществом благотворения, отразил взгляды наиболее передовых и образованных людей того времени на воспитание и обучение женщин, взгляды, которые получат развитие и широкое распространение в России в 60-х гг. XIX в.
