Абрам Фет - Инстинкт и социальное поведение
«Они должны действовать таким образом, чтобы революционное возбуждение не угасло сразу же после победы. Напротив, они должны поддерживать его, сколько возможно. Они никоим образом не станут противодействовать так называемым эксцессам, когда ненавистные личности приносятся в жертву народному мщению, или когда разрушаются общественные здания, вызывающие ненавистные воспоминания. Такие действия должны быть не только терпимы: их следует направлять, подавая этим пример».
Можно сказать, конечно, что эти советы отражают скорее практику якобинцев, чем склонности самого Маркса, который был всего лишь кабинетным ученым. Но в апреле 1871 года, во время Парижской Коммуны, он говорит, что если «геройские парижские товарищи окажутся побежденными», то это произойдет из-за их «великодушия» (и ставит это слово в кавычки), из-за « «честности», доведенной до мнительности» (письмо Кугельману). И там же он объясняет по поводу демократии: «Центральный комитет слишком рано сложил свои полномочия, чтобы уступить место Коммуне». Конечно, Маркс не стал главнокомандующим и не отдавал приказов о расстрелах, но Троцкий, тоже профессиональный литератор, делал на практике все, о чем писал.
Таким образом, идеи коммунизма были в России тоже импортным товаром, как и другие идеи, заимствованные из Европы перед тем. Но все социальные учения, воспринятые из европейских источников, русские интеллигенты понимали – вне их естественного контекста – буквально и прямолинейно, пытаясь немедленно воплотить их в жизнь. Эта черта хорошо известна из истории религиозных сект, столь же серьезно воспринимавших священное писание, пришедшее к ним из далекой восточной страны и возникшее там во время крайних общественных бедствий. Многие сектанты пытались немедленно применить на деле предписания Нагорной Проповеди, и нетрудно понять, к чему это могло привести. Обычно такие движения возникали в группах, переживавших социальную и культурную неустойчивость. Как мы видели, русская интеллигенция как раз была такой группой: большинство ее членов, в первом поколении усвоивших начала европейской цивилизации, приняло ее новейшие доктрины с наивностью и рвением неофитов.
Многие пытались объяснить это явление особыми свойствами русского народа, но в этой гипотезе нет нужды. Народы, не имевшие опыта самоуправления, всегда воспринимали политические утопии со «звериной серьезностью» (любимое выражение Конрада Лоренца: tierisch ernst). Даже англичане, когда у них еще не было демократии, произвели пуритан, в изображении Маколея психологически неотличимых от большевиков [См. его эссе Milton, The Edinburgh Review, 1825]. Французы, вовсе не знавшие политической самодеятельности, произвели все ужасы террора не потому, что жестокость была их национальной чертой; и немцы, привыкшие полагаться на свое начальство, вовсе не были какой-нибудь особенной нацией, поддавшись соблазнам нацизма.
Важно отметить, что политический радикализм не был присущ русской интеллигенции в целом. Но в русской революции, к которой мы сейчас перейдем, решающую роль сыграло ее небольшое радикальное меньшинство.
________
Русская революция была самой разрушительной и самой неудачной из революций. Люди, начинавшие эту революцию, хотели свергнуть самодержавие и установить в России свободный демократический строй. Люди, продолжившие эту революцию, хотели уничтожить эксплуатацию человека человеком и открыть угнетенным труженикам путь к всестороннему развитию. Но русская революция привела к невиданной в истории системе автократического правления, всеобщему рабству и уничтожению культурного слоя населения – прежде всего тех, кто начал и продолжил эту революцию.
В отличие от народных мятежей, революции имеют сознательное руководство, ставящее себе определенные цели. В России руководить революцией могла только интеллигенция – сплошь оппозиционно настроенная, но отчетливо делившаяся на либеральное, то есть умеренно демократическое большинство, и радикальное меньшинство, готовое прибегнуть к насилию. Революции всегда используют возбуждение народа, но характер их определяют те, кто ими руководит. Февральской Революцией 1917 года руководили либералы, и она была политической революцией. Октябрьской Революцией руководили радикалы, и она была не только политической, но и социальной, то есть изменила не только политический строй, но и все общественные условия в стране. После периода возбуждения народная масса обычно примиряется с порядком, установленным победившими партиями; но эти партии должны создать порядок, с которым народ может примириться. Если это им не удается, возникают гражданские войны и новые революции.
Главной либеральной партией России была партия конституционных демократов, сокращенно прозванных «кадетами». Основной психологической установкой этой партии было стремление к свободе, в гражданском и гуманистическом смысле этого слова: она называла себя «партией народной свободы». В отличие от Западной Европы, свобода экономической деятельности никогда не была «классовым» мотивом русских либералов: хотя в их партию входили самые развитые из русских промышленников, в основном это была партия русских интеллигентов. Кадетами были университетские профессора, преподаватели, служащие государственных учреждений и частных компаний, инженеры и техники, а также большинство людей свободных профессий – журналисты, адвокаты и врачи. Почти все люди с основательным образованием и знанием практической жизни были кадеты. С точки зрения пришедших к власти большевиков, это была «буржуазная» партия; поэтому кадеты были в конечном счете изгнаны или истреблены, что означало конец русской культуры. Даже хозяйственные меры советской власти удавались лишь до тех пор, пока их проводили «буржуазные специалисты».
С начала двадцатого века кадетская партия, хотя и не имевшая юридического статуса, действовала почти открыто; у нее были влиятельные газеты и журналы, издательства, связи во всех слоях общества и значительная фракция в Государственной Думе – зачаточном русском парламенте, созданном после 1905 года. Как правило, кадеты были солидно устроенные, зажиточные люди, не призывавшие к насильственным действиям; поэтому власти их не очень преследовали.
С другой стороны, радикальные партии проповедовали насильственное изменение государственного строя и экспроприацию частной собственности, а поэтому строго преследовались полицией и ее секретной службой – так называемой «охранкой». Эти партии действовали нелегально, а их «центральные комитеты» обычно находились за границей. Для защиты от полиции им приходилось прибегать к фальшивым документам, а иногда и к вооруженному сопротивлению; некоторые из них применяли экспроприации государственных денег и индивидуальный террор. Царское правительство, сравнительно мягко наказывавшее нелегальную пропаганду, применяло к террористам (и даже подозреваемым в терроре) смертную казнь. Некоторые члены радикальных партий имели легальный статус, конспирируя свои связи с партией, но главную часть «партийных кадров» составляли «профессиональные революционеры», которые вели нелегальный образ жизни, переезжая с места на место с поддельными документами. Их было всего несколько тысяч, но, конечно, люди, избравшие такой образ жизни, твердо верили в партийную доктрину и отдавали партии все свои силы. Влияние нелегальных партий на историю своей страны отнюдь не соответствует их численности: Россия доставила классические примеры этого рода.
Конечно, у русских радикалов не было времени учиться: это были, как правило, «полуинтеллигенты», люди, не окончившие университет, или даже гимназию. Они мало читали и принимали партийную доктрину на веру: ученые люди были у кадетов. Для этих людей, неискушенных в истории, экономике и тем более в философии, достаточно было партийных программ, которых они держались с догматическим упрямством, напоминающим христианских сектантов. Ленин, с его узким схоластическим умом, был среди них образованным человеком. «Идейные споры» русских революционеров кажутся ребяческими, но из-за таких разногласий они потом убивали друг друга.
Главными радикальными партиями были партия социалистов-революционеров («эсеров») и социал-демократическая рабочая партия («эсдеков»). Первая из них считала себя «крестьянской» партией, а вторая – «рабочей», хотя обе состояли главным образом из интеллигентов.
Эсеры рассматривали себя как наследников «Земли и Воли», и в самом деле насчитывали в своих рядах некоторых уцелевших народников. Для них Россия все еще была крестьянской страной, и они не обращали особенного внимания на утвердившийся в стране капитализм. Средоточием их мыслей была земля, которую надо было отобрать у помещиков и отдать крестьянам; эта проблема и в самом деле все еще была жгучей в некоторых местностях России, хотя к моменту революции в Европейской России, где только и были помещики, им принадлежало в целом лишь около 20 процентов пахотной земли. Что касается воли, то есть свободы, то эсеры были ей привержены больше своих конкурентов, эсдеков. Они не хотели никакой диктатуры и собирались – после революции – передать всю власть народу, который изберет для этого Учредительное Собрание. Термин они заимствовали, как это все время делали русские революционеры, у Французской Революции (Assembléе Constituante). Эсеры – даже «левые эсеры», входившие несколько месяцев в советское правительство – в самом деле заботились о правах человека и хотели водворить в России демократию; история не дала им возможности подтвердить все это на деле. Во всяком случае, у эсеров не было разработанной теории эсдеков, в частности, гегелевского доктринального презрения к свободе личности и «классового» коллективизма. Впрочем, эсеры, вслед за народниками, применяли «индивидуальный террор», то есть пытались запугать правительство, убивая царских генералов и чиновников. Этим занималась их «боевая организация», во главе которой, примечательным образом, оказался агент охранки Азеф.
