Надежда Ионина - 100 великих узников
В Шлиссельбурге я иногда, по вычислениям, делала верст 10 в день, а всего прошла там столько, что почти обошла Землю по экватору, а Морозов так почти дошел до Луны.
В Шлиссельбурге Н. Морозову не раз приходилось помогать своим страдающим товарищам. Спас он и жизнь В. Фигнер. В 1902 году администрация крепости решила, что узники снова должны содержаться в условиях первого, самого страшного периода в жизни Шлиссельбурга. И вот арестанты с уже подорванным здоровьем и состарившиеся в неволе должны были лишиться многих приобретенных, а часто и завоеванных прав. Это наверняка привело бы к гибели многих из них, и В. Фигнер написала письмо матери, в котором рассказала о событиях в Шлиссельбурге. Она знала, что департамент полиции такое письмо не пропустит, но все же ему станет известно о произволе тюремной администрации. Однако и последняя читала письма узников и потому потребовала, чтобы В. Фигнер написала другое письмо. Та отказалась, и тогда тюремный смотритель объявил, что она вообще лишается права переписки с родными. А это означало, что письмо отправлено не будет, департамент полиции ни о чем не узнает и старый режим в крепости будет восстановлен.
«Тут, только тут я поняла всю серьезность момента, – писала В. Фигнер впоследствии. – Нужен был акт. Нужно было решиться сейчас же, сию минуту… Молнией проносится мысль и откидывает все сомнения: “Лишь в действии познаешь всю силу свою”. Мгновенно мои руки поднимаются; я касаюсь плеч смотрителя и с силой срываю с него погоны». Заключенные прекрасно поняли, что после этого должен последовать скорый полевой суд и немедленная казнь В. Фигнер. В тюрьме наступило гнетущее и тревожное состояние, время ожидания неотвратимого. И Н. Морозов сделал все возможное, чтобы дело не дошло до полевого суда, сделал без согласия В. Фигнер и помимо ее воли. С самого начала своего заключения он поставил за правило не заявлять начальству о своих просьбах и желаниях, но теперь речь шла о жизни товарища. И он представил департаменту полиции все дело как результат предшествовавших перед тем тягостных сцен между узницей и жандармами. Это не только спасло жизнь В. Фигнер, но и привело к тому, что смотрителя и коменданта Шлиссельбурга заменили, а старая инструкция не была восстановлена.
Карийские беглецы
Политических ссыльных, приговоренных к каторжным работам, отправляли на Карийские рудники, расположенные в 450 верстах от Читы, главного города Забайкальского края. Рудники эти были собственностью кабинета Его Императорского величества и представляли собой ряд золотых приисков, расположенных вдоль небольшой, но быстрой речки Кары – одного из притоков Шилки.
Каторжная тюрьма для политических ссыльных стояла особняком на откосе (возле Нижнего промысла) и представляла собой большой деревянный дом с красной железной крышей и решетками на окнах. Основное здание тюрьмы состояло из пяти больших и светлых камер, рассчитанных на 50–60 человек, но почти всегда они были переполнены, поэтому теснота в них была неимоверная. Заключенные лежали на нарах вплотную друг к другу: некоторые из арестантов предпочитали спать на скамьях, стоявших по обе стороны длинного стола, и даже на самом столе. Камеры проветривались один раз в сутки, когда заключенных выводили на прогулку: все остальное время им приходилось дышать таким воздухом, что многие из них задыхались или доходили до состояния одурения. Тюремный двор был обнесен частоколом: здесь были выстроены кухни, баня и здание с одиночными камерами.
Е.И. Минаков
До мая 1882 года политические ссыльные могли, если сами хотели, заниматься промывкой золота. Они смотрели на это как на приятное упражнение для разминки, но потом эти работы были им запрещены: были закрыты и мастерские, и вообще всякое мастерство внутри тюрьмы стало строго преследоваться. Причиной для ужесточения тюремного режима послужил следующий случай.
В начале 1882 года на Кару доставили 30 заключенных, которые раньше содержались в тюрьмах Харькова. По дороге в Сибирь узники лишились нескольких своих товарищей, но Ипполит Мышкин, еще в Харькове мечтавший о побеге, после прибытия на рудники решил исполнить свое намерение во что бы то ни стало. Все вопросы о побеге решались через Михаила Попова, занимавшего в тюрьме для политических ссыльных должность пекаря. Под предлогом исполнения своих непосредственных обязанностей он мог брать конвой и идти почти в любое место. М. Попов завел знакомство с урядником Косяковым и евреем Лейбой, скупщиком краденого золота, и с их помощью раздобыл револьвер и три штыка.
Вне тюремного двора находилось небольшое здание мастерских, где работали каторжане. Однажды вечером они принесли сюда, якобы для какой-то своей надобности, сундук и деревянную кровать, устроенную в виде ящика. Конвойные не обратили внимания, что в сундуке лежал И. Мышкин, а в кровати – рабочий Хрущов. Когда заключенные с конвоем ушли в основное здание тюрьмы, беглецы выбрались через заранее устроенное отверстие в кровле и ушли в сопки. При проверке в тюрьме арестанты укладывали на нары чучела, закутывали их одеялами и говорили, что И. Мышкину и Хрущову нездоровится. Караульные находили это вполне естественным, и никто из них даже не догадывался поближе подойти к мнимым больным. Таким образом побег в течение 13 дней оставался незамеченным, но как только обнаружили отсутствие заключенных, по всем станциям было разослано предписание задерживать всех подозрительных лиц.
За это время беглецы успели добраться до Владивостока, где они хотели сесть на один из иностранных кораблей и уплыть в Америку. Но иностранных кораблей в то время в порту не оказалось, и тогда И. Мышкин и Хрущов решили разъединиться: первый на пароходе «Константин» собирался отправиться в Одессу, а второй до поры до времени решил остаться во Владивостоке. Он отправился в полицейское управление, чтобы зарегистрировать свой паспорт, но только вошел туда и подал чиновнику свой документ, как тут же был задержан. Вскоре разыскали и И. Мышкина, и беглецов снова вернули на Кару…
За время их отсутствия с каторги решили бежать еще несколько человек, которые устроили подкоп, но его затопило водой. Тогда они решили повторить путь И. Мышкина и Хрущова: также товарищи клали на их нары чучела, также жандармы обратили на них внимание только тогда, когда число чучел достигло восьми. Когда обман заметили, поднялся переполох, на поиски беглецов были брошены огромные силы, и они были пойманы даже раньше И. Мышкина и Хрущова.
После этих побегов администрация тюрьмы решила навести порядок. На Нижние промыслы пригнали 600 казаков, и в ночь на 11 мая 1882 года несколько сот из них, с примкнутыми к ружьям штыками, бесшумно вошли во двор политической тюрьмы, открыли все камеры, стали стаскивать арестантов с нар и обыскивать. По приказанию тюремного начальства у них отбирали белье, постельные принадлежности и вообще все мелочи, которыми те пользовались как льготами. Некоторые из политкаторжан пробовали защищаться сорванными с нар досками, но их сопротивление послужило сигналом к общему избиению, причем некоторых заключенных казаки избили до полусмерти. Под конец тюремные власти разделили всех узников на группы и распределили их по разным уголовным тюрьмам. Партия, следовавшая на Усть-Кару, по дороге попросила разрешения остановиться на отдых, ведь люди с утра ничего не ели, а им нужно пройти еще 15 верст. Конвой отказал им в просьбе, и даже стал подгонять отставших штыками… Тогда заключенные, не закованные в кандалы, начали бросать в солдат камнями, после чего завязался неравный бой. Сопротивлявшихся избивали прикладами, многих связали, и только после этого вся партия продолжила путь.
В Кару арестанты прибыли под вечер, и их по двое разместили в секретных казематах уголовной тюрьмы. Два месяца прожили здесь политические ссыльные, почти не видя друг друга и ничего не зная о внешних событиях. Плохое и недостаточное питание и отсутствие прогулок быстро стало сказываться на их здоровье, не прошло и месяца как несколько человек оказались при смерти. Другие ослабли так, что не могли стоять на ногах. Однажды присланный из Верхнеудинска урядник Смирнов во время обыска нашел на чердаке тюрьмы револьвер. Следствию ничего не удалось выяснить, но 13 человек, признанных самыми опасными, отправили в Шлиссельбург (в их числе были И.Н. Мышкин, Н. Щедрин, И.Е. Минаков и др.). В Шлиссельбурге их разместили по одиночкам – через камеру один от другого. «Тишина была мертвая, – писал М. Попов. – Кроме бряцания кандалов на моих ногах, да суетни жандармов по коридору, я ничего не слыхал. На другой день над моей камерой, справа и слева, послышался тот же звон кандалов. Я тотчас инстинктивно вскочил на стол и стал стучать ложкой в стену: «Кто?» Справа на мой вопрос – ни звука… Потеряв надежду справа, стучу налево, ответ был: «Я – Мышкин».
