Хазары, или Таинственный след в русской истории - Вячеслав Геннадьевич Манягин
Ветер стих, и песок лежал спокойно, переливаясь в косых солнечных лучах мерцанием желтого и пепельного жемчуга. То тут, то там над песком возвышались кустики сухой травы — пустыня жила и дышала. Рядим с нашей широкой автомобильной колеей извивалась караванная тропа. Она обходила даже небольшие бугорки, ибо люди, ходившие по ней, берегли силы своих вьючных животных. Хотелось знать — кто проложил и поддерживал эту тропу, и на этот вопрос немедленно был получен ответ. Неожиданно среди двух гряд высоких барханов по левой стороне дороги открылась широкая (около 100 м) и длинная (около 200 м) котловина выдувания. В глубине ее был колодец — яма с обвалившимися краями; вероятно, уже давно никто не пытался достать оттуда воду. Но вокруг колодца и по всей котловине в огромном количестве валялись черепки. Здесь были уже знакомые нам полосатые в изломе «гузы», красные звонкие «татары», серые лощеные «сарматы», нежные тонкостенные черепки из великолепно отмученной глины — эпоха бронзы — и даже стеклянные осколки водочных штофов XVIII века. Тропинка уверенно подводила к колодцу, и теперь стало несомненно, что люди ходили по ней еще в глубокой древности. Дальше дорога шла на север, через казахский поселок Сазды, где был второй колодец, но там такого изобилия находок не было, встречались отдельные черепки, а остальные, по-видимому, были втоптаны в землю стадами скота.
Перед нами встала новая загадка: почему люди на протяжении тысячелетий предпочитали тащиться от пустого берега Каспийского моря, в этом месте особо мелкого и несудоходного, вместо того чтобы подниматься или спускаться по прекрасной Волге, где и дорога лучше, и воды вдосталь и где можно двигаться и по реке и по берегу. Найденная нами караванная тропа, очевидно, вела из стран ближневосточной культуры — Ирана, Хорезма — в Великую Пермь (Биармию). За биармийских вождей скандинавские конунги выдавали своих дочерей, да еще считали за честь. Персидские шахи получали оттуда меха и платили за них великолепными серебряными блюдами, ничтожная часть которых уцелела от губительного времени и хранится в Отделе Востока Государственного Эрмитажа{8}. Путь через страну гузов описывал путешественник X века Ахмед ибн Фадлан{9}. Дорога, по которой мы ехали, была или та самая, или одна из нескольких, соединявших север с югом. Но почему она пролегла в таком, казалось бы, неудобном месте — вот еще одна проблема, которую мы должны были решить.
Самым простым решением, немедленно принятым нами, было повернуть машину на юг и проследить дорогу по широкой равнине обсохшего каспийского берега, с тем чтобы найти там остатки порта, от которого этот путь начинался. Через несколько часов обратного пути мы выехали из Рын-песков, пересекли неширокую полосу автомобильного тракта и прилегающие к нему поля. Вскоре перед нами замелькали зелень луговин и заросли камыша, вдвое выше человеческого роста. Эта равнина еще 30 лет тому назад была покрыта водой, но уровень моря упал на 3 м, обнажив дно. Тут начались новые неожиданности!
На дне морском. Конечно, не могло быть и речи, чтобы дорога, уцелевшая в малопосещаемых песках, была столь же заметна в местности проезжей и обрабатываемой. Мы считали, что поиски будут трудными, и собирались ориентироваться на находки подъемного материала, т. е. на ту же самую керамику, лежащую на поверхности земли. Но, спустившись на равнину, мы не нашли ни одного черепка. Напрасно машина металась то на запад, то на восток, напрасно я бродил часами, опустив глаза в землю. Мы осмотрели огромную площадь и не нашли ничего. Возникла новая загадка (не много ли?): почему кочевники били свою посуду только на высоких местах? Такая постановка проблемы была абсурдна, и мы перестроили ее так: почему мы находим керамику до X века только на высоте?.. К счастью, мы отмечали нивелирным ходом, привязываясь к ближайшим отметкам по карте, все сделанные нами находки не ниже минус 18 м абсолютной высоты. Ответ на это мог быть двоякий: либо уровень Каспийского моря в первом тысячелетии был так высок, либо после X века произошла трансгрессия — наступление моря на сушу, — сменившаяся позже регрессией — отступлением моря. Против первой гипотезы говорили факты. В 1234 г. около Баку был сооружен бастион, фундамент которого находился на абсолютной отметке минус 32 м{10}. Позднее он был затоплен и только теперь поднимается из воды. Но ведь строили-то его на сухом месте! Значит, колебания уровня Каспия, отмеченные географами, происходили в историческое время и не могли не влиять на судьбу прикаспийских народов. Не здесь ли разгадка «хазарской тайны»?
Но ход наших мыслей и работ был прерван внезапным приключением, которое совсем не нужно путешественникам; я так радовался, что мы до сих пор обходились без приключений!
В то время когда А. А. Алексин и я, остановившись в километре от моря глубиной 2 см перед густой стеной камыша, наносили на карту полученные данные, вычерчивали разрезы выкопанного нами шурфа и надеялись, что наш шофер Федотыч, ушедший в камыши с дробовиком, принесет на обед несколько уток, пол в палатке стал сырым. Мы вышли и увидели, что камыш слегка колышется от южного ветра — моряны, а всюду из земли выступает вода. Буквально на глазах еле заметные впадины превращались в широкие лужи. Сквозь камыши бежали струйки воды, нагоняемой ветром. А шофер Федотыч где-то увлекся охотой, и уходить, бросив его, мы не могли.
Нам стало не по себе. Мы знали, что сильный ветер с моря нагоняет воду на высоту до 2 м. Эти «ветровые нагоны» часто бывают причиной гибели охотников или зазевавшихся пастухов. К счастью, ветер на этот раз был не сильным, и мы успели свернуть палатку, нагрузить машину и дождаться Федотыча, который, когда вода залила его пятки, сообразил, что ради спасения собственной и нашей жизней надо пощадить уток. Он явился тогда, когда луговина вокруг машины покрылась зеркальной гладью воды, и, не теряя ни минуты, вскочил в кабину. Вода была нам не страшна, но хуже всего было то, что размокшая земля превращалась в грязь и машина могла в любой момент увязнуть, а тогда наши шансы на опубликование результатов экспедиции уменьшались до минимума. Федотыч проявил мастерство, доходившее до виртуозности. Машина ковыляла через лужи, почти фантастически обходила глубокие места, выкарабкивалась из топей
