Андрей Шарый - Дунай: река империй
Мартин Хайдеггер, автор одной из главных книг мировой философии ХХ века “Бытие и время”, подкрепил свой построчный анализ гёльдерлиновского речного гимна выводом о том, что Германия и есть западная цивилизация, естественная преемница греческого европейского начала. Продвигаясь на восток, Дунай, соответственно, может либо терять германскую духовную силу, либо, напротив, сообщать ее расселившимся ниже по течению реки народам. Австралийские авторы докэпопеи “Истр” иронически обыгрывают этот посыл: они фокусируют кинокамеру на несомых Дунаем скоплениях пластикового мусора; бесчисленные техноостровки представляют собой бесполезные и бессмысленные маяки цивилизации, в начале XXI века уже, естественно, не немецкой, а общеевропейской. Впрочем, в новой объединенной Европе как раз Германия играет ведущую роль. История повторяет саму себя: совершив роковые петли Первой и Второй мировых войн, она возвращается к описанным Гёльдерлином истокам.
ДУНАЙСКИЕ ИСТОРИИ
КАК ДЕВА ОБЕРНУЛАСЬ РУСАЛКОЙ
В сентябре 1836 года в Париже состоялась премьера балета Шарля Адольфа Адана “Дева Дуная”. Романтическое представление в двух актах и четырех картинах следовало законам жанра: чистыми чувствами управляют волшебные силы. Специально для прима-балерины Марии Тальони балет поставил ее отец, балетмейстер Филиппо Тальони. Тальони считают лучшей европейской танцовщицей XIX века, именно она ввела в практику юбку-пачку и пуанты. Сюжет балета-сказки таков: юная красавица по имени Полевой Цветок (ее, сироту, нашли малышкой на цветущем поле) влюблена в Рудольфа, молодого оруженосца (по другой версии – сына) важного барона. Однако и сам властный аристократ останавливает свой выбор на Fleur-de-Champ. Влюбленные в отчаянии, ведь злая судьба оказывается сильнее их чувства. Чтобы не достаться постылому, девушка бросается в Дунай. Рудольф, помрачившись рассудком, также топится в реке. Влюбленные встречаются в пучине. Убедившись в силе их страсти, Нимфа Дуная возвращает Полевой Цветок и Рудольфа в мир людей. Балет стал европейской сенсацией. Через год отец и дочь Тальони отправились на гастроли в Петербург, а в 1838 году “Деву Дуная” поставили в Большом театре. За три десятилетия до Адана образ дунайской нимфы заинтересовал австрийского композитора Фердинанда Кауэра: он сочинил оперу-феерию “Дева Дуная” (другой вариант “Дунайская русалка”), впервые поставленную в Вене в 1798 году. Драматург Карл Фридрих Генслер взял за основу сюжета легенду о Лорелее и ее безответной любви к прекрасному рыцарю. Генслер и Каэур заменили Рейн Дунаем, а драму превратили в бытовую комедию: романтический зингшпиль рассказывает о превратностях русалочьей жизни. Опера в различных интерпретациях стала популярной в Европе. В России ее поставили в 1803 году под названием “Днепровская русалка”: это история любви крестьянской девушки Лесты и князя Видостана. Арию из первого акта оперы Каэура упоминает в “Евгении Онегине” Александр Пушкин. В Австрии “Дева Дуная” была еще раз актуализирована в 1950-е годы – как авангардистский спектакль – творческими силами столичной Wiener Gruppe.
Еще почти через полвека ироническую концепцию дунайской сути изложил Милорад Павич, наблюдавший реку из своего белградского окна. Три странички его вязкого текста “Биография Дуная” – явная издевка над Гёльдерлином и Хайдеггером. Устье Дуная, пишет автор “Хазарского словаря”, было открыто раньше истока, поскольку река протекает от ада к раю. Чтобы попасть в преисподнюю, нужно просто скользить вдоль потока, а к небесам приходится с усилием плыть в неизвестность. Река времени и Дунай несут воды в разных направлениях: время течет с востока на запад, а река увлекает корабли и путников из сегодня во вчера, в глубину веков. Рыба, поднимающаяся на нерест от Черного моря, не способна поэтому состариться, замечает между прочим Павич.
Мастерство стихотворца Гёльдерлина заключалось в умении связывать философию и поэзию так, чтобы сгладить между ними границы. Развитое чувство изящного воспитало в поэте художественное отвращение к действительности, идеалы он искал в прошлом, под вечными небесами Эллады, в античном мистицизме. Для многих стихов Гёльдерлина, отмечают литературоведы, характерны настроения язычника, благоговеющего перед величием божественной природы. Поэзия, как часто бывает, переплеталась с жизнью. Юношескую ипохондрию Гёльдерлина, зарабатывавшего на жизнь преподавательской практикой, усилило страстное чувство к матери одного из учеников Сюзетте Гонтард. Эта Сюзетта, жена франкфуртского банкира, ответила пииту взаимностью, но роман был обречен на драматический финал, поскольку обманутый муж быстро разобрался в ситуации. Свой идеал женщины 27-летний Гёльдерлин вывел в главном труде жизни, романе в письмах “Гиперион”, в образе жрицы Диатимы. Болезненная любовь к Сюзетте-Диатиме, как считают биографы, обострила психическое расстройство Гёльдерина и буквально свела его с ума, увы, не только в поэтическом смысле слова. А Сюзетта вскоре зачахла от инфлюэнцы.
Все главное – шесть томов философских стихов, философской прозы и романтических писем – Гёльдерлин сочинил к сорока годам. Еще свыше трех десятилетий полупомешанный гений прожил в Тюбингене под присмотром сердобольной семьи плотника Циммера. На похороны поэта не приехали ни члены его семьи, ни друзья юности Георг Гегель и Фридрих Шиллинг.
Не напрасно рекиНе высыхают. Но как?Им нужен знак,Не меньше, чтобы как-то солнцеС луной нести в покое, неразлучно,И днем и ночью течь вперед, и чтобыПриятно было небу отражаться —
вот верная философия поэзии и жизни! И впрямь, почему не высыхают реки? Нужно ли иное объяснение: реки текут, чтобы в них приятно было небу отражаться…
Пафос антично-алеманских аллегорий набрал особенную популярность в Центральной Европе после окончания Наполеоновских войн (в немецкой историографии этот период известен как Освободительная война 1813–1815 годов) и образования Германского союза, в очередной раз обозначившего политическое и мировоззренческое единство десятков разных немецкоязычных территорий, от Кёнигсберга до Люксембурга, от Бреслау до Шверина. В отличие от поэта-философа Гёльдерлина, преклонявшегося перед античной традицией, но подчинявшего ее национальному началу (поэт называл это “освобождением от греческой буквы”), диктовавшие своими волей и кошельком художественную моду правители той поры старательно следовали нормам классицизма. А классицизм подразумевал принятие греко-римского искусства как абсолютного образца для подражания. Живописная долина немецкого Дуная предоставила великолепные возможности для архитектурных экспериментов. Главный и самый пылкий среди царственных немецких экспериментаторов – король Баварии Людвиг I Виттельсбах, старавшийся превратить свою столицу Мюнхен в “новые Афины”.
ДУНАЙСКИЕ ИСТОРИИ
КАК КОРОЛЬ ВОЗВОДИЛ ПАНТЕОНЫ
Карстен Дёрр. “Вальхалла”. 1845 год.
В 1827 году Людвиг I распорядился начать на холме над Дунаем, близ местечка Донауштауф в десяти километрах от Регенсбурга, строительство Зала славы Walhalla. Вальхалла в немецко-скандинавской мифологии – небесный чертог для павших в бою доблестных воинов. Идеологическая цель проекта, который Людвиг замыслил, еще будучи принцем, заключалась в том, чтобы подтвердить преемственность Германией античной культуры. Архитектор Лео фон Кленце (автор проекта здания Нового Эрмитажа в Петербурге) не искал оригинальности: за образец пангерманского пантеона он взял главный храм древних Афин, Парфенон. В Зале славы установлены скульптуры “великих немцев” и посвященные им мемориальные доски. В отличие от мифической Вальхаллы, где пировали только воины, немецкий рай Людвига I предназначен также для ученых и поэтов, писателей и художников, государственных деятелей и служителей культа. Главный мраморный персонаж “Вальхаллы” – сам баварский король в римской тоге, увенчанный лавровым венком (памятник установлен после смерти Людвига). Главным критерием отбора “великих” стала их принадлежность к немецкой культуре, поэтому среди героев “Вальхаллы” – представители многих государств, в том числе России: Екатерина II Великая, фельдмаршал Христофор Миних, князь Михаил Барклай-де-Толли и граф Иван Дибич-Забалканский. К моменту открытия Зала славы, осенью 1842 года, в пантеоне были увековечены имена 160 человек. Сейчас в “Вальхалле” 195 памятных знаков (из последних дополнений: Альберт Эйнштейн, Конрад Аденауэр, Генрих Гейне, Софи Шолль). На следующий день после открытия Зала славы Людвиг Баварский заложил первый камень в фундамент Зала освобождения Befreiungshalle. Этот пантеон на холме Мехельсберг у города Кельхайм возведен в честь освобождения германских государств от Наполеона. Строительство начал архитектор Фридрих фон Гертнер, а продолжал и завершал в 1863 году (на личные средства Людвига, в 1848 году потерявшего трон) все тот же Лео фон Кленце.
