Алексей Чачко - Искусственный разум
- Разорвали мое предложение, вставили в разрыв кучу всякой белиберды, а теперь радуетесь.
- Радуюсь. Радуюсь потому, что вы, уважаемый читатель, сразу схватили суть дела. Действительно, разорвал предложение, в самом деле поместил в разрыв и Кавказ и Хомского. Но мог бы не останавливаться на достигнутом, мог бы еще вставлять всякое-разное. Согласитесь, разрывы и вставки в предложениях передают оттенки мысли, они одна из самых характерных сторон нашего языка.
- Согласен, - ответит вдумчивый читатель. И, согласившись, бесстрашно пойдет дальше: - Между двумя словами с высокой вероятностью встречи, между близкими друзьями, безжалостно разлучая их, располагается со всеми удобствами любое число других слов. Моя теория вероятностей противоречит фактам языка. Отбросим ее. Как же тогда ребенок из бессловесного становится говорливым? Шаблоны не сочтешь... Вероятности не работают... Что же тогда?
- Порождающая грамматика, предложенная Н. Хомским.
- Малолетка действует на манер вашего фантастического каменщика? Но у того был список правил, в который он время от времени заглядывал. А ребенок откуда взял правила порождающей грамматики? Наизусть выучил? Чушь какая-то! Этих правил ему никто никогда не рассказывал, даже не намекал.
- Я не говорил о том, что ребенок выучивает правила наизусть. Это вы, уважаемый читатель, все время склоняетесь к унылому заучиванию. Сначала шаблонов, потом вероятностей, теперь правил. Ребенок не выучивает правила...
- Конечно, не выучивает! Очень нужны ему, живому и смышленому, эти бесплодные подстановки!
- Ребенок не выучивает правила. Он их изобретает заново, он их творит. Каждый ребенок - творец своей собственной грамматики. Это доказано тщательными исследованиями.
- Вы утверждаете, что в колыбели ребенок становится лингвистом-теоретиком?
- Судите сами. Восемнадцати месяцев от роду ребенок начинает произносить первые предложения. Каждое предложение состоит всего из двух слов: "мама пруа", "Ваня там" или "дай часы".
- Какие же это предложения! Просто комбинации известных ребенку слов...
- О нет, это доподлинные предложения, подчиненные строгим правилам грамматики. Два слова, но у каждого четкая роль. Одно слово главное, опорное, выражающее суть дела. А другое вспомогательное, уточняющее, детализирующее. К опорному "пруа" ребенок присоединяет и "мама", и "баба", и "би-би" (то есть "автомобиль"), и десятки других слов. К опорному "там" можно добавить все, что увидел, все, что обращает на себя внимание, что понравилось.
- А к опорному "дай" - все, что хочешь срочно, немедленно, обязательно хочешь получить, иначе...
- Иначе начнешь кричать и стучать кулачком по борту коляски... Вы, уважаемый читатель, коснулись сердцевины проблемы. Ребенок овладевает языком не для словесных игр и не ради удовольствия родителей.
Язык - инструмент, без которого ребенок не может обойтись в своей деятельности.
- Деятельность в восемнадцать месяцев. Не смешно ли звучит?
- Нисколько. Маленький человек занят огромной деятельностью - он осматривает, ощупывает, опрашивает - да, да, опрашивает мир, населенный другими людьми, животными и вещами. Вот как крепнет его оружие. В восемнадцать месяцев он владеет четырнадцатью двухсловными предложениями, через месяц - 24, еще через месяц - 54 и далее - 89, 350, 1400 предложениями. К двум годам он использует 2500 различных двухсловных предложений. Теперь топорная грамматика для двухсловных предложений становится тесной, как распашонка. Под давлением необходимости узнать или сообщить более сложные вещи ребенок изобретает многоуровневую грамматику. Прислушайтесь к детской речи. Мы как бы участвуем в самом процессе порождения. "Кошка... - говорит малыш и добавляет: - Кошка встала... - И снова добавляет: - Кошка встала стол", интонацией выделяя слово "стол" как место, необычное место, которое заняла теперь кошка.
- Что же, родители не помогают ребенку, мать не исправляет его ошибок?
- Помогают, исправляют. Но... Но большинство родителей мало озабочены грамматической неправильностью. Если малыш говорит "дай кукла", а тянется к мячу, вот тогда мать обязательно корректирует: "Это не кукла, а мяч", а если по сути все правильно, подает ребенку куклу чаще всего безо всяких исправлений.
- Выходит, ребенок сам исправляется, слушая правильную речь взрослых?
- Так тоже не выходит. Одна дотошная лингвистка записала на магнитофон все, что слышала ее дочка от рождения до трех лет.
- Любопытно. Что же выяснилось?
- Значительная часть предложений, которые слышала девочка, была неправильно построена, не соответствовала требованиям языка.
- Ай, ай, ай! Ребенка кормили дефектными предложениями!
- Мало того, число одинаковых по устройству предложений-образцов было гораздо меньше, чем нужно для уверенного отделения правильного от ошибочного.
- Тем не менее девочка выучилась говорить по-русски.
- Ну, в этом никто не сомневался. Как выучилась? - вот вопрос. И ответ на него: строя собственную грамматику. В непрерывном движении - изменяя и отбрасывая негодные варианты, находя новые, пробуя их, делая ошибки, но ошибки, диктуемые сегодняшней ее грамматикой.
- Откуда все же ученые знают, что он ее строит и перестраивает? Он что, рассказывает им отдельные правила?
- Нет, это не под силу даже взрослым. Мы не осознаем своей грамматики, как не осознаем своих правил ходьбы, неприязни или восхищения. А ребенок. У детей есть эффект, который ученые прозвали. "Бух-бух, стреляю!". Вы, положим, спрашиваете у двухлетнего Вани, как правильно сказать: "много стулов" или "много стульев", а Ваня отвечает: "бух-бух, стреляю!" Для детей изобретаются особые задачи, привлекательные, веселые, игровые, сказочные, с картинками. И особенности их порождающей грамматики мы вскрываем не напрямую, а косвенно, анализируя ответы ребенка.
- Косвенно... Значит, в мозгу ребенка может находиться совсем не порождающая грамматика, а нечто другое?
- Конечно, - согласится автор с дотошным читателем. - Там может находиться и нечто другое. Но теория порождающих грамматик выглядит очень красивой и очень сильной.
- Согласен, - ответит выдуманный и потому послушный авторскому произволу читатель.
А для читателей подлинных я приведу еще несколько доводов.
Сила теории обнаруживается прежде всего в простоте самих правил. Все они являются элементарными подстановками, сколь далеко нас ни завела бы цепь их применений; все они устроены одинаково, сколь разнообразными ни были бы полученные с их помощью предложения. Это поразительное открытие, причем слово "поразительное" передает лишь в малой степени мое восхищение лаконичностью теории.
Сила теории проявляется далее в ее динамичности. Предложения не штампуются в готовом и застывшем виде, а возникают в процессе речи, производятся шаг за шагом, порождаются составляющая за составляющей. Здесь Н. Хомский очень близок к замечательному советскому психологу Л. Выготскому, который еще в 1934 году писал: "Мысль не воплощается в слове, а совершается в слове".
Наконец, сила теории в ее универсальности. С помощью этих правил и этого процесса в самом деле порождаются все синтаксически грамотные фразы русского языка. И английского тоже (конечно, правила там другие, но принцип сохраняется). И венгерского, и суахили, и...
Список языков, на которых опробована идея Н. Хомского, очень велик. Идея требует приспособления, но не дает осечки. Похоже, ученому удалось нащупать способ описания сложных живых структур, не только языка. Биологи сейчас пробуют порождающие грамматики в исследованиях колоний простейших существ и в расшифровке наследственности.
Н. Хомский превратил нечеткость из слабости в могучую силу, показал творческий потенциал нечеткости, сделал очевидным, что ближайшими родственниками нечеткости являются гибкость и многогранность.
Если искать образец нечеткой инструкции, то не найдешь лучше сказочного "Пойди туда, сам не знаю куда, возьми то, сам не знаю что". Эта инструкция, однако, не так уж бессмысленна. В ней точно указан образ действий: "пойди" и "возьми", а не "проснись" и "пой". Намечено и направление похода: "там" не бывал ни злой царь, ни царевна, ни наш герой, ни другие местные жители. Если разведать, где им всем довелось побывать, то останется неохваченным тридевятое царство, тридесятое государство.
Казалось бы, совсем неясно, что надлежит герою взять. Хотя, если разобраться, это должна быть вещь необычная в наших краях, небольшая и не очень тяжелая, чтоб увезти ее с собой на коне, а главное - поражающая злодея. Поражающая непосредственно (ударом по темечку) либо косвенно (увидел ее царь и умер со стыда). Ибо цель злодея - она просвечивает в инструкции - добиться, чтоб наш герой сгинул навеки. Цель героя противоположна - вернуться домой в добром здравии и доставить удивительный предмет.
