Марио Борегар - Научные битвы за душу. Новейшие знания о мозге и вера в Бога

При наличии свидетельств тонкой настройки, изложенных Гонсалесом и многими другими, единственным веским доводом против цели и замысла является предположение, что наша вселенная – случайная удача посреди целой мусорной кучи из неудавшихся вселенных[85]. Однако у нас нет способа узнать наверняка, что другие вселенные существовали или что они потерпели фиаско[86].

Почти вслепую, сквозь штормы и шквалы люди ищут свой путь, чтобы встать на ту или на другую сторону. Если вспомнить, что сказал Том Вулф о материалистской нейробиологии десять лет назад («понятие «я»… уже ускользает, ускользает… ускользает…»)[87], удивительно было в 2005 году выслушивать его мысли по поводу дарвинизма, основополагающей биологической теории: «Посмотрите на Дарвина. Боже, какая мощная теория! Кстати говоря, я даю ей еще 40 лет, после чего от нее не останется камня на камне»[88].

Порой ученые настолько убеждены, что цель науки – обеспечивать поддержку материализму, что нарушают общепринятые гражданские права. Так получилось с палеонтологом Рихардом фон Штернбергом, который допустил публикацию рецензируемой статьи в его журнале Proceedings of the Biological Society of Washington Смитсоновского института. В этой статье высказывалось предположение, что внезапное появление и бурное развитие сложных форм жизни, наблюдавшееся примерно 525 миллионов лет назад, наилучшим образом объясняет теория разумного замысла. Почти все существующие ныне крупные группы животных (типы) возникли довольно быстро, за несколько миллионов лет – ничтожно короткий срок по меркам геохронологии. Сам Штернберг не был приверженцем гипотезы разумного замысла, но твердо верил в то, что все предположения имеют право на существование.

Одного намека на происхождение, в котором упоминалась причинность, связанная с разумом, хватило, чтобы разразился чудовищный скандал, направленный не на автора, геолога и теоретика разумного замысла Стива Мейера, а на редактора Штернберга. Работодатели подвергли его допросу на предмет его политических и религиозных убеждений, сняли с должности, отказали в доступе к коллекциям окаменелостей, которые требовались ему, как палеонтологу, для работы. Кроме того, как он вспоминал в интервью Washington Post, когда сообщество биологов устроило собрание, чтобы во всеуслышание отвергнуть статью Мейера, Штернбергу посоветовали не ходить туда, объяснив, что «страсти так накалились, что гарантировать мне соблюдение порядка никто не мог»[89]. Штернберг подал апелляцию в управление специального советника – федеральный орган, занимающийся защитой гражданских прав правительственных служащих, столкнувшихся с репрессиями и недостоверной информацией. В декабре 2006 года в отчете Конгресса со Штернберга были сняты ложные обвинения, а руководство Смитсоновского института обвинили в «нападках, дискриминации и принятии неадекватных мер против» Штернберга.

Очевидно, Штернберг нарушил не закон, а неписанное правило: разумную причинную обусловленность не следовало принимать во внимание, какими бы ни были свидетельства, независимо от того, следовали ли точным процедурам сбора и публикации доказательств ученые, имеющие к ним отношение. Предполагалось, что Штернбергу хватит осмотрительности, чтобы не печатать подобную статью, хоть она и прошла рецензирование.

Кое-кто утверждает, что такие неписаные правила в действительности препятствуют той самой науке, которую им полагается защищать. К примеру, математик и сторонник теории разумного замысла Уильям Дембски считает: «Материалистская идеология настолько кардинально перевернула изучение биологических и космологических истоков, что извращено было само содержание этих наук. Следовательно, проблема не только в том, что науку не просто использовали неправомерно, способствуя материалистскому мировоззрению, но и в том, что это мировоззрение явно негативно сказывается на научном поиске, ведет к некорректным и ничем не подкрепленным выводам о биологических и космологических первопричинах».

Конечно, цель и замысел нашей вселенной или форм жизни еще не означают, что люди обладают духовной природой. Однако при этом сама идея выглядит достаточно убедительно, чтобы исследовать ее. Скажем проще: если Рассел прав, у нас не может быть духовной природы и нам не следует даже пытаться искать ее – точно так же, как Гонсалесу не следует искать свидетельства значимости положения Земли. Но если прав Гонсалес, тогда у нас действительно есть духовная природа, и мы можем исследовать этот вопрос, пользуясь инструментами науки. Нынешние свидетельства о природе вселенной в целом не позволяют предпочесть представления Рассела о реальности представлениям Гонсалеса[90], следовательно, не должны служить помехой в рассмотрении духовной природы человека.

Пределы материализма

Но разве материализм может ошибаться? Ведь за него ратовали великие мыслители!

Материализм ошибается в оценке человеческой природы потому, что она не соответствует свидетельствам. Однако стоит высказать пару замечаний относительно ограничений материализма как философского допущения.

Материализм – монистическая философия, то есть полагающая, что все существующее в своей основе состоит только из одной субстанции (например, материи). Как четко дает понять Рассел, материализм стремится объяснить всю действительность – от обширных галактических границ вселенной до субатомных кварков, лежащих в основе нашего организма, от нюансов человеческого разума до бессознательной мимикрии орхидеи[91]. Отсюда вытекают два важных следствия. Во-первых, в монистической системе трудно понять, ошибаемся мы или нет. Монистам не с чем сравнить свою систему. Как мы уже видели, одним из результатов оказывается обещающий материализм, в котором допущения системы просто оставлены для рассмотрения будущей наукой; они не приводят к критическому рассмотрению самой системы.

Во-вторых, монистическую систему, как и материализм, может разрушить любое свидетельство против нее. Это слабое место встроено в систему самой ее природой; его нельзя приписать строгой, необоснованной или предубежденной критике. В итоге монистическим системам свойственно враждебное отношение к исследованиям с целью получения свидетельств против допущений той или иной системы. Сторонники этой системы стремятся предотвратить подобные исследования. Кроме того, порой они стремятся манипулировать определениями, чтобы таких исследователей считали действующими ненаучными методами, независимо от полученных свидетельств, как в случае с Гильермо Гонсалесом.

«Я утверждаю, что тайна человека невообразимо дискредитирована редукционизмом с его претензиями на то, что обещающий материализм в конце концов объяснит весь духовный мир с точки зрения закономерностей нейронной активности. Эту убежденность следует причислить к суевериям… Мы духовные существа с душой в духовном мире, а также материальные существа с телом и мозгом, существующими в материальном мире»[92].

Не упуская из виду эти проблемы, обратимся к нашему ключевому вопросу: какие свидетельства из области нейробиологии бросают тень сомнения на материалистскую интерпретацию человеческого разума и духовности?

В поддержку духовной природы человека

До сих пор в книге говорилось лишь о том, что материалистские предположения не только не объясняют природу человека, но и ограничивают области, в которых позволительно проводить исследования, до конкретных, сравнительно хорошо изученных и к настоящему моменту преимущественно непродуктивных областей – таких, как догадки о доисторическом периоде, наблюдение за приматами и искусственный интеллект. Значит ли это, что сама наука, за исключением предположений материализма, не в состоянии внести вклад в понимание духовной природы человека? Конечно, нет! Скорее, задача науки заключается в том, чтобы развить гипотезы, всерьез учитывающие наблюдаемые факты и позволяющие не ограничиваться материализмом.

В этом и состоит ключевая проблема, за которую следует взяться. Большинство людей, отвечая на вопросы о себе, считают, что у нас есть «разум», который мы отличаем от нашего «мозга». Мы полагаем, что наш разум производит фундаментальный выбор действия, который осуществляют цепочки нашего мозга. К примеру, водитель, неожиданно увидевший впереди пробку, может решить не чертыхаться и не сигналить, а просто пожать плечами и свернуть в переулок. Мы могли бы описать мыслительный процесс водителя следующим образом: «Гарри мысленно решил не нервничать, а просто поехать домой другой дорогой». Мы не говорим: «Цепочки в мозге Гарри заставили его убрать руку с клаксона и вместо этого повернуть направо, в переулок». Мы подразумеваем, что у Гарри есть свободная воля и что он – или нечто, имеющееся в нем, – действительно способен решить, как он будет действовать[93].