Сергей Козлов - Исторические предпосылки создания спецназа, 1701-1941 гг. [том 1]

НКВД, плюс мое пребывание в Испании сыграло роль. Естественно, подготовкой партизанских командиров и соединений я больше не занимался».

Таким образом, Старинов оказался одним из немногих, кому удалось избежать ареста. А репрессированных по этому делу оказалось не менее 10 тыс. человек — было арестовано всё руководство ГРУ, руководители разведки западных военных округов, почти все руководители партизанских отрядов, рядовые партизаны, ликвидированы ук-репрайоны и партизанские базы. После успешных действий по созданию диверсионных подразделений в Испании Старинов ожидал, что опыт его будет востребован и он сможет и дальше продолжать работу в этом же направлении. Но его назначили начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА. От более престижного по должности назначения Старинов отказался. Ему была важна не формальная должность, а возможность заниматься своим делом. 17 февраля 1938 года Старинову было присвоено звание полковника. Прибыв на полигон, Старинов тут же продолжил разработку диверсионной тактики и техники. Обстоятельства были против него, но он всегда стремился быть выше обстоятельств. В какой-то степени служба на полигоне даже давала преимущество. Можно было взрывать и снова восстанавливать железнодорожное полотно, мосты и т.д. Старинов создает специальную лабораторию, где продолжил совершенствовать противопоездные мины замедленного и мгновенного действия, защищает диссертацию «Минирование железных дорог». Репрессии, по мнению Старинова, сильно замедлили процесс принятия на вооружение новых видов оружия и минного в том числе. Осознавая это, Старинов много времени уделяет написанию пособий для армии, где описывает приемы изготовления мин из подручных материалов37.

А.К. Спрогис

После возвращения из Испании в течение года А.К. Спрогис не мог найти применения своему опыту и знаниям. Он направил в адрес вышестоящего командования докладную записку.

«Около восьми лет, — писал А.К. Спрогис, — я занимался подбором людей для партизанских и диверсионных групп, руководя ими и непосредственно участвуя в организации диверсионных актов (за рубежом. — В.Б.). На практической работе я встретился с недооценкой этой работы, неоднократными случаями недоброжелательного отношения к ней вышестоящих лиц. Отрицательному отношению к этой работе и людям, ее осуществляющим, способствует отсутствие положений и указаний, учитывающих ее специфику.

Я глубоко убежден в том, что у этой работы большое будущее. На известном отрезке времени, при известных условиях, при соответствующей заблаговременной подготовке (особенно кадров) эта работа может принести громадный вред нашим противникам и явится серьезным фактором, влияющим на успех военных операций, спо-

собных нанести колоссальный подрыв мощи противника во всех отношениях.

Этот вопрос (по крайней мере мне так кажется) настолько для всех ясен, что ничего нового я не сказал. Это давно известно всем. Если это так, то я хочу поставить вопрос о том, почему так мало делается для того, чтобы подготовить эту работу, чтобы она в нужный момент могла выявить свою мощь.

Хочу кратко охарактеризовать известную мне часть работы «Д», которая требует, с моей точки зрения, серьезного улучшения. Говоря об этой работе, я имею в виду два учреждения, организующие ее, а именно НКВД (до 1937 г. его особый отдел, а потом 3-й отдел) и 5-й отдел Генштаба РККА (Разведуправление). Как работавшему по линии и одного и другого управлений, мне в этой части постановка ее довольно хорошо известна. Коснусь только ряда вопросов.

В начале 1930 г. небольшая группа слушателей Высшей пограничной школы (ВПШ) ОГПУ (в том числе и я) была вызвана в особый отдел центра, где имела соответствующий разговор с руководящими лицами. В частности, я хорошо помню товарища Гендина.

Его я знал и раньше. Из нашей группы было отобрано 30 человек, в том числе и я. После прохождения месячных специальных курсов нас направили в три пограничных округа — Ленинградский, Украинский и Белорусский — для организации и подготовки диверсионно-партизанской работы.

Установка была такова, что к весне ожидается война. Война не началась, но все группы по округам, соответствующие отделения в составе округов продолжали начатую подготовительную работу. Я находился в БССР, но был в курсе работы всех округов. В результате неудобств, неувязок, нечуткого (если не сказать хуже) отношения руководителей... все представители этих отделений старались уйти с этой работы. В том числе и назначенные начальниками отделений Алексеев, а потом Иванов-Ханин. В течение небольшого промежутка времени с этой работы ушло 15 процентов состава, хотя пришли все на добровольных началах, охотно.

В БССР всякими правдами и неправдами ушли такие работники, как Гринвальд (Муха), Орлов (Аршинов), Ваупшасов (Смольский), люди, которые имели богатый партизанский опыт в прошлом. Именно они руководили такой идеально проведенной операцией, как налёт на город и станцию Столбцы (Западная Белоруссия). Тогда 60 человек за ночь разгромили полицию, жандармерию, казармы пехотного полка, тюрьму, освободили арестованных, на рассвете за городом приняли бой с кавалерийским полком и прорвались через границу к своим.

Эти люди ушли не потому, что они выдохлись или переродились. О противном говорит тот факт, что как только в 1936 г. стало известно, что для работы «Д» есть возможность уехать в страну «X» (Испанию. — В.Б.), они стали рваться туда добровольцами. О том, как они себя там проявили, можно судить по тем наградам, которыми их награждали партия и правительство.

Я на этой работе остался до последнего момента, ибо верил в ее целесообразность, но в конце концов ушел, обещая себе вернуться к ней тогда, когда начнутся активные действия. Так и получилось. Через три месяца я опять вернулся на эту работу и уехал в страну «X», а по возвращении пишу эту докладную записку.

Ответить на вопрос, почему так происходит, в высшей степени трудно. Причина кроется в существующей обстановке, а также в отношении высшего руководящего состава к работникам этой отрасли. Отношение, которое трудно поддается критике, но в то же время имеет огромное значение. Пояснить свою мысль я постараюсь на личном примере.

Мы привыкли, что наш труд ценим. Я не ошибусь, если скажу, что этого не было не только в БССР, но и на Украине и в Ленинграде. Наша работа стала считаться второстепенной. Наши работники использовались не по прямому назначению: производство обысков, арест, конвоирование арестованных, нагрузка дежурствами и т.д. и т.п. Это была система, продолжавшаяся из года в год. Не трудно понять, что это отражалось в аттестации по присвоению званий.

В 1936 г. во время моего разговора с бывшим начальником особого отдела Карелиным последний заявил, что моя работа с 1930 по 1936 г. в качестве помощника, а потом уполномоченного особого отдела по работе «Д» — это не оперативная работа. И вот результат. Хотя я в рядах РККА и ВЧК-ОГПУ-НКВД беспрерывно с начала 1919 г. и имею соответствующую подготовку: военную школу ВЦИК и ВПШ ОГПУ, я был аттестован с присвоением звания младший лейтенант госбезопасности.

Мои рапорты о пересмотре остались без каких-либо последствий. Кроме того, имелся и другой момент, который отразился на нашей работе. До 1937 г. систематически из года в год уменьшались средства, отпускаемые на работу «Д». Она свертывалась. Не знаю, как обстояло дело в 1937 г., так как я находился в это время за пределами СССР. Ответ здесь прост. Центром утверждено столько-то и столько-то, и все вопросы снимаются»38.

Как в обстановке террора чувствовали себя члены семей офицеров, воевавших в Испании, можно понять из воспоминаний Ивана Николаевича Щелокова.

В блокаде

В то время в стране начались аресты так называемых врагов народа, и в том числе военных. В нашей дивизии арестовали комдива и дивизионного комиссара, всех трех командиров полка и даже несколько комбатов. Все были в ужасе. Поскольку наш отец тоже пропал в неизвестном для всех направлении, нас окружающие тоже зачислили в члены семьи врага народа. Правда, в лицо нам это никто не говорил, но и общаться с нами перестали. Все от нас отвернулись, никто не приходил в

гости. Офицеры и их семьи отвергли нас, а мы ничего не могли никому рассказать. Единственный, кто приходил к нам, и то тайно, был начальник химической службы полка, друг отца.

Правда, положение наше сильно отличалось от положения членов семей «врагов народа». Их лишили довольствия, а потом куда-то всех отправили. Куда, никто не знал.

Нас же никто не трогал, а, кроме того, мы продолжали получать паёк и папину зарплату, а также пользовались всем тем, что полагалось семьям военнослужащих. Но изоляция, созданная людьми из-за страха и непонимания, очень сильно давила на нас с мамой.