Томас Венцлова - Собеседники на пиру
В печатном варианте перевод ближе к оригиналу (возможно, это уточнение произведено самим Бродским):
Кедры в бесплодном рождаются чресле,В люльке гигантов — в пустыне.Ждите поэта великого, еслиНету великих в помине.
Наконец, надлежит сказать несколько слов о ненапечатанном в русской книге Норвида переводе стихотворения «Моя родина». Оно также соотносится с важными для Бродского темами. Норвид в нем говорит о том, что поэт — если он достиг внутренней зрелости — связан не столько с определенной страной и племенем, сколько с вечностью и миром духа, обрекающим его на изгнание: «Ja ciałem zza Eufratu, / А duchem sponad Chaosu się wziąłem: / Czynsz płacę światu» («Я телом из-за Евфрата [т. е. из вавилонского пленения], / А духом возник над хаосом: / Миру плачý [лишь] дань»). При этом поэт может любить «стопы отчизны», т. е. внешнее в ней, но более любит ее суть. Особенно близка Бродскому — с его неоднозначным отношением к народу, империи, а также Ветхому Завету и христианству — должна была быть центральная, четвертая (и наиболее точно переведенная) строфа стихотворения:
Naród mię żaden nie zbawił ni stworzył;Wieczność pamiętam przed wiekiem;Klucz Dawidowy usta mi otworzył,Rzym nazwał człekiem.
Племени нет, чтоб признал иль отвергнул.Вечность вкусил прежде века.Голос во мне ключ Давидов отверзнул,Рим — человека.
Не будем углубляться в технические детали этого перевода, так как здесь пришлось бы повторить многое из уже сказанного.
Завершим нашу работу утверждением, которое приложимо ко всем четырем переводам. Бродский относился к Норвиду с особым пиететом, так как осознавал параллельность своей судьбы с судьбою польского поэта и ощущал с ним внутреннее родство. Однако это не мешало — скорее даже помогало — преобразовывать тексты Норвида в духе своей собственной поэтики. С другой стороны, работа над Норвидом была импульсом, позволившим Бродскому лучше осознать существенные для него темы. Вероятно, она явилась одной из поворотных точек в развитии русского поэта, способствуя его переходу от раннего творчества к зрелому. Детальное описание этого перехода и уточнение роли, которую Норвид в нем сыграл — дело будущих исследований.
* * *Из Норвида{25} [Посвящение]
Сперва в стекле, в смарагд обрáмленном,сверкнув, луч солнца неувереннона лике Аталанты мраморномна сто частей распался веером,потом плющом и вазой занялсяи вскоре, вспыхнув без стесненияна бархатных морщинах занавеса,упал на золото тиснениязастегнутой на пряжку книги.
Как девы, в гроб сойдя невинными,о дальнем грезящие миге,когда Господь, воззвав по имени,восстать им даст, она лежала,с восточной пышностию залиталучом, средь золотого жара, —готической иконы зареваподобья, с образом пресветлыми с пляской солнца в прахе смертном.
Я знал: стихи, творенья генияхранит та гордая оправа,и я подумал в то мгновение:«Пусть в блеске опочит их славаПусть автор спит. Влезать кощунственнопод переплет. Там те же самыецветы и ленты спят бесчувственно.И та же полуправда… в саване».
Прими, Варшава, днесь поэтомув дар книгу менее злаченую.Окровавленных пальцев метоюукрась ее обложку черную.Не дева — Мать! твой герб сиреноюувенчан. Океан великийя, пересекший, слышал пениетвое и не забыл я лик твой!
Что ж, Партенопы златовласыеа также нереиды милыепусть пенят рифмы сладкогласиесбирают раковины, лилиик стопам своим с веселым гомономи в робости трясут невольнойнад общей правдой с горьким голосомфиалок звонкой колокольней.
К иному слух склоняет женщина —Мать, чье чело снопами повитои Польши злаками увенчано.Лишь для нее мной лира поднята.Познавши боль и радость, горнегоподобье Иерусалимане презрит она звука горького,а сладостный пропустит мимо.
Прими ж… Прости мой тон приподнятый.Дай камешек (на что мне лица!)ни кровью, ни слезой не политый,о юности моей столица!
Из фантазии «За кулисами» В альбом
1Помимо Данте, кроме Пифагора;Помимо женщин, склонных к исступленью,Когда им чрево пучит мандрагора,И я был в Лимбах… помню, к сожаленью!
2В порядке подтвержденья или модыТомов двенадцать накатать бы кряду…Устал! Махну куда-нибудь на воды,Довольно я постранствовал по Аду!
3Предпочитаю мыкаться в коляске,Вращать глазами, клацая зубами,Века, эпохи смешивая в тряскеВ мозгу, как в чаще ягоды с грибами, —
4Быть здесь и там, сегодня, но и после,Как ниже — выше — явствует из текста;Но и не рваться из пучины вовсе,И не забыть, что посетил то место!..
5Как было там? Встречался ли с роднымиИ с ближними? Что делал там так долго?Там близких нет, лишь опыты над ними,Над сердцем человеческим — и только.
6Там чувств не видно. Только их пружины,Взаимосвязью одержимы мнимой,Подобие бессмысленной машины,Инерцией в движенье приводимой.
7Там целей нет. Там введена в системуБесцельность. Нет и Времени. В коростеТам циферблаты без цифири в стенуТупые заколачивают гвозди.
8Но не событий считыватель точных,А неизбежности колючий ноготь,Переводящий стрелки их, источникИх стрекота и дребезга, должно быть.
9Что бóльшая для вечности потеря:Минута, год ли? Вскидывая руки,Самим себе и времени не веря,Не колокол свиданья, но разлуки,
10Они друг друга внемлют настигая,Иронии глухой не изменивши:За каждою минутою — другая,Хоть век звони, не по себе звонишь ты.
11И вечный этот двигатель бесцельный —Трагедия без текста и актера,Отчаянья и скуки беспредельнойМелодия, взыскующая хора.
12Он сотрясает судорогой чрево,Как океан, когда в нем первый раз мы.Но это спазмы ярости и гнева,Непониманья их причины спазмы.
13Вот испытанье подлинное. То есть,Собой владея иль трясясь от дрожи,Ты здесь осознаешь, чего ты стоишь,И что ты есть в действительности — тоже.
14Пристали ль имена тебе и клички,Что выдумало время — или предок,И что в тебе от моды, от привычки,И что — твое, ты видишь напоследок.
15Как древо просмоленное, пыланьемТы там охвачен весь, но не уверенВ свободе, порождаемой сгораньем:Не будешь ли ты по ветру развеян?
16Останется ли хаос лишь и массаПустой золы? Иль результат конечный:Под грудой пепла — твердого алмазаЗвезда, залог победы вековечной!
17А впрочем — хватит. Разрешенье споров,Что был там, нахожу невыносимым.Качу на воды! Обалдел от сборов,И описанье Ада не по силам.
18Да, право же, довольно! В седла вскочим.Попутчик мой — верзила конопатый,Не смыслит ни в истории, ни в прочем,Как статуя молчит, и сам — как статуй.
19С двумя концами выберем дорогу:На север — страны, а эпохи — с юга.Граница им — пространство… ей-же Богу!А небосвод — лишь пыльная округа.
Песнь Тиртея
Что же так робок звук их напева?Текст у них, право, не новый.Лютни зачем их из хрупкого древа,А не из кости слоновой?Что ж это сердце над хрупкостью плачет,Болью пронзенное острой,Будто царица-изгнанница прячетГордость под пошлостью пестрой?..
С правдой небесной в пере поднадзорном,Сокол, разбуженный раннимСолнцем — Поэт почему не разорванЛьвами… но к быдлу приравнен?
Адские тени со струн отрясая,Как же Орфеева лира,Слов не терзая, но души пронзая,Звуки прекрасные лúла?
Не распинал он несчастную Оду,Полчищам фурий несметным,Деву его охранявшим, в угоду —Смертный, пошедший за смертной…
* * *
Ставя на пепел Эреба столь гордоНогу в злаченом котурне,Форму стопой придавая нетвердой,Свежей податливой урне,
С богом Аида сдружившись охотно,В платье пурпурной окраскиТорс обернувши (в гнилые лохмотья!)— Царь! Что лепечешь по-рабски?
Кедры пустыня бескрайняя родит.Быть пустотой — не постыдно.И песнопевец великий приходит,Если великих не видно.
Слово из звука и слово из духаЖаждет к скрижалям привиться.Лишь песнопевец доводит до слухаОбщего — шепот провидца.
Моя родина
Помни, отчизной считающий избы,Озими, пустоши, ветхостьКровель соломенных: это — отчизны Только поверхность.
Грудью младенец питается. ЖметсяК юбке он в страхе, в печали.Мать — о сыновье плечо обопрется. Вот мне — скрижали.
Тело я взял за Евфратом. РодномуЯ не обязан эфируДухом, но — Хаосу. Этим не дому Должен я: миру.
Племени нет, чтоб признал иль отвергнул.Вечность вкусил прежде века.Голос во мне ключ Давидов отверзнул. Рим — человека.
Знаю, отчизны кровавые стопыСобственной вытерев прядью:Чище и выше светил она стóкрат Сутью и статью.
Прадеды также другой не знавали.Вот оттого я, как в прошлом,Счастлив припасть, как они целовали, К жестким подошвам.
Родина мне — не проселки да избы.Не присягну им на верность.Шрамы на теле — не тело отчизны: Тела — поверхность.
Еще раз о родном отечестве: Литва Мицкевича и Мицкевич в Литве[**]
