Джон Кампфнер - Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи
Кейн бросил университет и работал таксистом, продавцом фотокопировальных машин и металлолома на Среднем Западе, а затем, когда ему было уже за тридцать, переехал на восточное побережье США. Он собирался сделать состояние на игре в бридж (эту страсть, кстати говоря, он разделяет с Биллом Гейтсом и Уорреном Баффетом). В 1969 году, когда ему было тридцать пять, он познакомился с будущим CEO банка Bear Sterns Аланом «Тузом» Гринбергом, который нанял его прямо за карточным столом. Кейн быстро привлек внимание совета директоров — он управлял брокерским подразделением, обслуживавшим состоятельных людей. Он завидовал уровню жизни своих клиентов и решил стать богаче их. В 1975 году он укрепил свою репутацию в глазах начальства, заработав на едва не состоявшемся банкротстве города Нью-Йорка: купил городские облигации и продал их с высокой маржой[867]. В 1993 году он сменил Гринберга на посту CEO, и под его руководством Bear Stearns приобрел репутацию четко управляемой машины. В американскую рецессию начала 2000-х, вызванную крахом Enron и взрывом интернет-пузыря, банк добился рекордной прибыли. В 2003 году Кейн сказал одному журналисту: «Мы работаем на полную мощность и даже больше того, и встает вопрос: можно ли работать лучше? Я не могу представить, что такое возможно»[868]. Bear Sterns объявил себя лучшим работодателем Уолл-стрит, и Кейн позаботился о том, чтобы стать самым высокооплачиваемым руководителем на рынке.
В 2006 году Кейн первым из банкиров достиг вехи, о которой все мечтали и к которой изо всех сил стремились, — он стал первым руководителем на Уолл-стрит, завладевшим долей в своей компании более чем на 1 миллиард долларов[869]. К этому моменту банк с давними традициями респектабельной работы уже вовсю занимался покупкой сомнительных финансовых инструментов. Ни топ-менеджеры, ни совет директоров банка не высказывали по этому поводу тревоги. А одному менеджеру, который открыто выразил беспокойство, указали на дверь[870].
Теперь, когда Кейн лично был заинтересован в успехе банка, он оказался не способен представить, что же может пойти не так[871]. Он добился титула лайфмастера[872], и все помнили знаменитую историю, как летом 2007 года он провел десять дней на чемпионате по бриджу, лишь иногда отвлекаясь на телефон и электронную почту, а его банк в это время потерял 1,6 миллиарда доллара на неудачных инвестициях в хедж-фонды[873]. Под руководством Кейна акции компании подорожали в десять раз за пятнадцать лет, в основном за счет рискованных инвестиций. Ввиду безответственной раздачи кредитов соотношение заемных средств и активов банка превысило 35:1. Регулирующие органы относились к этому чрезвычайно спокойно. 11 марта 2008 года Кристофер Кокс, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам — главного регулятора финансового сектора США, — сказал, что его не беспокоят объемы доступного капитала в Bear Stearns и других инвестиционных банках. Через несколько дней, когда инвесторы вдруг осознали, что банк не сможет выполнить свои обязательства, Bear Stearns рухнул.
Администрация Буша в панике пыталась найти ответ. Мысли о национализации кажутся американским политикам еретическими (в отличие от Англии, где именно это только что произошло с банком Northern Rock), и Bear призвали добиться слияния с банком J. P. Morgan Chase. Поглощение прошло унизительно: J. P. Morgan предложил купить акции Bear Stearns по цене в 2 доллара за штуку; у совета директоров не было выбора, кроме как принять это предложение[874]. Кейна охватило смятение: «Я не чувствовал ничего. Как будто получил плохую оценку на экзамене, вот и все. Без права апелляции». Лишь потом он сказал: «Я переживал за себя и за мою семью в Bear Stearns»[875]. Итоговая цена сделки выросла до 10 долларов за акцию, но все же это почтенное финансовое учреждение было оценено в сумму, лишь слегка превышавшую стоимость его главного офиса в Нью-Йорке[876]. Банк был спасен, но для избирателей самое неприятное оказалось впереди. В Bear Stearns потребовалось влить порядка 29 миллиардов государственных денег, чтобы обеспечить его ликвидностью, — лишь для того, чтобы поглощение стало возможным. Так был задан механизм реакции на кризис.
Шесть месяцев спустя, в понедельник, 15 сентября 2008 года, телевизионные выпуски новостей продемонстрировали картины, ставшие знаковыми для эпохи. Растерянные молодые люди, еще накануне полагавшие, что стоят на верном пути к успеху, выходили из своего нью-йоркского офиса с картонными коробками в руках, выглядывая на дороге желтые такси. Lehman Brothers, один из величайших брендов Уолл-стрит на протяжении полутора столетий, только что подал заявление о несостоятельности — крупнейшее банкротство в истории США. Его крах спровоцировал куда более масштабную волну паники на рынке. Политики, банкиры и сотрудники регулирующих органов бросились лихорадочно звонить друг другу и назначать совещания по спасению крупнейших институтов — и глобальной экономики. В отличие от компаний «реальной экономики», банки считались «слишком большими, чтобы рухнуть» (эта фраза впервые прозвучала не во время паники на рынке, а в 1984 году, на пике свободного рынка рейгановских лет, из уст одного чиновника)[877].
Все, кроме одного: Lehman Brothers. Руководители Lehman, как и их конкуренты, были уверены, что полностью защищены от случайностей. Психология вечного роста прибылей настолько глубоко въелась в финансовые институты, в сознание политических лидеров, регуляторов и большинства экономистов, что возражать против нее означало проявлять слабость. Это отношение — «улыбайся или умри» — присутствовало во многих аспектах американской жизни в 2000-е годы, в том числе в Белом доме при Буше как в годы войны в Ираке, так и во время финансового кризиса. Многие представители корпоративного мира были убеждены в реальности «закона притяжения» — ты можешь изменить мир, посылая ему позитивные мысли[878]. Негативное мышление не поощрялось и игнорировалось. В 2005 году Рагурам Раджан, экономист из МВФ, выступил с докладом на конференции международных банкиров в Джексон-Хоул, штат Вайоминг, где доказывал, что банки создают себе потенциальные проблемы, упаковывая и перепродавая свои наиболее рискованные кредиты. Считалось же, что они снижают риск, «размазывая» его по системе. Потом Раджан писал: «Я лишь немного преувеличу, если скажу, что чувствовал себя как один из первых христиан, который случайно забрел на встречу оголодавших львов»[879].
Задним числом источник проблем определить легко. Много лет стоимость жилья в США быстро росла благодаря сверхнизким процентным ставкам и изобилию кредитных денег из-за границы. Это классический случай, когда рынок работает по своей неоспоримой логике и приходит к катастрофическому финалу: развивающиеся экономики Ближнего Востока и Азии охотно сбрасывали излишки своих бюджетов, тогда как в США дефицит продолжал расти — даже во времена бума. Значительная часть доступного капитала инвестировалась в цепочки все более сложных финансовых инструментов, которые затем переупаковывались и снова продавались. У инвесторов Уолл-стрит развился колоссальный аппетит к облигациям, обеспеченным ипотекой простого народа. Фирмы вроде Lehman покупали тысячи ипотечных кредитов и объединяли их в пакеты ценных бумаг, известных как «обеспеченные залогом долговые обязательства» (CDO). Затем они продавали потоки выплат по этим ипотечным кредитам инвесторам, среди которых находились пенсионные и хедж-фонды. Эти облигации считались столь же надежными, как долговые обязательства Минфина США, но процентную ставку по ним установили выше. Спрос со стороны голодных инвесторов и домовладельцев был столь огромен, что в конце концов ипотечные банки смягчили критерии выдачи кредитов, раздавая их людям с низкими кредитными рейтингами, людям, которые не могли их выплатить. Это были субстандартные заемщики.
В 2007 году, когда рынок жилья стал падать, а часть домовладельцев прекратила платежи по кредитам, система обрушилась. Банки чересчур полагались на кредиты — их долги росли гораздо быстрее, чем активы. А это означало, что когда кредитные рынки иссякнут, они не смогут выполнить свои обязательства. Чтобы замаскировать масштабы зависимости и продолжать брать в долг, не доказывая достаточность своих капиталов, банки создали теневую систему фирм, которые называли проводниками или структурированными инвестиционными компаниями. Такой формально допустимый маневр позволял выводить сделки на миллиарды долларов с банковских балансов. Этими рискованными инструментами пользовались почти все банки и финансовые организации для покупки, переупаковки и продажи ценных бумаг. Но никто не предвидел, какого масштаба может достичь разложение финансовой системы. Когда эта проблема проявилась впервые, Бен Бернанке, председатель Федеральной резервной системы, прогнозировал, что ее эффект, «вероятно, будет ограниченным».
