Философские трактаты - Сенека Луций Анней
Глава XXVIII
1. О том, что многие земли заключают в себе смертоносные вещества, можно догадаться уже из того, что множество ядов рождаются на земле сами собой, без человеческого вмешательства; очевидно, в почве есть семена как доброго, так и дурного. А чем еще объяснить, что во многих местах в Италии сквозь какие-то отверстия выделяются ядовитые испарения, которыми ни зверю, ни человеку дышать небезопасно? Даже птицы, попадающие в поток таких испарений там, где их еще не разбавил хороший воздух, падают на лету, причем тела их синеют, а горло вздувается так, словно их придушили.
2. До тех пор пока земля стоит на месте, этот воздух, вытекающий сквозь узкое отверстие, в силах умертвить лишь того, кто склоняется прямо над ним. Мрак и печаль того места, где он веками томился в заключении, постепенно отравили его, и чем дольше он коснеет там в неподвижности, тем становится тяжелее и ядовитее. Когда же ему удается наконец вырваться, вместе с его вихрями несутся наружу отрава темного холода и подземная ночь, оскверняя воздух нашей области. Ибо в борьбе худшее одерживает верх над лучшим.
3. И вот чистый воздух тоже становится вредоносным; отсюда — череда внезапных смертей и какие-то чудовищные болезни: ведь открылся новый небывалый источник заразы. Долго ли будет свирепствовать чума или нет, зависит от того, насколько сильна была зараза; мор прекратится после того, как порывы ветра и широкие поднебесные просторы рассеют тяжелый воздух.
Глава XXIX
1. Что же до тех, кто бегал, словно сумасшедший, по улицам или был внезапно как бы оглушен, то это от страха. Страх, даже не слишком сильный, даже частный наш страх, всегда потрясает ум; а если это всеобщая паника, когда рушатся города, гибнут народы, содрогается земля? Странно ли, если душа, брошенная между болью и страхом, перестает соображать, где она находится?
2. Трудно сохранить здравый рассудок в больших несчастьях. Конечно, самые неуравновешенные головы с перепугу совсем теряют рассудок и власть над собой. Впрочем, и у любого человека испуг — это некое потрясение здравого смысла, и каждый боящийся подобен безумцу; но только одни быстро приходят в себя, в других же страх производит сильное смятение и переходит в настоящее помешательство.
3. По той же причине и во время войн там и сям бродят одержимые, и нигде ты не встретишь столько пророков, как там, где умы поражены ужасом, перемешавшимся с суевериями.
Глава XXX
1. Что статуя раскололась пополам, меня не удивляет — я ведь уже говорил, что, бывало, и горы расступались, и почва раскалывалась до самых недр.
В этих местах материк обрушился в страшном крушенье, (Могут все изменить бесконечно долгие сроки!) Две страны разделив, что прежде были едины; Вторгшись меж ними в провал, волнами могучими моря От Геспийской земли Сицилийский берег отторгло И между пашен и сел потекло по расселине узкой[481].2. Посмотри: целые страны срывает со своих мест, швыряет за море некогда примыкавшую к материку область. Посмотри: раскалываются города, разъединяются народы, когда возмущается одна из частей природы, и море, огонь или воздух устремляется в одну сторону. Их мощь поразительна — ведь это мощь вселенной; пусть стихия буйствует только в одном месте, в этом буйстве — силы всего мира.
3. Именно так море оторвало Испанию от Африки, с которой они составляли одно целое; именно так Сицилия отделилась от Италии во время того наводнения, которое воспевают величайшие из поэтов. Насколько же больше напор сил, идущих снизу: ведь чем теснее и напряженнее подъем, тем сильнее напор.
4. О том, сколь чудные зрелища представляют иногда землетрясения и сколь великие дела творят они, сказано довольно. Стоит ли теперь изумляться, что разломана одна медная статуя — не цельная даже, а полая и тонкостенная? Может быть, в ней оказался заключен воздух, искавший выхода? Да и кто не слыхал о вещах, куда более замечательных: на наших глазах углы зданий разъезжались в стороны, а потом вновь соединялись. Постройки, плохо укрепленные на фундаменте, возведенные строителями небрежно и непрочно, землетрясение, раскачав, укрепляло.
5. Оно раскалывает стены и дома, разрезает толстенные башни из сплошного твердого камня, рассыпает в прах гранитные опоры сооружений — так что же особо замечательного в том, что статуя оказалась рассечена с ног до головы на две равные половинки?
Глава XXXI
1. Но отчего же землетрясение длилось много дней подряд? Ведь Кампанию беспрерывно продолжало трясти, толчки были помягче, но причиняли ужасные разрушения, ибо трясло здания, уже основательно потрясенные и еле державшиеся: чтобы свалить, достаточно было не толкнуть, а просто пошевелить их. Видимо, к тому времени вышел еще не весь воздух; большая часть вырвалась, а остатки продолжали блуждать в поисках выхода. Ко всем доказательствам, что это происходит именно по вине воздуха, прибавь, не задумываясь, и следующее.
2. После главного толчка, особенно жестоко потрясшего города и земли, уже не может следовать равный ему по силе; за самым мощным ударом идут более слабые, ибо буйствующие ветры в первый раз пробили себе путь к выходу; оставшийся еще внизу воздух уже не способен на это, да ему и не нужно биться, поскольку дорога проложена и можно выйти там, где вырвались главные силы.
3. И вот еще что заслуживает, по-моему, внимания — я узнал это от человека весьма серьезного и образованного: когда все это произошло, ему случилось мыться в бане. И он утверждает, что видел, как плитки, которыми был выстлан пол, отделялись друг от друга, а затем вновь соединялись, причем вода то уходила в трещины расступающегося пола, то с бульканием и пузырями выталкивалась наверх, когда пол сжимался. Он же рассказывал мне, что на его глазах толстая глинобитная изгородь тряслась, как студень, — мягче и чаще, чем это допускает природа твердого тела.
Глава XXXII
1. Вот и все, лучший из людей Луцилий, что касается собственно причин; теперь о том, что относится к укреплению души. Нам важнее сделать душу мужественной, нежели более ученой. Но одно без другого не получается; ибо откуда душе набраться силы, как не из добрых искусств, как не из созерцания природы?
2. Да и само это несчастье — оно всякого заставило подтянуться, укрепиться душой против любых бедствий. В самом деле, что мне бояться человека или зверя, стрелы или копья? Меня подстерегают опасности посерьезнее: нам грозят молнии, земля, природа готовит на нас что-то великое.
3. Нужен великий дух, чтобы бросить вызов смерти, надвигается ли она со всех сторон, настигая каждого, или забирает нас буднично и просто. Насколько будет грозен ее вид и велико оружие, которым она решит нас поразить, едва ли очень важно; от нас ей нужна лишь самая малость. Эту малость отнимет у нас или старость, или воспаление уха, или излишек жидкости, загнившей в нашем теле, или пища, не усваиваемая больше желудком, или нога, слегка ушибленная, когда мы споткнулись.
4. Человеческая душа — сущий пустяк, но презрение к душе — поистине великое дело. Презревший свою душу может спокойно глядеть на бушующее море, даже если все ветры одновременно будут свирепствовать над ним, даже если мир вдруг пошатнется и сама океанская пучина хлынет потопом на землю. Спокойно будет взирать он на страшное грозовое небо, извергающее молнии, даже если вдруг расколется небосвод, обрушив сразу весь свой огонь на всеобщую погибель — в первую очередь на погибель ему самому. Спокойно будет он смотреть на разверзшуюся под ногами землю, когда рассыпаются сами ее скрепы и, кажется, вот-вот обнажится царство подземных богов. Бестрепетно будет он стоять над готовой пожрать его бездной и, может быть, сам спрыгнет туда, куда должен был упасть[482].
