Знак Вопроса - Человек – венец эволюции?
Кибернетика ввела в философский обиход понятие «черного ящика». Нам нет дела до того, что творится в нем; мы наблюдаем лишь вход и выход, исходный материал и конечный результат. Сопоставляя то и другое, судим о происходящем внутри «ящика» процессе.
Великий насмешник Франсуа Рабле со своим обыкновением обыгрывать грубую физиологию сравнил бы, вероятно, «черный ящик» с ослом, жующим солому: известно, что «на входе» и что «на выходе». Проясняется в общих чертах направление пищеварительного процесса. Рабле был медиком по профессии во времена самого умозрительного состояния этой науки; ему постоянно приходилось довольствоваться такими вот скудными данными для окончательного диагноза…
А если эволюцию живой материи представить в виде «черного ящика»?.. «На входе» – сотни миллионов лет назад – простейшие организмы, минимальное число видов, примитивные формы размножения»; «на выходе» – существующее ныне необычайное многообразие форм, вплоть до сложнейших, астрономическое обилие связей между ними в экосистемах, сложность размножения, служащая сохранению и повышению степени уникальности каждого организма.
Теперь воспользуемся «ящиком», чтобы рассмотреть лишь одномоментный срез данного процесса. Не станем углубляться в толщу веков. Что происходит сейчас, у нас на глазах?
Опять же «на входе» – простейшие молекулы углекислого газа и воды; растения, используя солнечную энергию, преобразуют их в собственную плоть. «На выходе» – животные с их сложной и многообразной жизнедеятельностью, вплоть до мышления, потребившие энергию и материал, накопленные зелеными растениями.
И в первом и во втором случае – при рассмотрении как процесса, так и одномоментного среза – перед нашим взором неживая материя постепенно, уровень за уровнем, упорядочивается, превращаясь в живую, даже мыслящую… Материя как бы самоорганизуется, насыщается информацией.
Потери при этом, конечно, неизбежны. Допустим следующее округление: растение реализует лишь десятую долю доступного ему углекислого газа и падающего на него солнечного света, травоядное животное – лишь десятую долю энергии и веществ, содержавшихся в съеденных им растениях, хищник, в свою очередь, преобразовал в собственную плоть опять же десятую долю съеденной жертвы, бактерии же, разлагая в конечном счете его труп, реализуют все ту же десятую долю – иначе говоря, одну десятитысячную исходного материала. Какое безумное расточительство!
Но всмотритесь в самое начало: жизнь на Земле утилизирует, что называется, бросовую энергию Солнца – примерно килограмм света в секунду (если вспомнить, что и свет материален), тогда как всей световой энергии, ежесекундно бесполезно излучаемой светилом, соответствует масса примерно в пять миллионов тонн. Жизнь использует вещества – газ, воду, почвенные элементы, которые отнюдь не исчезают, лишь циклируют во всепланетном кругообороте. Рассыпанные «бросовые» частицы собираются в структуры (белковые молекулы, звенья ДНК), те, в свою очередь, в системы – в клетки, которые на новом уровне сложности служат элементами очередных структур (органов тела), составляющих живые организмы.
Вот и вырисовывается уже в самых общих чертах целостное эволюционное древо: неживая материя – органические соединения – живая материя – организмы с их элементарными поведенческими актами (инстинктами) – мыслящая материя, мы с вами.
Как видим, процесс строго направленный. Как же реализуется эта чуть ли не противоестественная направленность в царстве случайности?.. Высыпем шары на бильярдный стол и оставим их на попечение случайных факторов – дуновений ветра, дождевых капель, землетрясений наконец. Бесспорно, рано или поздно все шары окажутся в лузах: система упорядочилась «сама».Оно и понятно. Угодив в лузу, шар с вероятностью, очень близкой к единице, останется в ней.
Не таков ли, опять же в самых общих чертах, механизм накопления информации, усложнения живой материи? Случайную дискретную информацию можно уподобить бильярдному шару, наследственное вещество – лузе… А вот возникшее новое качество организма испытывается уже «на зубок» естественным отбором. Отбрасываются мириады непригодных форм, закрепляются в последующих поколениях удачные…Но в чем, собственно, удачливость? Должны ли мы считать всякую очередную форму жизни на непрерывно движущемся конвейере эволюции более желанным ребенком у матери-природы?
Лежит камень, растет дерево, присел на него воробей… Какая между ними самая приметная разница? Поднимите камень, расколите на куски, отбросьте в сторону – суть не изменится. Но срубите дерево – и его не станет: из него уйдет нечто – жизнь.
Растение не способно само для себя выбирать условия: попадет на благоприятную почву, выпадет вовремя дождь, выдастся удачная погода – станет процветать. Как повезет. Растения, да и низшие животные, что называется, во власти судьбы.
Тогда как тот же воробей – воплощенная активность. Здесь не нашлось пищи – поищет в другом месте. Заметит опасность – улетит. Или вступит в бой с неприятелем, защищая свое гнездо. Все его поведение направлено на преодоление случайностей, фатума. Едва ли не до высот поэзии поднимается строгий ученый Лоренц, изображая торжество зрячего комочка жизни над слепыми вселенскими силами:
«Я подошел к окну и стал наблюдать за необыкновенной игрой, которую галки затеяли с ветром. Было ли это игрой? Несомненно, притом в самом буквальном смысле этого слова: птицы получали удовольствие от своих тренированных движений, которые явно служили самоцелью… Да, стоило посмотреть, что галки проделывали с ветром! На первый взгляд бедному бескрылому человеку могло показаться, что буря играет с птицами, как кошка с мышью; однако вскоре вы с изумлением убеждались в том, что роль мышки принадлежит как раз свирепой стихии, а галки третируют ее, как кошка свою несчастную жертву…
Все эти подвиги, совершаемые птицами, удивительное использование ими ветра, изумительно точная оценка рссстояний и, кроме всего прочего, понимание местных воздушных условий: знание всех восходящих потоков, воздушных ям и вихрей – вся эта сноровка отнюдь не унаследована, она приобретается каждой галкой в результате индивидуального совершенствования…
Птицы останавливались в воздухе почти против ветра, позволяли ему подбросить себя высоко-высоко в небеса – казалось, что они «падают» вверх; потом, небрежно взмахнув крыльями, галки раскрывали их, переворачивались, ныряли в воздушную пучину с ускорением падающего камня. Еще чуть заметный взмах крыльев – теперь птицы возвращаются в свое обычное положение и под плотно зарифленным парусами-крыльями несутся со скоростью ветра на сотни ярдов к западу, прямо в зубы беснующейся бури. Все это проделывается играючи и безо всяких усилий, точно назло глупому ветру, стремящемуся унести птиц на восток. Незрячее чудовище само производит всю работу, перенося галок по воздуху со скоростью свыше 80 миль в час; птицы не делают ничего, чтобы помочь ему, если не считать нескольких ленивых движений, меняющих положение их черных крыльев. Высшая власть над мощью стихий, упоительное торжество жизни над безжалостной слепой силой неживого!»
От особи к личности
Знаменитый Маугли, воспитанный волками, становится сверхчеловеком – с разумом человека и волчьей хваткой. Так и было задумано Киплингом, писавшим вовсе не детскую сказку, а «Книгу джунглей».
Действительность разочаровывает. Подлинные «маугли», проведшие по воле случая свои ранние годы вне человеческого окружения не заряженные социальной информацией, никогда не становятся полноценными людьми. Емкости мозга – анатомически такого же, как наш, – остаются незаполненными.
Чем более развито общество, сложнее общественный опыт, тем дольше период взросления. Папуас из дебрей Новой Гвинеи, пройдя обряд инициации (посвящения) в 14-15 лет, становится полноправным членом общины. Его формирование завершено. Тогда как у нас процесс этот длится иной раз до глубокой старости.
Вид человек разумный физически не так уж сильно изменился за 50 тысяч лет. Гигантский путь прошел лишь его Разум. Со мной в институте учился нивх, внук, можно сказать, первобытного охотника, ставший впоследствии писателем; значит, потенции его мозга ничуть не отличались от моих.
Однако в обычной для себя среде первобытный общинник никак не осознает свое индивидуальное бытие и в определенном смысле может быть уподоблен муравью или пчеле. В улье или в муравейнике воистину «единица – вздор, единица – ноль». Община – на века заведенный механизм, где индивид, скованный коммунальным инстинктом, всего лишь «винтик».
Табу – слово из языка древних полинезийцев – абсолютный запрет. Общинник не волен в своих действиях. Да он и не выделяет себя никак, собственного духовного мира у него еще просто нет. И невольное нарушение табу приводило в действие даже какие-то физиологические механизмы в человеке, могло вызвать так называемую «вуду-смерть». Скажем, маориец наткнулся на лакомый кусок и съел его. Но узнав, что это были остатки трапезы вождя, понял, что преступил табу и психологически настолько подготовил себя к неизбежной при этом, по его понятиям, смерти, что действительно умер. О подобном свидетельствуют многие этнографы.
