Акоп Назаретян - Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории
В многообразии глобальных проектов и рекомендаций выделяются две стратегии мышления, которые условно и избегая пока каких-либо оценочных коннотаций, назовем «романтической» и «прогрессистской».
Первая стратегия основана на постулате человеческой вины. Согласно этому постулату, кризисы обусловлены тем, что человечество нарушило законы природы (или, в другой версии, божественные установления) и сталкивается с неизбежными последствиями. Соответственно, выход – в возврате к утерянным ценностям и состояниям.
Разумеется, любой здравомыслящий аналитик понимает, что буквальный возврат в прошлое невозможен, и речь идет только об ориентирах. Имеются также существенные разногласия по поводу того, когда именно общество пребывало в оптимальном, гармоничном состоянии и какая эпоха должна служить образцом: средние века, античность, палеолит? Но убеждение в том, что средства для выхода из кризиса следует искать в прошлом, объединяет приверженцев романтического умонастроения.
Например, то, что в концепции Хантингтона предстает как печальная неизбежность, для религиозных и национальных фундаменталистов – желанная цель, даже своего рода антикризисная технология. Они обычно считают само собой разумеющимся, что в добрые старые времена люди были здоровее и счастливее, не сталкиваясь с экологическими и идеологическими кризисами. На этом фоне споры о том, какое религиозное учение и чей национальный дух лучше способствуют бескризисной жизни, столь же неизбежны, сколь и второстепенны по существу.
Рекомендации религиозных (и национальных) фундаменталистов смыкаются с призывами экологических фундаменталистов своей ретроградной направленностью, но есть между ними и существенное различие. Первые обычно требуют ограничить индивидуальные потребности («нищета должна снова превратиться в добродетель» [Панарин А.С., 1998]), но крайне негативно относятся к контролю над рождаемостью. Напротив, излюбленный мотив вторых – сократить население Земли до биосферно-приемлемого уровня, т. е., по разным оценкам, в 6, в 10, в 60 и даже в 600 раз. Как же этого добиться?
Мысль о большой войне уважающие себя исследователи отвергают, подчас ссылаясь на недостаточную эффективность классического средства депопуляции: «Войны ослабляли воюющие армии и страны, но лишь незначительно уменьшали тем самым скорость разрушения биосферы цивилизацией» [Арский Ю.М. и др., 1997, с. 306]. Взамен они предлагают сократить деторождение до одного-двух детей в семье, хотя остается неясным, как возможно убедить в этом миллиарды людей и выполнима ли такая задача при остром дефиците исторического времени.
Обсуждались и более «операциональные» предложения. Правда, они, как правило, настолько экзотичны, что бытуют по большей части не в академической литературе, а в массовой печати и околонаучных «тусовках». Отбросив заведомо безнравственные – война, прекращение экономической и медицинской помощи бедным странам, – могу указать на два сюжета. Первый состоит в том, чтобы регулировать пол зародышей (технически это допускается современной биохимией), достигая глобального соотношения 9 родившихся мальчиков на 1 девочку; при таком раскладе рождаемость в следующем поколении резко снизится. Второй – подмешивать в пищу, в воду, даже распылять в воздухе псевдогормональные препараты, снижающие вероятность зачатия за счет «очищающей селекции» (см. об этом [Лем С., 1992])[13].
Очевидно, что все подобные предложения опять-таки упираются в задачу уговорить, обмануть или принудить народы и правительства прибегнуть к депопуляционным мерам, а также к спорам о том, где их следует применять, а где нет. Любой искушенный в риторике идеолог легко доказывает, что именно в его стране сокращать население не требуется, причем один из безотказных аргументов – сравнение ресурсных затрат на человека в богатых и в бедных странах (см. раздел 1.1).
Сегодня мало кто верит в реалистичность глобальных депопуляционных программ. Население Земли продолжает увеличиваться, и хотя его относительный прирост, как и предполагали, несколько снизился, стабилизация ожидается на уровне, вдвое и более превышающем нынешнюю численность. Это обстоятельство рождает у экологов «романтического» направления глубокий пессимизм. Тем не менее пропаганда в духе демографического алармизма активно проводится в СМИ и в учебных аудиториях, часто приводя к неблагоприятным последствиям.
С одной стороны, горячие головы уже предложили пострановые квоты на депопуляцию, что вызывает резкую реакцию со стороны местных националистов (см. [Кургинян С. и др., 1995]). С другой стороны, иноэтничные мигранты объявляются главной угрозой для сложившихся социоэкологических систем [Гумилев Л.Н., 1993]. На этой почве «левые экологи» смыкаются с идеологами и политиками крайне правого толка, и авторитет науки используется для нагнетания ксенофобии. Западные социологи заговорили об опасности зеленого тоталитаризма и эко-фашизма [Snooks G.D., 1996]. Поскольку же принудительный контроль над рождаемостью и депопуляция составляют ядро большинства версий «устойчивого развития», можно согласиться с критиками, считающими данную концепцию «одним из опаснейших заблуждений современности» [Моисеев Н.Н., 1994] (ср. также [Лесков Л.В., 1998], [Зубаков В.А., 1999] и др.).
Исходя из призывов «назад к Природе», «жить по законам Природы», признать «равенство прав» человека с прочими живыми существами и проч., можно представить себе и меры против накопления генетического груза. По логике вещей, речь должна идти об упразднении медицины и радикальном снижении жизненных и гигиенических стандартов.
Действительно, вошь, вирус и чумная бацилла – такие же твари божьи, как и человек, а потому биоэтически небезупречно спасать жизни людей, обеспечивая к тому же противоестественный рост их числа, ценой уничтожения их естественных врагов. По законам природы человеческие особи должны служить материалом для регулярного естественного отбора, большинство родившихся детей должны не доживать до взрослого возраста, а взрослые, по завершении детородного периода, – вскоре погибать (природе не нужны старики). Добавлю, что человеческое население уже превосходит на пять порядков численность популяций диких животных, сопоставимых с человеком по размерам тела и типу питания [Капица С.П. и др., 1998]. Антропологами указаны факторы, благодаря которым популяция ранних гоминид могла возрасти вчетверо, оставаясь еще в рамках биологической закономерности [Клягин Н.В., 1999], но и с учетом этого население Земли следовало бы сократить не в 6 и даже не в 600, а в десятки тысяч (!) раз. Само собой разумеется, что, отказавшись от привилегированного положения в природе, человек обязан мирно сосуществовать (сколь бы ни было односторонним такое миролюбие) с хищниками, ядовитыми змеями, болезнетворными насекомыми и микроорганизмами, прекратить выпалывание сорняков, культивирование сельскохозяйственных растений и животных и т. д. Надо ли доказывать, что на таком пути разрешения экологического кризиса «золотой миллиард» – или «золотой миллион»? – человечества составят не граждане преуспевающих стран, а бушмены и прочие первобытные племена…
Все это с логической неизбежностью вытекает из биоцентрического мировоззрения, хотя левые экологи обычно не доводят рассуждения до конца, оставляя их непоследовательными. Например, они подсчитывают, какой ущерб природе наносится современными технологиями, но не вычисляют, каким обвалом экосистем обернулся бы возврат к архаическим способам хозяйствования, а факты, свидетельствующие о тяжелейших экологических кризисах в прошлом, просто игнорируют; призывают к депопуляции, но обходят вопрос о реалистичных способах (см. [Назаретян А.П., Лисица И.А., 1997]). Бесконечные концептуальные нестыковки такого рода и дали повод американскому социологу А. Тоффлеру, обычно солидному и корректному в формулировках, высказаться неожиданно резко: «Только романтические дураки болтают о возвращении к природному состоянию» [Тоффлер А., 1997, с. 349].
Чтобы спасти биоцентрические построения, предлагаются компромиссные формулировки типа «вперед – к Природе», которые на поверку оказываются не более чем красивой публицистикой. Если говорить о «настоящей» (т. е. аутентичной, дикой) природе, к механизмам и закономерностям которой обязаны апеллировать последовательные биоцентристы, то неуместно слово «вперед». Если же речь идет о заповедниках, парках, оранжереях и ручных зверюшках, то налицо подмена понятий: все это не природные, а культурные новообразования, созданные человеком, как и все прочие артефакты, из материала природы. Поэтому такое сближение с природой есть одна из форм «очеловечивания», антропосферизации биоценозов [Буровский А.В., 1999], т. е. дальнейшего восхождения (или, в трактовке биоцентристов, нисхождения) социоприродных систем от естественных к искусственным состояниям.
